Читать книгу Вампирские хроники: Интервью с вампиром. Вампир Лестат. Царица Проклятых - Энн Райс - Страница 5

Вот и конец этой истории. Наверное, вам интересно, что же случилось с нами потом – что стало с Арманом, где я побывал, что делал. Я скажу вам: ничего не случилось. Просто мои мысли в последний вечер в Париже оказались пророческими.

С тех пор я так и не изменился.

Человеческие перемены перестали касаться меня. Я по-прежнему воспринимал и любил красоту мира, но ничего не мог дать человечеству взамен. Я поглощал прекрасное, как вампир высасывает кровь. И был доволен, впечатления переполняли меня. Но я был мертв. Окончательно и бесповоротно. История моей жизни закончилась в Париже.

Долгое время я считал, что тому виной смерть Клодии, что, если бы Клодия и Мадлен успели уехать из Парижа и остались бы живы, у нас с Арманом все могло бы сложиться по-другому. Я бы по-прежнему страдал и любил и попытался бы отыскать для себя некое подобие смертной жизни, пусть нечеловеческое, но яркое и разнообразное. Но потом я понял, что это самообман. Даже если бы Клодия осталась жива и не было бы причин презирать Армана за то, что он позволил убить ее, все закончилось бы тем же самым. Какая разница – постигать зло постепенно или столкнуться с ним сразу? Я ничего больше не хотел и съежился, как паук в пламени спички. И даже Арман, мой постоянный и единственный спутник, оказался где-то вдали, за завесой, которая отделяла меня от всего мира. Завесой, похожей на саван.

Я знаю, вы хотите узнать, что же случилось с Арманом. Скоро рассвет. И я должен успеть рассказать вам, что было дальше. Без этого история останется незавершенной.

Мы отправились путешествовать. Египет, Греция, Италия, Малая Азия – куда глаза глядят и куда влечет тяга к искусству. В те годы я мог смотреть на самые простые вещи: на окно собора, картину в музее, красивую скульптуру, – и время переставало существовать.

И все эти годы во мне жила смутная, но неотступная мечта – вернуться в Новый Орлеан. Я всегда думал про него. И в тропиках, и в странах, где растут те же цветы, что в Луизиане, тяга к дому оставалась единственным моим желанием, выходящим за рамки бесконечного стремления к искусству. Иногда Арман просил меня отвезти его в Новый Орлеан. Я так редко радовал его, часто и без предупреждения исчезал и никогда сам не искал его. И подумал: а что, если поехать в Новый Орлеан только ради него? Мне казалось, так я смогу забыть свой страх – я боялся, что там, в Новом Орлеане, призрак прежних страданий снова настигнет меня. Но даже ради него я не решился поехать. Этот страх оказался сильнее меня: мы отправились в Америку, но поселились в Нью-Йорке. Я откладывал и откладывал поездку в Новый Орлеан. Но случилось так, что Арман нашел способ уговорить меня.

Он признался, что Лестат не погиб в Театре вампиров. Я был уверен, что Лестат мертв, Арман всегда говорил, что все они сгорели. Но оказалось, это не так. В ту ночь, когда я убежал от Армана и спрятался на Монмартрском кладбище, Лестат покинул театр. Два вампира, обращенные его же учителем, помогли ему попасть на корабль до Нового Орлеана.

Не могу передать, какие чувства нахлынули на меня. Конечно, Арман сказал, что скрывал это от меня, чтобы уберечь от ненужных страданий: ведь я мог пуститься в далекое путешествие только ради мести. Но мне было все равно. Той ночью, когда я поджег театр, я думал не о Лестате, а о Сантьяго, Селесте – о тех, кто убил Клодию. Лестат же вызывал у меня другие чувства, их я не доверял никому и хотел забыть. Но ненависти среди них не было.

Арман рассказал мне правду о Лестате, и завеса, защищавшая меня от мира, стала тонкой и прозрачной, и, хотя она не исчезла совсем, я уже воспринимал сквозь нее Лестата и хотел увидеться с ним. Ведомый этим желанием, я возвратился в Новый Орлеан.

В том году весна была поздняя. Я вышел из здания вокзала и сразу понял, что действительно попал домой. Воздух был полон особенным, родным запахом, и я с необычайной легкостью ступал по гладкой теплой мостовой под знакомыми дубами, прислушиваясь к живому, беспокойному дыханию ночи.

Конечно, город изменился. Но я не сетовал на эти перемены, я был благодарен за то, что осталось прежним. На окраине города, в районе Садового квартала – в мои времена это был пригород Фобур-Сент-Мари, – я отыскал величавые особняки из далекого прошлого, тихие брусчатые переулки; прогуливался под магнолиями и узнавал ту же свежесть и покой, что и в былые дни, угадывал сходство с темными улочками Вье-Карре, с дикой природой Пон-дю-Лак. Здесь росли жимолость и розы, коринфские колонны поблескивали в свете звезд, а за воротами тянулись призрачные улицы и другие особняки… Это была цитадель благодати.

На рю Рояль, в стороне от туристов, антикварных лавочек, сверкающих подъездов ресторанов, я, к изумлению своему, обнаружил дом, в котором мы жили когда-то с Клодией и Лестатом. Фасад был заново оштукатурен, внутри произошли некоторые перестановки, но два французских окна все так же открывались на маленькие балкончики над входом в магазин, и я смог разглядеть в мягком свете электрической люстры элегантные обои, столь знакомые мне по тем давним дням. Это место с такой остротой напомнило мне о Лестате, даже сильнее, чем о Клодии, и я подумал, что обязательно найду Лестата в Новом Орлеане.

Арман куда-то ушел, и странная печаль охватила меня. Не прежнее всепоглощающее отчаяние, а тихая, глубокая печаль, сладкая, как благоухание роз и жасмина во дворике за железными воротами. Она ласкала меня, она навсегда связала меня с этим городом; я повернулся и пошел прочь от нашего дома, но забрал ее с собой, и она уже не оставляла меня.

Вскоре после этого я встретил в Новом Орлеане вампира. Это был холеный белолицый юноша, он любил прогуливаться в одиночку по широким тротуарам Сент-Чарльз-авеню в ранние предрассветные часы. И я ясно понял, что Лестат здесь, что вампир знает его и приведет меня к нему. Разумеется, он ни о чем не подозревал. Я уже давно научился узнавать в больших городах себе подобных и оставаться незамеченным.

В Лондоне и Риме Арман встречался с вампирами и узнал, что о поджоге Театра вампиров уже известно всему миру и нас обоих теперь считают изгоями. Эти интриги мало что значили для меня, я избегал вампиров, но за этим юношей начал следить. Он приводил меня в театры или другие увеселительные места, но я ждал совсем другого. И наконец дождался.

Был очень теплый вечер. Как всегда, я выследил его на Сент-Чарльз-авеню и сразу же понял, что он чем-то озабочен. Он торопливо свернул в какую-то узкую улочку, и я подумал, что сегодня мне повезет больше.

По дороге он зашел в первый попавшийся домик, быстро, без всякого удовольствия, умертвил женщину, взял из плетеной колыбели ребенка, закутал его в синее шерстяное одеяло и вышел на улицу.

Через два квартала он замедлил шаг возле увитой виноградом железной ограды, окружавшей большой заросший двор. За деревьями был виден дом, краска облупилась на стенах, длинные витые железные перила верхней и нижней галерей заржавели. Этот дом одиноко возвышался над низкими деревянными строениями и казался обреченным. Высокие окна глядели на унылое нагромождение низких крыш, на бакалейную лавку на углу и маленький грязный бар. Большой темный сад защищал дом от мрачной округи, и мне пришлось пройти еще несколько метров вдоль ограды, прежде чем я заметил сквозь густые ветви деревьев слабый отблеск в одном из окон нижнего этажа.

Вампир вошел в ворота, ребенок заплакал, и снова все стихло. Я легко взобрался на ограду, спрыгнул в сад и бесшумно прокрался на переднее крыльцо.

Я заглянул в большое окно и увидел удивительную картину. Вечер был безветренный, душный, в такую жару лучше всего подняться на галерею, и здесь была галерея, хоть и с поломанными досками, но все же прохладная. А там, в гостиной, за наглухо закрытыми окнами горел камин. Возле него сидел мой молодой знакомец и разговаривал с кем-то. С другим вампиром. Тот жался к огню, тянул ноги в тапочках к горячей решетке, пытался поглубже запахнуть поношенный синий халат. Из лепного венка роз на потолке свисали обтрепанные концы электрических проводов, но, кроме камина, только тусклая масляная лампа освещала комнату. Она стояла на столе рядом с плачущим ребенком.

Я удивленно смотрел на это жалкое сгорбленное существо. Его лицо скрывали пряди густых светлых волос. Мне захотелось стереть пыль с оконного стекла, чтобы убедиться в верности своих подозрений.

«Вы все бросаете меня!» – тонко и жалобно сказал он.

«Мы же не можем всю жизнь сидеть возле тебя, – резко и надменно сказал молодой вампир. Он скрестил ноги, сложил руки на узкой груди и с презрением оглядел пустую запыленную комнату. – А ну, тише, – шикнул он на ребенка. – Замолчи!»

«Дрова, дай дрова», – слабым голосом попросил белокурый вампир и повернулся к своему собеседнику, и я наконец ясно увидел знакомый профиль Лестата, гладкую кожу – на ней не осталось и следа от былых шрамов.

Молодой вампир подбросил полено в огонь.

«Если бы ты хотя бы выходил наружу, если бы ты охотился на кого-нибудь, кроме этих ничтожных животных…» – зло сказал он и с отвращением посмотрел вокруг.

Только тут я разглядел в темноте на пыльном полу маленькие облезлые кошачьи трупы. Это было очень странно, потому что вампир не может оставаться рядом с трупами своих жертв.

«Разве ты не знаешь, что сейчас лето?»

Лестат молча протянул руки к огню. Ребенок уже не плакал.

Молодой вампир сказал: «Возьми его и согрейся».

«Ты мог бы принести мне что-нибудь другое», – с горечью ответил Лестат и посмотрел на ребенка.

В тусклом свете чадящей лампы я поймал его взгляд. И увидел в его глазах шок. Слышать этот плачущий голос, видеть эту согнутую, дрожащую спину! Не раздумывая, я постучал в окно. В одно мгновение молодой вампир оказался на ногах, лицо его приняло угрюмое, злобное выражение. Но я только сделал знак открыть щеколду. Лестат поднялся, придерживая у горла халат.

«Это Луи! Луи! Впусти его», – сказал он и судорожно взмахнул рукой. Так инвалид обращается к сиделке.

Окно отворилось, и на меня пахнуло зловонием душной и жаркой комнаты. Насекомые копошились в разлагающихся кошачьих телах. Лестат умолял меня войти, но я невольно отпрянул. В дальнем углу стоял гроб. На лакированной деревянной крышке лежали пожелтевшие газеты. Повсюду валялись обглоданные кости с клочками шерсти. Но Лестат уже схватил своими сухими руками мои, притянул меня к себе, поближе к теплу. Слезы брызнули из его глаз, рот растянулся в странной улыбке безумного счастья, близкого к боли; и на коже выступили едва заметные следы старых шрамов. Это было необъяснимо и ужасно: яснолицый, великолепный, бессмертный мужчина, сгорбившись, лопочет и плачет, как старуха.

«Да, Лестат, – тихо сказал я. – Я пришел повидаться с тобой».

Мягко отодвинув его руки, я подошел к ребенку. Он плакал не только от страха, но и от голода. Я взял малыша на руки и размотал одеяло, и он немного успокоился. Я погладил ребенка, покачал тихонько. Лестат что-то шептал, слезы текли по его щекам, я не мог разобрать слова. Молодой вампир с выражением отвращения на лице стоял у открытого окна и держал руку на щеколде.

«Значит, вы и есть Луи», – сказал он. Эти слова еще сильнее взволновали Лестата, он вытер слезы рукавами.

На лобик ребенка села муха, и я, невольно вздохнув, раздавил ее пальцами и бросил на пол. Малыш уже не кричал, он смотрел на меня своими необычайно синими, темно-синими глазами, его круглое личико блестело от жары, он улыбался, и его улыбка, подобно огню, становилась все ярче и ярче. Я никогда не приносил смерть такому маленькому и невинному существу, это я знал точно и держал ребенка с чувством странной, незнакомой печали; она была даже сильнее, чем тогда, на рю Рояль.

Нежно покачивая малыша, я пододвинул кресло к огню и сел.

«Не надо ничего говорить… Все хорошо», – сказал я Лестату. Он с облегчением опустился в кресло и потянулся ко мне, взялся за лацканы моего пиджака.

«Но я рад тебя видеть, – проговорил он сквозь слезы, – я так мечтал, что ты вернешься… так мечтал…»

Он сморщился, словно от неясной боли, и вновь на его лице на мгновение показалась сеть шрамов. Глядя куда-то в сторону, Лестат прижал руку к уху, словно хотел защитить себя от какого-то ужасного звука.

«Я не… – начал было он и мотнул головой, его глаза затуманились, он старался раскрыть их шире. – Я не хотел этого, Луи… Этот Сантьяго… Ты же знаешь… Он не сказал мне, что они задумали».

«Это все в прошлом, Лестат», – сказал я.

«Да-да, в прошлом, – кивнул он. – Мы не должны были… Луи, ты же знаешь… – Лестат еще раз потряс головой. Казалось, в его голосе добавилось силы. – Мы не должны были делать ее одной из нас». Он ударил кулаком в свою впалую грудь и повторил уже тише: «Одной из нас».

Она. Казалось, Клодии вообще никогда не существовало, это была странная, фантастическая мечта, слишком дорогая и слишком моя, чтобы поверять ее кому-то другому. Но все это давно прошло. Я пристально взглянул на Лестата и попытался осмыслить его слова. Да, когда-то нас было трое.

«Не бойся меня, Лестат, – сказал я как будто бы самому себе. – Я не причиню тебе вреда».

«Ты вернулся ко мне, Луи? – прошептал он тонким, ломким голосом. – Ты вернулся домой, Луи, правда?»

Лестат посмотрел на меня с отчаянием, закусил губу.

«Нет, Лестат», – покачал я головой. Он дернулся и закрыл лицо руками.

Молодой вампир холодно взглянул на меня и спросил: «Так вы… не вернетесь к нему?»

«Нет, конечно нет», – ответил я.

Он ухмыльнулся, будто так и знал, что все снова ляжет на его плечи, вышел на крыльцо и остановился неподалеку в ожидании.

«Я только хотел повидаться с тобой, Лестат», – сказал я, но он будто не слышал: что-то другое отвлекало его.

Расширившимися глазами Лестат смотрел мимо меня, зажав руками уши. Затем и я услышал звук. Это выла сирена. Она приближалась, и Лестат все крепче зажмуривал глаза и зажимал уши. Сирена становилась все громче, ребенок испугался и заплакал.

«Лестат!» – позвал я его сквозь детский плач. Я не мог вынести его мучений. Он обнажил зубы в ужасной гримасе боли. «Лестат, это всего лишь сирена!» – тупо сказал я.

Он вскочил, бросился в мою сторону и прижался ко мне. Против воли я взял его за руку. Согнувшись, Лестат спрятал лицо на моей груди, до боли сжал руку. Красные вспышки мигалки осветили комнату, и скоро все стихло.

«Луи, я не вынесу этого, не вынесу, – говорил Лестат сквозь слезы. – Помоги мне, останься со мной».

«Чего же тут бояться? Просто поехала машина».

Я посмотрел вниз, на его светлые волосы. И вдруг вспомнил его в далеком прошлом: высокий, статный джентльмен в свободной черной накидке, откинув голову назад, сочным, хорошо поставленным голосом поет веселую арию из оперы, которую мы только что слушали. Его трость постукивает в такт по булыжникам мостовой, его большие мерцающие глаза останавливаются на молодой женщине, стоящей рядом, и широкая улыбка расцветает на его лице; песня замолкает на полуслове, и на мгновение, когда их взгляды встречаются, кажется, что все зло растворилось в этом всплеске наслаждения и счастья: ты чувствуешь себя просто живым существом.

Значит, такова расплата? Эта боязнь перемен, этот животный страх…

Я должен был что-то сказать Лестату, напомнить ему о нашем бессмертии, что никто не приговаривал его к уединению в этом логове, где он окружен несомненными признаками неминуемой смерти. Но я так ничего и не сказал и знал, что никогда не скажу.

Темное море тишины снова нахлынуло на нас. Мухи роились вокруг гниющего крысиного трупа. Ребенок тихо смотрел мне в глаза, как на яркие безделушки, и ручка с ямочками ухватилась за мой палец.

Лестат встал, выпрямился, но тут же снова согнулся и упал в кресло.

«Значит, ты не останешься со мной, – вздохнул он и отвел взгляд. Но вдруг встрепенулся. – Я так хотел поговорить с тобой, – сказал он. – Той ночью, когда пришел на рю Рояль, я хотел только поговорить. – Он закрыл глаза, нервно вздрогнул, словно у него перехватило дыхание, как будто удары, нанесенные мной тогда, только теперь достигли цели. Глядя перед собой невидящим взором, он облизнул губы и тихим, совсем знакомым голосом сказал: – В Париж я поехал вслед за тобой…»

«О чем же ты хотел поговорить тогда? – спросил я. – Что ты хотел мне сказать?»

Я вспомнил его безумную настойчивость в Театре вампиров, хотя не думал об этом долгие годы; нет, пожалуй, вообще никогда. И сейчас говорил об этом с большой неохотой.

Но Лестат лишь улыбнулся слабой, почти виноватой улыбкой и покачал головой, тихая, смутная печаль наполняла его глаза.

И я почувствовал глубокое, невыразимое облегчение.

«Останься со мной!» – попросил он.

«Нет», – ответил я.

«И я не останусь», – сказал молодой вампир из темноты двора и вышел в оконный проем. Лестат взглянул на него и робко отвел глаза. Его губы дрожали.

«Закрой, скорее закрой». Он указал пальцем на окно, и тут рыдания вырвались из его груди, он опустил голову и заплакал.

Молодой вампир ушел, быстрые шаги прошуршали по дорожке, звякнула калитка… Я остался один с Лестатом. Успокоился он не скоро, я сидел и смотрел на него и думал о том, что произошло между нами, вспоминал давным-давно забытое.

И моя прежняя печаль вернулась ко мне, как в нашем доме на рю Рояль; но я грустил не о Лестате, умном и веселом вампире, который жил когда-то в этом доме, эта печаль была больше, это была часть той страшной, великой тоски, и я вдруг очутился в другом времени, в другом месте. И это другое место так ясно встало перед моими глазами: комната, жужжание насекомых, запах смерти и цветущей весны. И я узнал эту комнату, узнал с такой ужасной болью, что разум отказывался воспринимать это: нет, я не хочу туда, не возвращайте меня в прошлое. И вдруг все исчезло, и я был с Лестатом, слеза упала на круглую щечку ребенка, и это была моя слеза. Я вытер мокрые глаза и удивленно посмотрел на свои руки.

«Но, Луи, – тихо сказал Лестат, – как ты можешь быть так спокоен? Как ты можешь выносить это? – Он смотрел на меня, его губы дрожали. – Пожалуйста, Луи, объясни мне, как тебе удается понимать и выносить все это?!»

По отчаянию в глазах Лестата, по глухому тону голоса я понял, что и он с трудом подталкивает себя к чему-то очень больному, к картине из забытого прошлого. Но скоро его взгляд затуманился, он запахнул халат, качнул головой, посмотрел на огонь и глубоко вздохнул.

«Мне нужно идти», – сказал я.

Я так устал от Лестата и от всей этой грусти. Снова захотел покоя, к которому так привык. Я поднялся и вспомнил, что у меня на руках ребенок.

Большие, полные страдания глаза взглянули на меня с гладкого вечного лица.

«Но ты ведь вернешься… навестить меня… Луи?»

Я отвернулся и пошел прочь; он звал меня, но я не слушал. На улице оглянулся: Лестат стоял у окна, он боялся выйти, и я вдруг понял, что он уже давно не был на улице и вряд ли когда-нибудь выйдет из этого дома.

Я возвратился в маленький домик, откуда молодой вампир забрал ребенка, и положил малыша обратно в его кроватку.

– Вскоре я рассказал Арману о встрече с Лестатом. Может быть, через месяц, не помню: время ничего не значило для меня. Но только не для Армана. Он удивился, что я не рассказал ему об этом сразу.

Мы прогуливались по безлюдной набережной на окраине города, там, где начинается Одубон-парк и поросший травой склон спускается к грязному берегу, захламленному прибитым течением лесом. На другом берегу едва виднелись тусклые огни заводов и компаний: крошечные красные или зеленые точки, мерцающие, как звезды. Луна освещала широкое сильное течение реки, и летняя жара отступала, прохладный ветерок поднимался от воды и тихонько колыхал мох на стволе кривого дуба.

Я срывал травинки и жевал их, хотя они были горьки и неестественны на вкус. Но сам жест выглядел так естественно… Я думал, что больше никогда не покину Новый Орлеан. Но к чему эти мысли, когда ты бессмертен? «Больше никогда» не покидать Новый Орлеан? Это слишком человеческие мысли.

«Неужели ты совсем не хотел отомстить ему?» – спросил Арман. Он лежал на траве, опершись на локоть, и внимательно смотрел на меня.

«Зачем? – ответил я спокойно, я хотел, чтобы он исчез отсюда, оставил меня в покое, наедине с этой могучей, прохладной рекой, несущей свои воды в свете тусклой луны. – Он сам себе отомстил и умирает от страха и оцепенения. Его разум не воспринимает времени. Это угасание не имеет ничего общего с той сдержанной, элегантной смертью вампира, которую ты мне однажды описал в Париже. Лестат умирает трудно, карикатурно, как люди… старые люди».

«Но ты… что ты чувствовал?» – мягко настаивал Арман.

Этот вопрос был слишком личный, давно мы так не разговаривали друг с другом. И я вдруг увидел его со стороны: спокойное, сосредоточенное лицо, прямые каштановые волосы, большие, часто печальные глаза, обращенные к себе и своим мыслям. Но в ту ночь они были непривычно тусклые и усталые.

«Ничего», – ответил я.

«Ничего – в каком смысле?»

Я промолчал. Я так ясно помнил свою печаль, она и теперь не оставляла меня, звала меня, говорила: «Пойдем». Но я ничего не сказал Арману. Он ждал ответа, вытягивал из меня слова, жаждал что-то узнать, и это желание было сродни жажде крови.

«Может, он сказал тебе что-нибудь, что могло разбудить былую ненависть?» – прошептал он, и я вдруг понял, что он страдает.

«Что случилось, Арман? Почему ты спрашиваешь об этом?» – сказал я.

Но он молча откинулся на землю и долго смотрел на звезды. Звезды будили во мне воспоминания: корабль, мы с Клодией плывем в Европу, и эти ночи, когда звезды спускались, чтобы встретиться с морем.

«Я думал, он расскажет тебе, что было в Париже…» – сказал Арман.

«А что он мог мне сказать? Что не хотел, чтобы Клодия умерла?» – спросил я.

Клодия. Это имя звучало так странно. Клодия раскладывает пасьянс, столик качается в такт волнам, фонарь поскрипывает на крюке, черный иллюминатор полон звезд. Ее склоненная головка, пальцы отводят за ухо прядь волос. Вот она отрывается от пасьянса, чтобы взглянуть на меня, но глазницы ее пусты.

«Ты мог бы сам рассказать мне, что случилось в Париже, – сказал я. – Ты давно мог бы рассказать. Но это все не важно».

«Даже если это я?..»

Я повернулся к нему, он посмотрел в небо, и невыносимая боль исказила его лицо.

«Если это ты убил ее? Выгнал во двор и запер дверь? – спросил я и усмехнулся: – Только не говори мне, что ты мучился все эти годы».

Арман закрыл глаза и отвернулся, приложил руку к груди, словно я ударил его.

«Я знаю – тебе было все равно», – холодно сказал я и посмотрел на воду. Я хотел остаться один и надеялся, что он уйдет, а я останусь, потому что мне нравилось это тихое и уединенное место.

«Это тебе все равно, – заговорил Арман. Он сел и повернулся ко мне, и темный огонь загорелся в его глазах. – Но я так надеялся, что все вернется. Что ты увидишь Лестата, и в тебе оживет прежняя злость и страсть. Я думал, если ты вернешься сюда, в этот город…»

«Ты думал, я вернусь к жизни?» – тихо сказал я, чувствуя металлическую твердость собственных слов, словно я был совершенно холоден и сделан из этого металла, а Арман казался хрупким, таким хрупким. Наверное, таким он и был всегда.

«Да! – закричал он. – Да, назад к жизни!»

И он недоуменно замолчал, склонил голову, как побежденный, и это гладкое, белое лицо напомнило мне кого-то другого, и долгий, долгий миг прошел, прежде чем в моей памяти всплыло лицо Клодии, которая стояла в номере отеля «Сент-Габриэль» и просила меня превратить Мадлен в вампира. Тот же беспомощный взгляд, крушение надежд; я вспомнил, как жалел ее, как забывал обо всем. И он, как тогда, собрался с силами. И тихо произнес: «Я умираю».

Я смотрел ему в глаза, я единственный перед Богом слышал эти слова и знал, что это правда… но ничего не сказал.

Долгий вздох слетел с его губ. Он склонил голову, безвольно опустил руку в траву и прошептал: «Ненависть, месть – вот истинные страсти».

«Не для меня, – тихо ответил я. – Уже не для меня».

Он остановил на мне темный, спокойный взгляд.

«Я верил, что, пережив всю эту боль, ты снова потеплеешь, наполнишься любовью, тем диким, неутолимым любопытством, с которым ты в первый раз пришел ко мне, той жаждой знаний, которая привела тебя в мою келью в Париже. Я надеялся, когда боль пройдет, ты простишь меня за смерть Клодии. Она никогда не любила тебя так, как любил тебя я и как ты любил нас обоих. Я видел это и верил, что смогу привязать тебя к себе и удержать, и тогда время откроется перед нами, и мы будем учить друг друга. Мы будем счастливы. Я буду охранять тебя от твоей боли. Моя сила станет твоей силой. Но ты, мертвый внутри, холодный и недосягаемый, как эти современные картины, состоящие из линий, и я не могу ни любить их, ни постичь. Я содрогаюсь рядом с тобой, потому что смотрю в твои глаза и не вижу отражения…»

«Ты хотел невозможного! – быстро ответил я. – Разве ты не понимаешь? Я тоже этого хотел, но с самого начала мы были обречены».

Едва уловимо шевельнув губами, он поднял руки, словно пытаясь защититься от моих слов.

«Я хотел найти любовь и добро в этой живой смерти, – продолжал я. – Но это было изначально обречено, потому что нельзя любить и быть счастливым, заведомо творя зло. Можно только тосковать о недостижимом добре в образе человека. Но есть один выход. Я знал его еще задолго до приезда в Париж, я знал его еще тогда, когда впервые убил человека, чтобы утолить жажду. Единственный выход – моя смерть. Но я так и не принял ее, не смог это сделать, потому что, как и все создания, не хочу умирать! И я искал других вампиров, Бога, дьявола, сотни других вещей под сотнями других имен, но все оказывалось одним и тем же злом. Все было не так, потому что я всегда знал, что проклят, если не Богом, то собственной душой и разумом, и никто не смог бы переубедить меня. Я приехал в Париж и встретил тебя. Ты казался мне прекрасным, могущественным, спокойным, недостижимым. Но ты такой же разрушитель, как я, только безжалостный и коварный. Ты показал мне, кем я могу стать, какой глубины зла, какой степени безразличия надо достичь, чтобы заглушить эту боль. И я принял этот путь. Их больше нет – этой страсти, этой любви. Ты видишь сейчас во мне свое собственное отражение».

Арман молчал. Он давно уже поднялся и стоял теперь спиной ко мне, глядя на реку. Я тоже смотрел на реку и думал, что больше ничего не могу сказать, ничего не могу сделать.

«Луи». Арман поднял голову, его голос звучал глухо и незнакомо.

«Да, Арман», – откликнулся я.

«Тебе нужно от меня что-нибудь еще?»

«Нет, – сказал я, – о чем ты?»

Он не ответил и медленно пошел прочь. Сначала я подумал, что он решил просто немного пройтись по илистому берегу реки, что он хочет побыть один. Но вскоре он превратился в точку на фоне волн под светом луны, и я понял, что он уходит навсегда. Больше я его никогда не видел.

Только спустя несколько дней я окончательно осознал, что Арман покинул меня. Он так и не вернулся за своим гробом, и через месяц я отнес его на кладбище Сент-Луи и поставил в склеп рядом со своим. Давно заброшенная могила стала последним приютом единственной вещи, оставшейся после Армана. Но скоро меня стало тяготить присутствие этого гроба. Я все время думал о нем: просыпаясь вечером и засыпая на рассвете. Однажды ночью я вытащил гроб и разбил на мелкие кусочки, спрятав их в высокой траве между могилами.

Вскоре после этого ко мне пришел молодой вампир Лестата. Он умолял меня поделиться своими знаниями об этом мире, стать его товарищем и учителем. Помнится, я сказал ему, что наверняка знаю лишь одно: если увижу его хоть раз, то непременно убью.

«Знаешь, каждую ночь, когда я выхожу на охоту, кто-то должен умереть, пока я не найду в себе мужество покончить с этим, – сказал я ему. – А ты самый подходящий кандидат на очередную жертву: убийца, такой же отвратительный, как я».

Следующей ночью я уехал из Нового Орлеана, потому что печаль не оставляла меня. Не хотелось больше думать об умирающем в старом доме Лестате или об этом грубом молодом вампире, который упорно преследовал меня… или об Армане.

Я хотел оказаться в незнакомом месте, ни о чем не вспоминать, ни о чем не думать.

Вот и все.

Молодой человек смотрел на вампира, а тот, сложив руки на столе, щурясь, глядел на движение ленты в диктофоне. Под глазами у него залегли красные полукружья, лицо осунулось, и выступающие на висках вены казались вырезанными из камня. Он сидел тихо и неподвижно, только зеленые глаза жили на белом лице.

Юноша откинулся назад, провел рукой по волосам, коротко вздохнул и сказал:

– Нет. – И повторил громче: – Нет!

Но вампир не слушал, он смотрел на серое небо.

– Не может быть, чтобы все так кончилось. – Юноша подался вперед.

Вампир, по-прежнему глядя в небо, коротко и сухо рассмеялся.

– Все, что вы пережили в Париже… – голос молодого человека становился все громче, – любовь к Клодии, другие чувства, даже к Лестату… Это не могло кончиться таким отчаянием. Но именно отчаяние владеет вами!

– Замолчи. – Вампир резко поднял руку, равнодушно перевел взгляд на юношу. – Повторяю еще раз: иначе быть не могло.

– Я не согласен, – сказал юноша, скрестил руки на груди и решительно мотнул головой.

Вдруг он отшвырнул на голые доски пола свой стул и стал расхаживать из угла в угол. Но когда он повернулся и заглянул в глаза собеседнику, слова замерли у него на губах.

Вампир смотрел на него с гневной и горькой усмешкой.

– Разве вы не понимаете, что вы мне рассказали? Это было приключение, подобное которому мне никогда в жизни не испытать! Вы говорите о страсти, о жажде! Вы говорите о вещах, которые миллионы из нас никогда не испробуют и не поймут. Вот что я скажу вам… – Юноша подошел к вампиру и протянул к нему руки. – Если бы вы передали мне свою силу! Способность видеть, чувствовать и жить вечно!

Глаза вампира медленно расширились, губы дрогнули.

– Что? – тихо переспросил он. – Что ты сказал?

– Дайте мне это! – Юноша сжал руку в кулак и ударил себя в грудь. – Сделайте из меня вампира. Прямо сейчас!

Вампир ошеломленно смотрел на него.

Стремительным неуловимым движением вампир оказался на ногах, вплотную к юноше, схватил его за плечи, свирепые зеленые глаза глядели в перекошенное от страха лицо человека.

– Так вот чего ты хочешь? – Едва заметное шевеление бледных губ лишь слегка обозначило произнесенные слова. – После всего, что я тебе рассказал… ты просишь об этом?

Юноша сдавленно вскрикнул, на лбу у него выступили крупные капли пота. Дрожа всем телом, он робко коснулся руки вампира и сказал сквозь слезы:

– Вы уже забыли, что такое человеческая жизнь, вы не понимаете, что значит для меня ваша история.

– Господи! – воскликнул вампир, почти оттолкнул юношу к стене и отвернулся к серому проему окна.

– Умоляю вас… Дайте всему этому еще один шанс. Воплотите его во мне! – сказал юноша.

Вампир повернулся к нему, его лицо все еще подергивалось от гнева, но оно скоро смягчилось, глаза почти скрылись под полуопущенными ресницами, губы растянулись в улыбке. Он взглянул на юношу и вздохнул:

– Я проиграл…

– Нет, – запротестовал юноша.

– Не говори ничего больше, – решительно сказал вампир. – Видишь эти магнитофонные катушки? Они все еще вращаются. Есть только один способ понять все, что я говорил.

Он стремительно метнулся к юноше, прижал его к своей груди, припал губами к его шее.

– Смотри, – прошептал вампир, его мягкие губы раздвинулись, и два длинных клыка вонзились в податливую плоть.

Юноша всхлипнул, задохнулся, руки его судорожно сжались, глаза расширились, но скоро потускнели. Лицо вампира было спокойно, как во сне. Его узкая грудь медленно двигалась в такт дыханию, поднималась и опускалась с сомнамбулической грацией. Юноша застонал, вампир оторвался от него, и, придерживая за плечи, посмотрел на влажное побледневшее лицо, белые руки, полузакрытые глаза.

Юноша тяжело дышал, его губы и руки дрожали от приступа тошноты, голова безвольно откинулась назад. Вампир бережно посадил его на стул. Молодой человек попытался что-то сказать, но слезы набежали ему на глаза, он положил руку на стол и, как пьяный, уронил голову на грудь.

Вампир стоял и смотрел на него, его кожа порозовела, словно отражая свет цветного фонаря, губы потемнели, вены на висках почти исчезли, лицо разгладилось и стало еще моложе.

– Я умру? – прошептал юноша и медленно поднял глаза.

– Не знаю, – сказал вампир и улыбнулся.

Юноша хотел было что-то сказать, но его рука соскользнула со стола, он опустился на голые доски пола и потерял сознание.

Он открыл глаза и увидел солнечные лучи, светившие сквозь пыльное оконное стекло и обжигавшие ему лицо и руки. Он с трудом сел, выпрямился, глубоко вздохнул и, зажмурившись, дотронулся до ранок на горле. Случайно коснувшись диктофона, он вскрикнул: металл был обжигающе горяч.

Он поднялся и, неуклюже спотыкаясь, шагнул вперед; нащупал руками раковину умывальника, быстро отвернул кран, сполоснул лицо холодной водой, снял с гвоздика грязное полотенце и вытерся. Дыхание выровнялось. Он стоял уже без опоры и смотрел в зеркало. Потом бросил взгляд на часы, быстро оглядел комнату, проверил коридор – там никого не было. Он сел на стул, вытащил из кармана блокнот и ручку, перемотал назад пленку. Он подался вперед, внимательно вслушиваясь в голос вампира, потом еще немного отмотал пленку. Наконец его лицо просветлело, кассета крутилась, вибрирующий голос говорил: «Был очень теплый вечер. Я выследил его на Сент-Чарльз-авеню и сразу понял…»

Молодой человек поспешно делал пометки в блокноте: «Лестат… Сент-Чарльз-авеню… Старый разваливающийся дом… бедный район… Искать ржавые перила».

Он спрятал блокнот в карман, уложил диктофон и кассеты в портфель, по длинному коридору вышел к лестнице и бегом спустился на улицу, где на углу бара стояла его машина.