Читать книгу Чистые сердца - Энн Стюарт - Страница 5

Они собрались тайно, Старейшины с торжественными лицами и благородными манерами. Все, и мужчины, и женщины, сидели со скрещенными ногами на дощатом полу, подняв руки ладонями к небу в ожидании ниспосланного свыше озарения. Даже чужак, тот, кто никогда не будет принадлежать к их избранному кругу, сидел в почтительном молчании.

Увидеть их смог бы, пожалуй, любой, кто приложил бы достаточно стараний. Увидеть, но не услышать. Старейшины встречались часто – обсудить финансовое состояние «Фонда Бытия», поговорить о будущем, судьба коего столь неопределенна, и чудесных переменах, привнесенных в их жизнь Люком Барделом.

Так было и сейчас. Альфред Уотерстоун взглянул на сидящего с ним рядом Старейшину, тяжелое, с отвисшим подбородком лицо которого выражало спокойствие и решимость.

– Так как мы устроим смерть Люка?

И чужак вежливо поднял руку.

«Что ж, первый раунд он выиграл, – подумала Рэчел, устремив взгляд на деревянную дверь. – Но это еще ничего не значит». Если б она так легко пасовала перед трудностями, то вообще не приехала бы в Санта-Долорес. Есть вещи, которые нельзя оставить просто так, и временным неудачам не ослабить ее решимости. Она готова к ним. Кроме того, среди этих счастливых, улыбающихся людей у нее есть союзник.

Люк был прав – замки здесь отсутствовали. Она просунула под дверную ручку ножку стула, закрыла оконные ставни и начала раздеваться. Собственно говоря, если рассмотреть ситуацию объективно, то это можно даже не считать поражением. В отличие от других, она не поддалась гипнотическим чарам «учителя». Ей даже не пришлось бороться с искушением, потому что никакого искушения не возникло. Она встретилась с врагом лицом к лицу и уцелела. Это само по себе уже победа.

Ванная оказалась маленькой, рассчитанной исключительно на использование по прямому назначению, без всего того, что могло считаться излишеством: душевая, туалет и маленькая раковина. Но горячей воды было вдоволь, и она позволила себе подольше понежиться под упругими струями, смывавшими грозящее завладеть ею раздражение. Рэчел вовсе не спешила избавиться от питающих решимость напряжения и гнева, но сейчас ей в первую очередь требовались спокойствие и выдержка. Люк Бардел и «Фонд Бытия» – грозные враги, и в борьбе с ними следовало использовать любое преимущество.

Ситцевая пастельная пижама за время ее вылазки успела исчезнуть. Интересно, кто ее унес? В любом случае мятный оттенок никогда не был ее цветом, и она с некоторым даже вызовом натянула джинсы и майку и пригладила ладонью короткие волосы. Зеркал в поселке не держали, по-видимому, чтобы не поощрять тщеславие, но Рэчел и без зеркала точно знала, как выглядит. Одежда большего, чем нужно, размера висит мешком на худом теле, лицо бледное, без следа косметики, глаза смотрят на мир с сомнением и подозрением. Ничего такого, что могло пробудить интерес или желание в ком-то, кроме разве что уж самого отчаявшегося или какого-нибудь извращенца.

В этом мире грез она чужая. Впрочем, само по себе это не ново. На белом свете не осталось больше места, которое она могла бы назвать домом. С раннего детства Рэчел чувствовала себя кем-то вроде гостьи в разных квартирах и городских домах матери; немногим лучше были и школы-интернаты, где ей доводилось учиться. Она не обладала даром заводить друзей, боясь довериться постороннему, а без доверия какая дружба? Из-за этого и в других семьях не гостила. После окончания колледжа жила в разных квартирах, одна безличнее другой, и в конце концов очутилась в просторных и пустых апартаментах где-то в районе Восточных семидесятых на Манхэттене.

Около года назад ей показалось, что все может измениться. Полученная в Гарварде степень магистра управления обеспечила ряд престижных управленческих должностей, на которых она продемонстрировала эффективность, компетентность и завидное хладнокровие. Уволившись со своей последней работы с довольно солидными накоплениями, пополнившими ее трастовый фонд, Рэчел, редко позволявшая себе какие-либо капризы, выкинула настоящий фокус: собрала в сумку самое необходимое и выложила баснословную сумму за авиабилет на ближайший рейс до Испании.

Зачем, почему, она и сама не знала, ведь Испания никогда ее особенно не интересовала. Но она прилетела в знойный солнечный день, взяла напрокат машину, села за руль и катила, катила до тех пор, пока не устала настолько, что уже не могла держать руль, и тогда остановилась в крошечной деревушке на краю маленького полуострова. Нашла сдающийся внаем дом и жила там, спрятавшись от мира и своей матери, целых три долгих чудесных месяца – нежилась под жарким солнышком, ела свежие фрукты, хлеб и сыр, выжаривая накопившиеся за годы страх и злость, и в какой-то момент подошла к опасной черте, почувствовав себя счастливой.

Дом в Андалусии принадлежал одной старушке и был выставлен на продажу. И Рэчел вернулась домой на крыльях надежды. Она помирится с матерью, продаст часть акций, купит домик в Испании, соберет нехитрые пожитки и переедет в свой первый настоящий дом, к своим первым настоящим друзьям.

Но мать уже променяла Нью-Йорк на монашеское уединение Санта-Долорес, отказавшись от всякого общения со своим единственным ребенком. И не без причины. С трастового фонда, учрежденного третьим мужем Стеллы, было снято все, к чему она, как доверенное лицо, имела доступ. Кондоминиум на Парк-авеню с целым состоянием в произведениях искусства и антикварной мебели оказался проданным, и даже немногие ценные вещицы, подаренные ею в разные времена дочери, исчезли из квартиры Рэчел.

Питаемая вполне понятной злостью, она в течение нескольких месяцев пыталась поправить финансовые дела, одновременно занимаясь поисками очередной высокооплачиваемой работы и обдумывая план мести легкомысленной и невнимательной матери.

Все изменил однажды вечером поздний звонок из Санта-Долорес. Те слова, тот голос до сих пор звучали у нее в ушах, даже когда ей не хотелось их слышать.

– Ваша мама отправилась в свой последний путь, – пробормотала женщина, назвавшая себя Кэтрин. – Благословенна будь, дитя мое.

Рэчел бросила трубку и еще долго стояла посредине комнаты в пустой квартире, даже не пытаясь унять внезапную дрожь.

– Благословенна… как же, – сказала она вслух. И расплакалась.

Тогда она в последний раз дала волю слезам. Рэчел плакала так редко, что помнила каждый такой случай. В тот раз она оплакивала свою последнюю, невосполнимую потерю. К тому времени, когда ей стало известно о том, как именно распорядилась мать своим весьма значительным состоянием, в том числе и средствами уже изрядно обмелевшего трастового фонда, испепеляющая ярость напрочь высушила слезы.

Эта ярость поддерживала ее до сих пор. Но любым эмоциям требуется топливо, а она забыла, когда ела в последний раз. Было около шести – время обеда, и Рэчел чувствовала такую слабость, что готова была съесть даже жареную крысу. Да вот только последователи Люка Бардела все сплошь вегетарианцы. Через пару дней и жареная крыса покажется деликатесом.

Неожиданно в дверь тихонько постучали. Рэчел убрала стул в полной уверенности, что враг удостоил ее повторным визитом, но стоявшая на пороге женщина не внушала ни тревоги, ни опасения – в отличие от Люка Бардела.

Женщина была, казалось, воплощением ее тайного идеала матери. Пухленькая, седовласая, с добрыми глазами и мягким, приветливым выражением уже отмеченного морщинами лица, она излучала тепло и заботу. В общем, была одной из тех, кому Рэчел не доверяла уже чисто автоматически.

Но гнев, похоже, забрал у нее слишком много энергии. Глядя на милую старушку, она ощутила предательскую, сентиментальную тоску.

– Я – Кэтрин Биддл, – представилась старая леди мягким, ласковым голосом. – Мы разговаривали в ту ночь, когда умерла ваша мать. Моя дорогая, мне очень жаль, что я не смогла утешить вас в то печальное время.

Рэчел попыталась ввернуть что-нибудь резкое, язвительное, но ее стараниям не хватило усердия.

– Я тогда была не в том настроении, чтобы принимать слова утешения, – ответила она.

– Как и сейчас, верно? – мудро заметила Кэтрин. – Ну, ничего, моя дорогая. Всему свое время. Надеюсь, вы составите мне компанию за обедом.

– Здесь? – с сомнением спросила Рэчел.

– А куда еще нам идти? Все ответы, которые мы ищем, здесь, среди Народа Люка. У нас тут общие трапезы. Санта-Долорес – коммуна в полном, чистейшем смысле этого слова. И если вы согласитесь присоединиться к нам за столом, мы будем очень рады.

– Все едят вместе? – настороженно поинтересовалась Рэчел. Даже понимая, что таинственный союзник тоже будет там, перспектива встретиться со всеми членами «Фонда Бытия» – и в особенности с их духовным лидером – вовсе ее не радовала.

– Все. От новичков до самого Люка.

– Я не отношусь к его последователям, – резко возразила Рэчел.

– Ну, разумеется, нет, дорогая, – миролюбиво отозвалась Кэтрин. – Я вовсе не это имела в виду. Но вы приехали узнать, как мы живем, не так ли? Посмотреть, как щедрое пожертвование вашей матери помогает другим, менее удачливым? Ведь вы приехали с открытой душой и желанием приобщиться к тому миру покоя и гармонии, предложить который может лишь путь Люка?

Уже от одной этой мысли ее охватил ужас. Но Кэтрин Биддл выглядела такой искренней и милой, что высказать напрямик свое мнение по этому поводу не повернулся язык.

– Я приехала узнавать новое, – отозвалась она совершенно искренне. Да, она узнает все, что сможет. И, конечно, использует обретенные знания, чтобы отобрать у «Фонда» деньги ее матери, а заодно и все прочее, что подвернется под руку. И, если повезет, отправить Люка Бардела туда, где ему самое место, – в ад.

– Ну, разумеется, – одобрительно закивала Кэтрин. – Вы и узнаете. И все Старейшины будут рады вам помочь.

– Я не хочу иметь дело со Старейшинами, – сказала Рэчел, выходя за Кэтрин в коридор. – Стараюсь проводить поменьше времени со старикашками в костюмах.

– Старейшины – не совсем точный термин для наших предводителей. Большинство из них действительно почтенного возраста, но далеко не все мужчины, – с улыбкой пояснила Кэтрин. – Старейшины одеваются так же, как и все здесь. Чем кто занимается, можно понять по цвету одежды. Новички носят зеленое. Старейшины – серое.

Туника и свободные брюки Кэтрин были светло-серого цвета.

– О…

– Не надо нас бояться, Рэчел, – продолжала Кэтрин мягким, ласковым голосом. – Старейшины, как все здесь, используют свой жизненный опыт и знания во благо человечеству. Нам действительно хотелось бы показать вам, как мы живем.

Циничный ответ, уже вертевшийся на языке, почему-то там и остался. Рэчел сумела устоять перед гипнотическими приемами Люка Бардела, но Кэтрин с ее мягким, чисто женским подходом представляла потенциально большую опасность.

И Рэчел пошла на компромисс.

– Полагаю, все это будет очень интересно, – осторожно сказала она.

По пути Рэчел не обращала внимания на простоту, если не сказать скудость, окружающей обстановки. Кэтрин остановилась перед прочной дверью и взглянула на гостью. Убранные в небрежный узел на затылке седые волосы растрепались.

– Вы нам не доверяете, – бодро возвестила она. – Я вас не виню, моя дорогая. В вашем возрасте я была такой же ранимой, так же во всем сомневалась. Но мы завоюем ваше доверие. Я знаю, так и будет. – Кэтрин взяла Рэчел под локоть, обнаружив при этом неожиданную силу, и распахнула дверь. – Добро пожаловать.

Выбор в пользу Кэтрин оказался правильным, подумал Люк, наблюдая за двумя женщинами. К Кэтрин тянутся все – за теплом, заботой, вниманием, – и молодая женщина, видевшая в своей жизни мало материнской ласки, будет легкой добычей. Тем более что мотивы Кэтрин чисты. Она руководствуется естественным женским инстинктом, и вот результат – рот гостьи уже не кривится в циничной усмешке.

Будет ли и ему так же легко с ней? Сможет ли он стать в ее сознании фигурой, замещающей мать? Любопытно. В общении с паствой ему удавались самые разные роли – отца, матери, ребенка, любовника, – и, что важно, при сохранении эмоциональной дистанции. Он мог бы даже заключить пари с Кальвином, единственным человеком, знавшим его по-настоящему, на то, сколько потребуется времени, чтобы подчинить себе эту разгневанную цыпочку.

