Читать книгу Малый дом в Оллингтоне. Том 2 - Энтони Троллоп - Страница 4

– Слышали, что молодой Имс гостит в гествикском поместье?

Так как это были первые слова, которые сквайр сказал мистрис Дейл, когда она со своими дочерьми явилась в Большой дом после обедни в первый день Рождества, то было очевидно, что известие о приезде Джонни произвело на него некоторое впечатление.

– В гествикском поместье? – переспросила мистрис Дейл. – Скажите пожалуйста! Слышала, Белл? В гору, в гору пошел мастер Джонни!

– Разве вы не помните, мама, – произнесла Белл, – что он помог лорду Де Гесту в той трудной ситуации с быком?

Лили, помнившая все моменты своего последнего свидания с Джоном Имсом, ничего не сказала, но почувствовала в сердце боль при одной мысли, что он так близко от нее и в такое время. Ей нравилось, что он приходил к ней проститься и рассказал все, что было на душе. После сцены в саду она уважала его больше прежнего. Но теперь она считала бы себя обиженной, если бы он явился к ней при таких обстоятельствах.

– Я никак не думал, что лорд Де Гест выкажет так много признательности за такую пустую услугу, – сказал сквайр. – Как бы то ни было, завтра я еду к нему обедать.

– И повидаться с молодым Имсом? – спросила мистрис Дейл.

– Да, в особенности повидаться с молодым Имсом. По крайней мере, лорд Де Гест убедительно меня просил приехать и при этом объявил, что у него будет молодой человек, о котором идет речь.

– Бернард тоже едет?

– Нет, я не поеду, – отвечал Бернард. – Завтра я обедаю у вас.

У Лили мелькнуло не вполне осознанное подозрение, что происходящее об обеде у Де Геста как-нибудь непременно должно касаться ее. Но эта идея так же быстро исчезла, как и появилась, оставив после себя неприятное чувство. Бывают болезни, при которых страдает весь организм. Стоит только прикоснуться или даже сделать вид, что вы намерены прикоснуться к пациенту, и он закричит от боли, как будто у него изранено все тело. То же самое бывает и с душевными болезнями. Такая скорбь, в какой находилась бедная Лили, производит в сердце боль во всех его частях и заставляет страдальца постоянно страшиться новых ран. Лили терпеливо несла свой крест, но тем не менее он тяготил ее при каждом повороте, потому, собственно, что у нее доставало силы ходить под его тяжестью, как будто она не несла этого ига. Что бы ни случилось с ней самой, о чем бы ни говорили в ее присутствии, все имело некоторую связь с ее горьким положением. Так и теперь, ее дядя отправлялся повидаться с Джонни Имсом в доме лорда Де Геста, следовательно, там непременно будут говорить о ней, а разговор подобного рода был для нее убийствен.

Время после обеда прошло не очень весело. Пока слуги находились в столовой, обед шел совершенно так, как и другие обеды, с той лишь разницей, что если за столом сидят свои родные, то между ними допускается частица притворства. За обедом в смешанной компании люди могут произносить в присутствии Ричарда и Вильяма те же слова, которые они употребили бы, если бы тут не было ни Ричарда, ни Вильяма. В таком обществе никто не высказывает своих сокровенных мыслей. Но когда соберутся родные и близкие друзья, то разговор невольно становится сдержанным, пока не удалится прислуга.

– Мой отец был в Лондоне, – сказал Бернард после обеда. – Он останавливался с лордом Де Гестом в одной гостинице.

– Почему же вы не съездили повидаться с ним? – спросила мистрис Дейл.

– И сам не знаю. Впрочем, кажется, и он этого не желал. В феврале думаю съездить в Торки. Недели через две я должен совсем уехать в Лондон.

После этого все молчали в течение нескольких минут. Если бы Бернард хотел сказать правду, он бы сознался, что у него вовсе не было настроения ехать в Лондон, потому собственно, что он еще не знал, как поступить при встрече с Кросби. Его размышления по этому поводу бросали некоторую тень на душу бедной Лили, заставляя девушку ощущать, что ее рана снова открылась.

– Я хочу, чтобы он совсем оставил службу, – сказал сквайр твердо и несколько протяжно. – Было бы гораздо лучше для нас обоих, если он сделает это.

– Однако будет ли это благоразумно в такой период его жизни, – возразила мистрис Дейл, – и особенно когда дела идут так хорошо?

– Я думаю, что будет благоразумно. Если бы он был моим сыном, он должен был бы жить в имении, между людьми, которые впоследствии сделались бы его арендаторами, а отнюдь не оставаться в Лондоне, откуда того и гляди, что отправят в Индию. Как наследник этого места, он должен служить здесь, и этого, мне кажется, довольно.

– Только я здесь совсем изленюсь, – сказал Бернард.

– В этом сам будешь виноват. Если ты поступишь так, как я мне бы хотелось, твоя жизнь не будет праздной.

Этими словами сквайр намекнул на предположительную женитьбу, но в присутствии Белл дальнейший разговор становился невозможным. Белл все поняла и молчала, приняв серьезный вид, – на лице ее отразилась даже некоторая суровость.

– Но дело в том, – продолжала мистрис Дейл вполголоса, сообразив, что ей нужно говорить, – дело в том, что Бернард для вас не все равно что родной сын.

– Почему же нет? – спросил сквайр. – Я даже предложил передать ему все имение, если он оставит службу.

– Вы не обязаны делать для него то, что обязаны были бы сделать для сына, а потому и он не обязан вам настолько, насколько был бы обязан своему отцу.

– Если вы хотите сказать, что я не могу приневоливать его, то я знаю это очень хорошо. Что касается денег, то я решился сделать для него все, что только должен сделать по совести отец для своего единственного сына.

– Надеюсь, вы не считаете меня неблагодарным, – сказал Бернард.

– Нет, совсем нет, но я считаю тебя беззаботным. Впрочем, больше я не стану говорить ни о том, ни о другом. Если ты женишься…

И сквайр остановился, сознавая, что в присутствии Белл дальше этого идти нельзя.

– Если он женится, – сказала мистрис Дейл, – то, может быть, его жена захочет оставаться в своем доме.

– Почему же не в этом? – сердито сказал сквайр. – Разве он не достаточно велик? Для меня самого довольно одной комнаты, да я и ту отдам, если понадобится.

– Ну, это пустяки, – сказала мистрис Дейл.

– Нет, не пустяки.

– Вы будете оллингтонским сквайром еще лет двадцать, – сказала мистрис Дейл. – А пока вы сквайр, вы должны быть хозяином этого дома, по крайней мере, я так думаю.

Разговор о перспективе Бернарда этим и кончился.

– Мистрис Харп, полагаю, обедает сегодня у священника? – спросил сквайр.

– Да, из церкви она отправилась туда, – сказала Белл, – я видела, что она пошла с мистрис Бойс.

– Она мне говорила, что зимой, после сумерек, никогда не будет обедать у них, – сказала мистрис Дейл. – В последний раз, когда она возвращалась оттуда домой, какой-то мальчик затушил ей фонарь, и она сбилась с дороги. По правде сказать, она рассердилась на мистера Бойса за то, что он не пошел проводить ее.

– Она всегда и на всех сердится, – заметил сквайр. – Сейчас она со мной не говорит. Отдавая как-то Джоллифу арендные деньги, она выразила надежду, что деньги эти меня успокоят, как будто она считает меня за какого-то зверя.

– Она так и считает, – сказал Бернард.

– Она очень стара, – сказала Белл.

– На вашем месте, дядя, – сказала Лили, – я бы позволила ей жить даром.

– Нет, моя милая, на моем месте ты бы этого не сделала. Сделав это, я поступил бы несправедливо. Почему же мистрис Харп должна жить даром – и, пожалуй, еще получать даром стол и одежду? Было бы гораздо благоразумнее с моей стороны выдавать ей ежегодно известную сумму, но и это было бы тоже несправедливо, потому что она не принадлежит к числу людей, которым нужно подавать милостыню, несправедливо было бы и с ее стороны принимать подаяние.

– Она не примет его, – сказала мистрис Дейл.

– Не думаю и я, что примет. Но если бы и приняла, то, право, стала бы ворчать, что ей не дали вдвое больше. Если бы мистер Бойс и пошел провожать ее, она стала бы ворчать, что он идет слишком скоро.

– Ведь она очень стара, – повторила Белл.

– Однако это не дает ей никакого права говорить обо мне перед моими слугами с пренебрежением. Она не должна этого делать из уважения к самой себе.

По тону сквайра заметно было, что это его оскорбляет.

Весьма длинный и весьма скучный был этот рождественский вечер, он укрепил Бернарда в мысли, что с его стороны было бы в высшей степени нелепо оставить службу и привязать себя к Оллингтону. Женщины легче мужчин привыкают к длинным, скучным, без всяких занятий, часам, и поэтому мистрис Дейл и ее дочери спокойно и терпеливо переносили скуку. Пока Бернард зевал, потягивался, выходил из гостиной и опять входил, они скромно сидели, слушая, как сквайр высказывал суждения по пустым предметам, и время от времени возражали и противоречили, когда все единодушно видели в его доводах вопиющую несправедливость.

– Разумеется, вы знаете лучше моего, – говорил сквайр после подобных возражений.

– Вовсе не лучше, – отвечала мистрис Дейл, – я даже могу сказать, что ничего не знаю об этом, но…

Таким образом прошел весь вечер, и, когда сквайр в половине десятого остался один, то чувствовал, что день для него прошел недурно. Проведенное время вполне соответствовало его образу жизни, и лучшего он не ожидал. Он не рассчитывал на какие-нибудь особенные удовольствия, и если не был счастлив в этот вечер, то, во всяком случае, был очень доволен.

– Подумать только, что Джонни Имс гостит в гествикском поместье! – сказала Белл по дороге к дому.

– Почему же и не гостить, – сказала Лили. – Конечно, я бы не желала быть на его месте, потому что леди Джулия такая сварливая старуха.

– И что же это значит, что вашего дядю приглашают туда, в особенности для свидания с Джонни? – сказала мистрис Дейл. – Разумеется, тут есть какая-нибудь причина.

Нам всем известно, что тут была особенная причина и что сердце бедной Лили не обманулось в своем таинственном предчувствии. Имс вечером после обеда в гостинице Покинса виделся с графом и объяснил ему, что раньше субботы он не может выехать из Лондона, но зато останется в Гествике до среды. Он должен быть в управлении в среду к двенадцати часам и, следовательно, на раннем поезде мог поспеть к этому времени.

– Очень хорошо, Джонни, – сказал граф своему молодому другу, держа в руке свечу, потому что отправлялся наверх переодеваться. – В таком случае я вот что скажу: я обдумал наше дело. Во вторник я приглашу Дейла к обеду, и если он приедет, то объяснюсь с ним сам. Он деловой человек и сразу поймет меня. Если же он не приедет, тогда вы должны отправиться в Оллингтон и увидеться с ним в тот же вторник утром, или я сам к нему съезжу, смотря по тому, что будет лучше. Теперь же прошу меня не задерживать, я уже и так опоздал.

Имс и не думал задерживать его, он сам торопился, довольный, что все устраивается для него удивительным образом. По приезде в Оллингтон он узнал, что сквайр принял предложение графа. Тут уже Джонни увидел, что отступление невозможно, да он вовсе и не думал отступать. Единственным и величайшим его желанием в жизни было называть Лили Дейл своею женой. Джонни только побаивался сквайра, он думал, что сквайр отвергнет его предложение и, еще, пожалуй, отнесется с пренебрежением, и что граф Де Гест осознает свою ошибку, когда услышит, что его подопечный получил отказ да еще с пренебрежением. Решено было, что граф за несколько минут до обеда пригласит сквайра в свой кабинет. Джонни чувствовал, что будет едва ли в состоянии удержаться на месте, когда два старика после совещания явятся в гостиную.

Леди Джулия обошлась с ним очень хорошо, не важничала перед ним, а напротив – старалась быть очень любезной. Брат рассказал ей всю историю, и она не менее его стремилась найти Лили другого мужа вместо этого чудовища Кросби.

– Ей еще очень повезло избавиться от него, – говорила леди Джулия своему брату. – Очень повезло.

Граф соглашался с этим, говоря, что, по его мнению, его любимец Джонни будет для нее отличным мужем. Леди Джулия сомневалась только насчет согласия Лили.

– Во всяком случае, Теодор, он пока ничего не должен говорить ей.

– Разумеется, – отвечал граф, – не должен говорить, по крайней мере, с месяц.

– А по-моему, чтобы вернее был успех, то месяцев шесть.

– Сохрани Боже! За это время ее подцепит кто-нибудь другой, – сказал граф.

В ответ на это леди Джулия только покачала головой.

Из церкви в день Рождества Джонни отправился к матери, там его приняли с большим почетом. Мистрис Имс дала ему множество наставлений относительно его поведения за столом графа, касаясь даже малейших подробностей насчет сапог и белья. Но Джонни начинал убеждаться в гествикском доме, что люди не так сильно различаются в своих привычках и образе жизни, как некоторые полагают. Правда, манеры леди Джулии были далеко не те же, что манеры мистрис Ропер, но она точно так же готовила и разливала чай, как его готовили и разливали в Буртон-Кресценте, и Джонни на другое же утро увидел, что может есть яйца всмятку без малейшего дрожания в руках, несмотря на то что на рюмке, куда вставлялось яйцо, красовалась графская коронка. Накануне Рождества, в церкви, сидя на графской скамье, он чувствовал себя не на своем месте. Казалось, что на него устремлены глаза всех прихожан, но в день Рождества он уже не испытывал этого неудобства, ему так спокойно было на мягкой подушке, что он во время проповеди чуть не заснул. А когда Джонни по выходе из церкви вместе с графом приблизился к тем воротам, через которые граф не так давно перелезал, напрягая последние силы, и когда осмотрел живую изгородь, сквозь которую проскочил сам, спасаясь от быка, то чувствовал себя совершенно как дома. Джонни шутил и подтрунивал над акробатикой своего величавого спутника. Надо заметить, что молодые люди могут держать себя свободно и позволять себе шутки двояким образом – приятным и обидным. Если бы в натуре Джонни была склонность к последнему, то граф сейчас же повернулся бы к нему спиной и положил бы конец неравной игре. В Джонни этого не было, и потому он нравился графу.

Наконец наступил вторник, а потом и час обеда, или, вернее, час, в который сквайр должен был явиться в гествикский дом. Имс, по условию со своим патроном, мог спуститься в гостиную не раньше, как по окончании свидания. Леди Джулии как участнице заговора предстояло принять сквайра, после чего лакей должен был пригласить его в кабинет графа. Надо было видеть и любоваться этими заговорщиками, когда между ними происходило совещание. Столько тут было и серьезного, и смешного.

– Ведь если он захочет, то сделается таким твёрдым, как старая дубина, – заметил граф, говоря о сквайре. – Нам нужно стараться, чтобы как-нибудь не погладить его против шерсти.

– Не знаю, что мне делать и говорить ему, когда я сойду вниз, – сказал Джонни.

– Только поздороваться и больше ничего, – ответила леди Джулия.

– Я его попотчую добрым портвейном, который смягчит его сердце, – добавил граф. – А потом и посмотрим, каков он будет вечером.

Джонни Имс задрожал, когда коляска сквайра подкатилась к гествикскому дому. Сквайр – в полном неведении о заговоре – был встречен леди Джулией, а минуты через две его пригласили в кабинет.

– С удовольствием, с удовольствием, – говорил сквайр, следуя за лакеем.

При входе сквайра граф стоял посредине кабинета, его круглое, румяное лицо лучилось радушием и весельем.

– Очень рад, что вы приехали, очень рад. Мне нужно с вами кое о чем поговорить.

Мистер Дейл, не будучи ни по настроению, ни по поведению так светел и радостен, как граф, пожал ему руку и слегка наклонил голову, показывая этим, что он готов слушать.

– Кажется, я сообщил вам, – продолжал граф, – что у меня в гостях молодой Джон Имс, – завтра он уезжает, в управлении без него не могут обойтись. Он славный малый, сколько могу судить, отличный молодой человек. Я его очень полюбил.

В ответ на это мистер Дейл сказал весьма немного. Он сел и в общих выражениях заявил о своем расположении ко всему семейству Имса.

– Вы знаете, Дейл, что я не мастер говорить и потому, чтобы не переливать из пустого в порожнее, обращаюсь прямо к делу. Разумеется, мы все слышали об этом негодяе Кросби и его поступке с вашей племянницей Лилианой.

– Это несомненно негодяй. Только чем меньше будем говорить об этом, тем лучше. Я бы не хотел, чтобы имя этой бедной девушки упоминалось вместе с именем этого подлеца.

– Но, любезный мой сосед, в настоящую минуту я должен упомянуть его. Бедняжка! Я хотел что-нибудь сделать для ее утешения и надеюсь, что сделаю. Знаете ли вы, что этот молодой человек был влюблен в нее еще до знакомства ее с Кросби?

– Как! Джон Имс!

– