Читать книгу Малый дом в Оллингтоне. Том 1 - Энтони Троллоп - Страница 3

Глава II. Две оллингтонские жемчужины

Оглавление

– Но мистер Кросби всего лишь клерк.

Этот саркастический приговор произнесен был мисс Лилианой Дейл в разговоре с сестрой ее, Изабеллой, и относился к джентльмену, которого мы будем часто упоминать на этих страницах. Я не говорю, что мистер Кросби окажется нашим героем, ведь нынешняя драма станет подаваться фрагментами в общем повествовании. Все возвышенное и прекрасное в нашей истории будет разжижено и распределено в весьма умеренных дозах между двумя или более (по всей вероятности, между тремя или четырьмя) молодыми джентльменами, но ни одному из них не представится привилегии быть героем.

– Не знаю, Лили, что ты хочешь этим сказать: всего лишь как клерк. Мистер Фанфарон тоже всего лишь как адвокат, а мистер Бойс – всего лишь как священник.

Мистер Бойс был оллингтонский священник, а мистер Фанфарон – адвокат, который во время выездных судебных заседаний заезжал в Оллингтон.

– Ты, пожалуй, еще скажешь, что и лорд Де Гест всего лишь граф.

– И скажу: действительно, всего лишь граф. Конечно, этого никто бы не сказал, если бы он кроме откармливания быков занимался чем-нибудь другим. Ведь ты понимаешь, что я хотела сказать, назвав мистера Кросби клерком? Небольшая, кажется, важность – получить государственную должность, а между тем мистер Кросби ужасно как важничает.

– Однако ты не можешь сказать, что мистер Кросби то же самое, что и Джон Имс, – возразила Белл, которая, судя по тону ее голоса, вовсе не намерена была унижать достоинства мистера Кросби.

Джон Имс был молодой джентльмен из Гествика, получивший, года два тому назад, место в управлении сбора податей, с жалованьем по восьмидесяти фунтов стерлингов в год.

– Джон Имс тоже обыкновенный клерк, – сказала Лили. – А мистер Кросби… Ну, скажи мне, Белл, что же такое мистер Кросби, если не обыкновенный писец? Разумеется, он старше Джона Имса, и, как раньше него поступивший на службу, надо думать, что и жалованья получает больше восьмидесяти фунтов.

– Я не посвящена в тайны мистера Кросби. Знаю только, что он служит в Генеральном комитете[3], и полагаю, что там один только он и управляет делами. Я слышала, как Бернард говорил, что у него в подчинении до семи молодых служащих и что… Впрочем, я не знаю, чем он занимается в своем комитете.

– Хочешь, я скажу тебе, что такое мистер Кросби? Мистер Кросби надутый индюк.

И Лилиан Дейл сказала правду: мистер Кросби был надутый индюк.

Здесь, мне кажется, уместно объяснить, что такое был Бернард и кто был мистер Кросби. Капитан Бернард Дейл служил в Инженерном корпусе[4], был первый кузен двух разговаривавших сестер, племянник и предполагаемый наследник сквайра. Его отец, полковник Дейл, и его мать, леди Фанни Дейл, по-прежнему обретались в Торки; это была изнеженная, не способная к труду, апатичная чета, для всего мира за пределами торкийских карточных столов считающаяся все равно что мертвой. Это был тот самый Дейл, который составил себе карьеру в 19-м драгунском полку, и составил ее тем, что увез дочь совершенно обнищавшего графа, лорда Де Геста. После такого подвига обстоятельства как-то не складывались в его пользу, не доставляли ему случая показать себя, сделаться человеком заметным. И так он постепенно начал терять уважение общества, а надо сказать, что общество до его побега с леди Фанни уважало его, но теперь, в преклонном возрасте, он и леди Фанни только и были известны как завсегдатаи карточных столов на торкийских минеральных водах. Его старший брат все еще был здоровый мужчина, ходил, как говорится, в дорожных башмаках и крепко держался в седле, но полковник, не имея ничего для поддержания бодрости, ничего, кроме графского титула жены, преждевременно раскис и, что называется, заснул в домашних туфлях. От него и от леди Фанни Бернард Дейл был единственным сыном. У них были и дочери, одни умерли, другие вышли замуж, и при них осталась одна, также для того, чтобы скитаться между карточными столами. В последнее время Бернард виделся с родителями довольно редко, не чаще того, сколько требовал сыновний долг и надлежащее выполнение пятой заповеди[5]. Он тоже делал для себя карьеру: получил офицерское звание в Инженерном корпусе и был известен всем своим товарищам как племянник графа и наследник имения, дающего три тысячи фунтов годового дохода. Если к этому я прибавлю, что Бернард Дейл не склонен был отказываться от какого-либо из этих преимуществ, то скажу так совсем не в упрек. Преимущество быть наследником хорошего имения так очевидно, что никто не решится отклонить его и не пожелает кому-нибудь другому сделать то же самое. Деньги в кармане или ожидание получить их заставляют человека совсем иначе держать голову, придают какую-то уверенность его голосу, уверенность в самом себе, которые много помогают ему на жизненном пути – разумеется, в том только случае, если человек воспользуется ими, но не злоупотребит ими. Бернард Дейл не любил говорить часто о своем дяде-графе. Он знал, что дядя его – граф, и был уверен, что факт этот известен всем. Он знал, что в противном случае его не выбрали бы членом Бофорта или того самого аристократического небольшого клуба, который назывался клубом Себрайт. Когда дело касалось благородства крови, он не ссылался на собственное происхождение, но умел говорить как человек, о котором знал весь свет, и знал, какое место должен занимать он в обществе, благодаря своему происхождению. Значит, он благоразумно пользовался своим преимуществом и не использовал его во зло. По должности своей он был одинаково счастлив. С помощью трудолюбия, небольшого, но деятельного ума, а также покровительства некоторых особ он мало-помалу продвигался вперед, становился более и более заметным и сумел наконец прослыть за талантливого человека. Имя его сделалось известным между учеными-экспериментаторами – не как имя человека, который сам изобрел небывалую пушку или орудие, противодействующее пушке, но как человека, понимающего пушечное дело и вполне способного рассуждать о пушках, изобретенных другими, – человека, который честно будет производить опыты над изобретением и поставлять ему противодействующую силу. В этом роде состояли все занятия капитана Дейла около Лондона, его не посылали в Новую Шотландию строить казармы или в Пенджаб[6] – проводить дороги.

Капитан Бернард был мужчина невысокого роста, не выше своего дяди, но в чертах лица имел с ним большое сходство: те же глаза, тот же нос, подбородок и даже рот, но лоб его выглядел лучше – не так высок, менее выдавался вперед и как-то удачнее сформирован над бровями. Кроме того Бернард носил усы, прикрывавшие его тонкие губы. Вообще говоря, он был красивый мужчина и, как я уже заметил, имел вид самоуверенный, который уже сам по себе придавал молодому человеку особенную грацию.

Сейчас Бернард находился в доме своего дяди – в продолжение пленительных теплых дней, пока июль месяц еще не подошёл к концу – и там же гостил задушевный друг его, Адольф Кросби, а был ли он или не был обыкновенным клерком, об этом я предлагаю судить читателям. Со своей стороны я намерен сказать, что Адольф Кросби был более чем клерк или писец, и я не думаю, чтобы его назвал кто-нибудь писцом, даже Лили Дейл, если бы он сам не дал ей повода считать его «надутым индюком». Во-первых, человек, делаясь «надутым», не может в то же время оставаться обыкновенным писцом. Во-вторых, капитан Дейл не захотел бы быть Дамоном для какого-нибудь Пифиаса[7], о котором можно сказать, что он действительно обыкновенный писец. И опять, никакой писец не мог бы попасть в клуб Бофорт или Себрайт. Это может служить весомым опровержением первого утверждения со стороны мисс Лилианы Дейл и также весьма серьезным опровержением ее последующего утверждения. Правда, мистер Кросби действительно важничал, правда и то, что он был клерком в Генеральном комитете. Но надо заметить, что Генеральный комитет находился в Уайтхолле[8], между тем как бедный Джон Имс должен был ежедневно путешествовать из отдаленной части Лондона на Рассел-сквер[9], в грязную контору в Сомерсет-гаузе. Адольф Кросби еще в молодости был личным секретарем, где достиг некоторого авторитета и впоследствии получил место старшего клерка, приносившее ему кроме семисот фунтов стерлингов жалованья еще и высокое, заметное положение между помощниками министров и другими чиновниками, а это, даже с официальной точки зрения, что-нибудь да значило. У Адольфа Кросби были еще и другие отличия. Мало того что он был в дружеских отношениях с помощниками министров и имел в Уайтхолле особую комнату с креслом, он пользовался правом стоять на ковре в клубе Себрайт и ораторствовать, между тем как богатые люди слушали его, – не только богатые люди, но и люди, имевшие при фамилиях звучные приставки! Достижения Адольфа Кросби состояли не только в подготовке дельных докладов по бумагам Генерального комитета. Он расположился перед воротами города моды и взял их штурмом, или, точнее, подобрал ключи к замкам от этих ворот и прошел. Его жизненный путь оказался таков, что этот человек кое-что из себя представлял в Лондоне. Если житель Вест-Энда, самой фешенебельной части Лондона, не знал, кто такой Адольф Кросби, значит, он ровно ничего не знал. Я не говорю, что Адольф был близко знаком со многими важными персонами, но все же эти люди не гнушались знакомством с Адольфом Кросби, и его нередко можно было встретить в гостиных, а на парадных лестницах членов кабинета министров и подавно.

Лилиана Дейл, – милая Лили Дейл, – предупреждаю читателя, что она действительно премилое создание и что история моя покажется ему пустой, если он не полюбит Лили Дейл, – Лилиана Дейл обнаружила, что мистер Кросби – «надутый индюк». Но по долгу правдивого человека я обязан сказать, что он не принял бы этого факта за оскорбление, сделавшись «надутым», он не сделался еще совсем дурным человеком. И вот еще что: нельзя же в самом деле ожидать от человека, о котором так заботились в клубе Себрайт, чтобы он держал себя в оллингтонской гостиной, как Джон Имс, с которым никто не обращался ласково, кроме разве матери. Наконец, эта частица нашего героя имела еще другие достоинства, чтобы поддержать его, кроме тех, которыми давал ему модный костюм. Адольф Кросби был высокого роста, видный мужчина, с приятными и выразительными глазами, – мужчина, на которого бы вы обратили внимание, в какой бы гостиной ни встретились с ним, он умел поговорить, и в его разговоре было что-то привлекательное. Это не был денди или бабочка, которая сформировалась под влиянием солнечной теплоты и получила привлекательную пестроту в крылышках от солнечных лучей. Кросби имел собственный взгляд на вещи – на политику, на религию, на филантропические тенденции века, он о них читал, и это тем более помогало ему точно формулировать мнения. Быть может, он выиграл бы гораздо больше, не поступив так рано в Уайтхолл. В нем было что-то особенное, что могло бы дать ему лучший кусок хлеба при другой профессии.

Впрочем, в этом отношении судьба Адольфа Кросби была решена, и он примирился с ней, как с неизбежностью. На его долю выпало получить небольшое наследство, составлявшее около ста фунтов годового дохода, а вдобавок к этому он получал жалованье, и больше ничего. На эти деньги он жил в Лондоне холостяком, наслаждался всеми удовольствиями, какие Лондон мог предоставить ему как человеку с умеренными, но почти независимыми средствами и ожидающему в будущем неприхотливой роскоши: ему хотелось иметь жену, собственный дом или конюшню, полную лошадей. Те удовольствия и даже прелести жизни, которыми он наслаждался, делали бы его в глазах Имса, если бы он узнал о них, баснословным богачом. Квартира мистера Кросби в улице Маунт была элегантна во всех отношениях. В течение трех месяцев лондонского сезона Кросби считал себя полным господином очень изящного наемного экипажа. Он щегольски одевался, всегда прилично и со вкусом. В клубах умел держать себя наравне с людьми, получавшими вдесятеро больше дохода. Кросби не был женат. В глубине души он знал, что ему нельзя жениться на бедной невесте, как сознавал и то, что ему не хотелось бы жениться на деньгах, а поэтому вопрос о женитьбе, о счастье супружеской жизни был отодвинут у него на задний план. Но… но в нынешнюю минуту мы не станем вдаваться с излишним любопытством в частную жизнь и обстоятельства нашего нового друга Адольфа Кросби.

После приговора, произнесенного над ним Лилианой, две сестры некоторое время молчали. Белл, как кажется, немного рассердилась на Лили. Редко случалось, чтобы она позволяла себе расточать похвалы какому-нибудь джентльмену, а теперь, когда она сказала несколько слов в пользу мистера Кросби, сестра упрекнула ее за это невольное увлечение. Лили что-то рисовала и через минуту или две совсем забыла о мистере Кросби, но Белл продолжала считать себя обиженною и не замедлила вернуться к прерванному разговору:

– Мне не нравится этот сленг[10], Лили.

– Какой сленг?

– Тот, который ты употребила, когда говорила о друге Бернарда.

– Ах да! Я назвала его надутым индюком. Полагаю, мне приятно использовать сленг. Я думаю, это ужасно смешно – говорить так о забавных вещах. Только из боязни расстроить твои нервы я должна была назвать его неотразимым. Но согласись, что это займет много времени, если при каждом разговоре нам надо обращаться к словарю и отыскивать в нем приличные выражения.

– Все же, мне кажется, нехорошо отзываться так о джентльмене.

– В самом деле? Я и хотела бы выражаться лучше. Да что же делать, если не умею?

«Если не умею»! Для взрослой девицы подобного неуменья не должно существовать. Дело другое, если бы природа и мать не наделили ее этой способностью. Но я думаю, что в этом отношении природа и мать были довольно щедры в отношении Лилианы Дейл.

– Во всяком случае, мистер Кросби джентльмен и умеет показать себя приятным. Вот мое мнение, – произнесла Белл. – Мама говорила о нем гораздо больше, чем я.

Лили ответила:

– Мистер Кросби – Аполлон, а я всегда считала Аполлона, как ты знаешь, величайшим из когда-либо существовавших индю… Я не договариваю, потому что Аполлон был джентльмен.

В этот момент, когда имя бога красоты оставалось еще на устах Лили, в открытом окне гостиной промелькнула тень, и вслед за тем вошел Бернард, сопровождаемый мистером Кросби.

– Кто здесь говорит об Аполлоне? – спросил капитан Дейл.

Девицы как будто онемели. Что будет с ними, если мистер Кросби слышал последние слова бедной Лили? Белл всегда обвиняла свою сестру в опрометчивости – и вот результат! Но, по правде сказать, Бернард, кроме слова Аполлон, ничего не слышал, а мистер Кросби, шагая позади, не слышал и этого.

Пленительны и музыкальны,

Как звуки арфы Аполлона…


– Со струнами из его волос! – сказал мистер Кросби, не обращая большого внимания на цитату, но замечая, что сестры были чем-то встревожены и молчали.

– Какая должна быть неприятная музыка, – сказала Лили, – но, может, у Аполлона были волосы не такие, как у нас.

– Волосы его были подобны солнечным лучам, – заметил Бернард.

В это время Аполлон поздоровался, и леди приветствовали гостей надлежащим образом.

– Мама в саду, – сказала Белл с той притворной скромностью, которая так свойственна юным леди, когда молодые джентльмены застают их одних, как будто все заранее знают, что мама должна быть предметом их посещения.

– Собирает горох, – прибавила Лили.

– Так пойдемте же скорее помогать ей, – сказал мистер Кросби, и с этими словами все отправились в сад.

Сады Большого оллингтонского дома и Малого были открыты друг для друга. Их разделяли густая живая изгородь из лавровых деревьев, широкий ров и острые железные колышки, окаймлявшие ров. В одном месте через этот ров был перекинут пешеходный мостик, который закрывался воротами, никогда не знавшими замка, так что для всякого желающего получить удовольствие от прогулки здесь всегда имелся проход из одного сада в другой. Сад, принадлежащий Малому оллингтонскому дому, был очень мил, но сам домик стоял так близко к дороге, что между окнами столовой и железным забором оставалась весьма узкая полоска земли, по которой тянулась вымощенная булыжником дорожка фута два шириною, где никто никогда не ходил кроме садовника. Расстояние от дороги к дому, не более пяти-шести футов, было занято крытым проходом. Сад позади дома, перед окнами гостиной, казался таким уединенным, будто рядом не существовало ни оллингтонской деревни, ни дороги, ведущей к церкви, расположенной всего в ста ярдах от садовой лужайки. Правда, с этой лужайки, тут же перед окнами, можно было видеть церковный шпиль, выглядывающий из-за тисовых деревьев в углу кладбища, примыкавшего к стене сада мистрис Дейл, но никто из Дейлов не выражал неудовольствия при виде этого шпиля. Главная прелесть оллингтонского Малого дома заключалась в его лужайке, такой ровной, такой гладкой и мягкой, точно бархат. Лили Дейл, гордясь своей лужайкой, часто говорила, что в Большом доме не найти такого местечка, на котором бы можно было поиграть в крикет. Трава, говорила она, растет там какими-то кочками, которых Хопкинс, садовник, никак не может или не хочет выровнять. В Малом доме этого нет, а так как сквайр не имел особенного пристрастия к игре в крикет, то все принадлежности для крикета были переданы в Малый дом, и эта игра сделалась там совершенно особым занятием.

Говоря о саде, я должен упомянуть об оранжерее мистрис Дейл, относительно которой Белл сохраняла твердое убеждение, что в Большом доме нет ничего подобного. «Разумеется, я имею в виду только цветы», – говорила она, поправляясь, потому что возле Большого дома находился отличный виноградник. В этом случае сквайр проявлял меньшую снисходительность, чем в деле крикета, и обыкновенно замечал племяннице, что в цветах она ничего не смыслит.

«Может быть, дядя Кристофер, – возражала она. – Мне все равно, только наши герани лучше винограда».

Мисс Дейл отличалась некоторым упрямством. Впрочем, это качество было присуще всем Дейлам мужского и женского пола, молодым и старым.

Нельзя также не сказать здесь, что попечение о лужайке, оранжерее и вообще обо всем саде, принадлежавшем к Малому дому, лежало исключительно на Хопкинсе, старшем садовнике Большого дома, и по этой причине мистрис Дейл не считала нужным нанимать собственного садовника. Работящий парень, который чистил ножи и башмаки и копал гряды, был единственным слугой мужского пола при трех леди. Впрочем, Хопкинс, главный оллингтонский садовник, имевший в подчинении работников, почти с таким же усердием наблюдал за лужайкой и оранжереей Малого дома, как за виноградом, персиками и террасами Большого. В его глазах это было одно и то же место. Малый дом принадлежал его господину, как принадлежала ему даже мебель в доме, и дом этот находился в распоряжении, но не отдавался в аренду мистрис Дейл. Хопкинс, может, не слишком жаловал мистрис Дейл, видя, что он совсем не обременен какими-нибудь обязанностями по отношению к ней, как к урожденной леди Дейл. Ее дочерей он любил, но иногда говорил им грубости, и делал это совершенно безнаказанно. В отношении к мистрис Дейл он был холодно учтив, и когда она отдавала Хопкинсу какое-нибудь серьезное приказание относительно сада, он исполнял его не иначе, как с разрешения сквайра.

Все это будет служить объяснением того, в каких условиях проходила жизнь мистрис Дейл в Малом доме, – обстоятельство, настоятельно требующее объяснения раньше или позже. Ее муж был младший из трех братьев и во многих отношениях лучший. В молодости он отправился в Лондон и сделался землемером. Он так хорошо исполнял обязанности, что правительство приняло его на государственную службу. В течение трех или четырех лет он получал большие доходы, но его внезапно постигла смерть – в то самое время, когда только начинало осуществляться блестящее будущее, которое он видел перед собой. Это случилось лет за пятнадцать до начала нашего рассказа, так что оставшиеся сироты едва сохранили воспоминание о своем отце. В течение первых пяти лет вдовства мистрис Дейл, никогда не пользовавшаяся особенным расположением сквайра, жила с двумя маленькими дочерями так скромно, как только позволяли ее весьма ограниченные средства. В то время старуха мистрис Дейл, мать сквайра, занимала Малый дом. Но когда старуха умерла, сквайр предложил этот дом бесплатно своей невестке, поставив при этом на вид, что ее дочери, живя в Оллингтоне, получат значительные общественные выгоды. Вдова приняла предложение, и затем действительно последовали общественные выгоды. Мистрис Дейл была бедна, весь доход ее не превышал трехсот фунтов в год, и потому ее образ жизни был по необходимости весьма непритязательный, но она видела, что ее дочери становились популярными во всем графстве, были любимы окружавшими их семействами и пользовались почти всеми преимуществами, которые обе получили бы, будь они дочерями оллингтонского сквайра Дейла. При таких обстоятельствах ей было все равно, любил ее или не любил оллингтонский сквайр, уважал ее или нет садовник Хопкинс. Ее дочери любили и уважали ее, и в этом заключалось все, чего она требовала для себя от целого света.

Дядя Кристофер был очень добр и любезен к племянницам, добр и любезен по своим суровым понятиям о доброте и любезности. В конюшнях Большого дома находились две маленькие лошадки, пони, которые были отданы в полное распоряжение племянниц, так что кроме них никто не имел права кататься на лошадках, за исключением разве каких-нибудь особенных случаев. Я думаю, сквайр мог бы подарить этих пони племянницам, но он думал иначе. Он пополнял их гардероб, посылая время от времени необходимые, по его мнению, материи, далеко, впрочем, не модные и не нарядные. Денег он не давал и не делал по этой части никаких обещаний. Они были Дейлы, и сквайр любил их, а Кристофер Дейл, полюбивший однажды, любил навсегда. Белл была его любимицей, и к ней, как и к племяннику Бернарду, он относился наиболее тепло. На этих двух существах он основывал все свои надежды, предполагая, что Белл будет будущей госпожой Большого оллингтонского дома, впрочем, относительно этого плана мисс Белл оставалась в совершенном неведении.

Теперь мы, кажется, можем вернуться к нашим друзьям, которых оставили на лужайке. Они, как нам уже известно, отправились помогать мистрис Дейл собирать горох, но на пути к полезному занятию встало развлечение, и молодые люди, забыв, что хозяйка дома пребывает в трудах, позволили себе увлечься прелестями крикета. Железные обручи и палки стояли на местах, около них лежали моллеты[11] и мячи, и притом из молодых людей образовались такие прекрасные партии!

– Я не играл еще в крикет, – сказал мистер Кросби.

Нельзя сказать, чтобы он упустил много времени, которое мог бы потратить на игру, потому что мистер Кросби прибыл в Большой дом не далее как перед обедом вчерашнего дня. Через минуту моллеты были уже в руках четверки.

– Мы, конечно, разделимся на партии, – сказала Лили, – Бернард и я будем играть вместе.

Но этого не позволили, Лили считалась королевой крикета, а так как Бернард был искуснее своего друга, то Лили заставили взять себе в товарищи мистера Кросби.

– Аполлон не умеет попадать в обручи, – говорила впоследствии Лили сестре, – но как грациозно он промахивается!

Лили была побеждена, и потому ей можно извинить небольшую досаду на своего товарища. Впрочем, надо сказать, что мистер Кросби до отъезда из Оллингтона научился прекрасно попадать в обручи, и Лили хотя все еще считалась царицею поля, но должна была допустить в своих владениях и господство мужчины.

– Мы не так играли в… – сказал Кросби во время игры и вдруг остановился.

– Где же это вы играли? – спросил Бернард.

– В одном месте, которое я посетил прошлым летом, в Шропшейре.

– В том месте, мистер Кросби, где вы были прошлым летом, в Шропшейре, не умеют играть в крикет, – сказала Лили.

– Я знаю, ты хочешь сказать, что он был у леди Хартльтон, – сказал Бернард.

Здесь мы заметим, что маркиза Хартльтон была очень важная персона – законодательница мира моды.

– А! У леди Хартльтон! – возразила Лили. – В таком случае, конечно, мы должны отдать ей первенство.

Это маленькое ироничное замечание имело значение для мистера Кросби и, разумеется, осталась у него в памяти. Он старался избегать имени леди Хартльтон и не упоминать о ее лужайке для игры в крикет. Несмотря на это, он не сердился на Лили Дейл – напротив, она нравилась ему, но Белл нравилась еще больше, хотя и мало говорила. Белл, надо сказать, была в семействе красавицей.

Во время игры Бернард вспомнил, что они пришли просить обитательниц Малого дома к обеду в Большой дом. Они обедали там накануне, и дядя молоденьких леди отправил кавалеров просить их к обеду и на этот день.

– Я пойду спросить об этом маму, – сказала Белл, освободившись от игры.

По возвращении на лужайку она объявила, что она и сестра должны исполнить приказание дяди, но что мама предпочитает остаться дома.

– Она хочет покушать гороху, – заметила Лили.

– Так отправить его в Большой дом, – сказал Бернард.

– Нельзя, Хопкинс не позволит, – сказала Лили, – он называет это смешением вещей. Хопкинс не любит смешений.

Когда кончилась игра, молодые люди начали бродить по саду, перешли из малого в большой, добрались до его края, заросшего кустарником, и вышли на соседние поля, где еще лежали остатки сушившегося сена. Лили взяла грабли и минуты две гребла сено, мистер Кросби, попытавшись бросать сено на воз, должен был заплатить поселянам полкроны за это. Белл спокойно сидела под деревом, заботясь о том, чтобы лицо не слишком загорело, а между тем мистер Кросби, убедившись, что бросание сена очень утомительно, улегся под то же самое дерево, приняв позу настоящего Аполлона, как рассказывала Лили своей матери поздно вечером. Бернард не мог придумать лучшей шутки, как бросить на Лили охапку сена, Лили, отвечая тем же, едва не задушила мистера Кросби – разумеется, без всякого умысла.

– Ах, Лили, – заметила Белл.

– Прошу прощения, мистер Кросби. Это все Бернард виноват. С вами, Бернард, никогда другой раз не пойду на сенокос.

Таким образом, все были веселы, все как-то особенно настроены к дружескому развлечению, одна Белл спокойно сидела под деревом и только изредка прислушивалась к словам мистера Кросби. Время, проведенное в обществе, где для оживления беседы требуется совсем не много слов, имеет особенную прелесть. Белл была менее жизнерадостна, чем ее сестра Лили, и, когда, спустя час после этого, сестры одевались к обеду, она признавалась, что провела время самым приятным образом, хотя мистер Кросби и не был слишком разговорчив.

3

То есть Генеральном комитете палаты общин – одной из структур нижней палаты британского парламента. Обычно Генеральные комитеты не имеют названий и различаются по буквам A, B, C и т. д.

4

Он же Корпус королевских инженеров британской армии, занимавшийся вопросами строительства фортификационных сооружений, минированием, картографией, вопросами телеграфной связи для армейских нужд и т. д.

5

Пятая заповедь гласит: «Чти отца своего и мать свою».

6

Провинция на северо-западе Британской Индии, существовавшая с 1849 по 1947 год.

7

Дамон и Пифиас – аллегорически: неразлучные друзья – в Древней Греции двое жителей города Сиракузы, ставшие олицетворением крепкой дружбы. Пифиас был приговорен к смерти, но попросил отпустить его ненадолго по делам, а Дамон, чтобы просьбу выполнили, согласился стать заложником и при необходимости умереть вместо приговоренного. В назначенное время Пифиас не вернулся, поэтому все решили, что он сбежал, и уже собрались казнить Дамона, но именно в этот момент Пифиас появился, объяснив, что его задержали непредвиденные обстоятельства, но он спешил как мог.

8

Уайтхолл – улица в центре Лондона. Ведет от здания британского парламента к Трафальгарской площади. Ее название также используется как нарицательное обозначение британского правительства.

9

Рассел-сквер – прямоугольная площадь в историческом центре Лондона, рядом с Британским музеем.

10

В Англии XIX века под словом «сленг» понимали любые выражения, не относящиеся к литературному языку, в том числе жаргон, диалектизмы, просторечие и т. д.

11

Деревянные молотки для игры в крикет.

Малый дом в Оллингтоне. Том 1

Подняться наверх