Он завладел ее матерью и забрал ее деньги, и все это с ангельской невинностью святого. То же ждет и Рэчел.

Она еще не увидела его, хотя, похоже, и пыталась найти взглядом. Кэтрин отвела ее за стол Старейшин, и остальные разглядывали гостью с недоверием, таящимся за доброжелательными улыбками. Их желание защитить его граничило порой с патологией. Они понятия не имели, что она уже у него в руках.

Сегодня он сидел среди кающихся, и белый цвет его туники почти сливался с бледно-желтым цветом их одежд. Он всегда садился с паствой, хотя ел мало, и одно уже его присутствие производило мощный стимулирующий эффект. Кающиеся чуть ли не дрожали от радостного возбуждения, не замечая, что все его внимание сосредоточено на упрямой гостье.

– Обрету ли я когда-нибудь истинное понимание, Люк? – Мелисса Андервуд, тощая, сексуально озабоченная блондинка, придвинулась ближе. Весь последний год она пыталась употребить свою устрашающую сексуальную энергию на поиски некоего подобия успокоения, и Люк благожелательно улыбнулся ей. Он был не из тех, кто тратит энергию на нечто столь эфемерное, как совесть, но если ему еще раз придется предстать перед судьей в этом мире или в следующем, Мелисса будет очком в его пользу. Здесь не было безумной гонки за наслаждениями, и ей не грозили тут ни смерть, ни болезни. В Санта-Долорес она жила в тихом, раздумчивом созерцании, оплаченном из щедрой суммы, полученной при разводе.

Бобби Рей Шатни – еще одно такое очко. Он сидел в конце стола, скрестив ноги и уставившись на свои руки. Мало кто знал, что Бобби Рей в нежном тринадцатилетнем возрасте убил всю свою семью, трех соседей, почтальона и кокер-спаниеля. Ясный, невинный взгляд младенца, чистота помыслов и полная гарантия от безумных приступов ярости – при условии изоляции от общества, слишком многого требовавшего от несчастного парня.

Он поднял глаза, поймал задумчивый взгляд Люка и улыбнулся из своего навеянного лекарствами блаженства. Кроме того, напичканный транквилизаторами, Бобби физически не смог бы творить зло.

Все изменится, когда Люк уйдет. Когда все это рухнет и у него не будет иного выбора, кроме как уносить ноги. Бобби Рей и несколько других потерянных душ вроде него зададут перцу простодушным обитателям Санта-Долорес. А умиротворить их будет некому. Некому будет контролировать их с помощью детской веры в мессию и спасение.

Люк Бардел знал, что такое убивать. Не проходило дня, чтобы он не пережил заново то ощущение, что испытывает убийца, когда вонзает нож в человеческую плоть. Насыщенный, черный цвет артериальной крови… Хрип смерти, что приходит с ошеломляющей быстротой… Ее запах…

Говорят, с каждым разом становится легче. Чем больше ты убиваешь, тем больше хочется повторять это действо. Снова и снова. Со временем это можно даже полюбить. Войти во вкус.

Так это или нет, Люк выяснять не хотел. Он предпочитал жить со своими ночными кошмарами, не дающими покоя воспоминаниями. Таково его бремя, его епитимья, и люди признавали это без слов, тем самым укрепляя его власть над ними.

Но прежде чем уйти, придется принять какие-то меры в отношении Бобби Рея и некоторых других.

Рэчел сидела между Кэтрин и Альфредом Уотерстоуном, людьми прекрасного воспитания и большого обаяния. Уроженка Филадельфии, Кэтрин принадлежала к одной из известнейших в стране семей. Последняя в роду безобидных дилетантов, чье воспитание и происхождение внушало благоговейный трепет большинству его последователей-нуворишей, она держалась с аристократической доброжелательностью. У Альфреда, представительного мужчины почтенного возраста, консервативные манеры врача, специалиста по раковым болезням, сочетались с проницательным умом финансового мага.

Обаяние Кэтрин действовало безотказно, и Рэчел уже почти начала улыбаться. Люк подозревал, что улыбка преобразит это бледное, хмурое лицо не встретившей счастья женщины, но не был уверен, что захочет увидеть, насколько сильно. Вызов – это одно. Слабость – совсем другое. Не то чтобы он многое считал слабостью. Хороший бифштекс, быть может. Ласковая пышечка, которая не задает вопросов и ничего не требует. И это даже не слабости, а так, послабления, которые он позволял себе время от времени. Когда никто не видит.

Она повернулась в его сторону, но Люк уже отвел взгляд, ведомый тем сверхъестественным инстинктом, который не раз и не два спасал ему жизнь. Он благожелательно улыбнулся Бобби Рею, мысленно выверяя дозу, которая потребуется, чтобы удержать парня в рамках. Может, простая передозировка, когда придет время. Так сказать, убийство с отсрочкой. Он мог бы сделать это, если потребуется.

Срок истекал, и Люк прекрасно это понимал. Стелла Коннери была первой ласточкой, а он всегда обращал внимание на такого рода указания и предзнаменования.

Приезд ее дочери – это начало конца. Конца тихой, приятной, беззаботной жизни. Всему свое время.

Старейшинам это не понравится. Он не настолько глуп, чтобы недооценивать их – по крайней мере, Альфред наверняка заметил его беспокойство. Они начнут строить планы на все случаи жизни: как спасти «Фонд», как сделать так, чтобы денежки и дальше текли непрерывным потоком, как сохранить веру без харизматичного мессии.

Интересно, что они приготовили для него.

Зло было здесь повсюду, зло витало в этой большой, тихой комнате, заполненной кроткими, пассивными людьми. Зло – старый враг, вечный спутник.

Возможно, пришло время познакомить с его алчной хваткой и гостью, эту испорченную, сердитую Рэчел Коннери.

Джорджия Реджинальд закрыла глаза, улыбнулась и тихо соскользнула ближе к смерти. Ожидание оказалось таким долгим – с тех пор, как ей впервые поставили диагноз: особенно опасная форма рака. Благодарение Богу, она успела раньше. Люк указал ей путь, и когда врачи хосписа сделали свое страшное открытие, Джорджия встретила новость почти с радостью.

Болей у нее никогда не было, и она знала, что должна благодарить за это свою вновь обретенную веру. Ей бы и в голову не пришло, что рак способен поразить и так быстро распространиться по ее с виду здоровому шестидесятилетнему телу. В конце концов, в их семье ни с одной, ни с другой стороны не было случаев заболевания раком, и она всегда гордилась тем, что так хорошо заботится о своем здоровье.

Увы, судьба-злодейка преподнесла неприятный сюрприз, о чем и предупреждали Люк и его последователи. Рак нагрянул внезапно, без предупреждения, как бывало и со многими ее друзьями. Они делали все возможное, испробовали все возможные лечения – оперативное вмешательство, облучение, химиотерапию, – ничто не помогло. Потеряв силы, она уже была готова уйти, но прежде хотела увидеть Люка – в последний раз.

За ним уже послали. Ей бы только продержаться еще чуть-чуть, увидеть его, представить, что она снова молода. Что эти глаза смотрят только на нее.

Ей хотелось самой сказать ему про деньги. Старейшины, разумеется, знали. Прежде всего Альфред, занимавшийся ее делами. Он помог все устроить, но она знала, что Люк не обращает внимания на финансовые аспекты деятельности «Фонда». Его мысли и душа обращены к более высоким материям – вот почему ему не обойтись без Старейшин. Они нужны, чтобы вести бизнес.

Ее деньги помогут решить многие проблемы, и это безмерно радовало Джорджию.

Услышав скрип, она собралась с последними силами, чтобы открыть глаза. Люк стоял рядом с кроватью. Лицо его почти полностью скрывали длинные волосы, и ей захотелось протянуть руку и погладить их, хотя прикасаться к учителю не позволялось никому. Но ведь сейчас он может ей это разрешить?

Она попыталась поднять руку, но не смогла – недостало сил. В комнате был кто-то еще – она не могла как следует сфокусировать взгляд, да это уже и не имело значения. Сейчас ее не интересовал никто, кроме Люка.

Она открыла рот, чтобы заговорить, но не сумела произнести ни звука. Теплая ладонь Люка коснулась ледяной кожи – увы, слишком поздно, чтобы ее согреть.

– Пора, Джорджия, – произнес он своим глубоким бархатным голосом, отозвавшимся в ее душе волной угасающего томления. Он держал ее за руку, когда кто-то в бледно-голубой униформе медицинского персонала подошел ближе и наклонился. Холодная игла вошла в вену, вливая в ее кровь смерть.

Она широко раскрыла глаза, отыскивая Люка. Но увидела только пустоту.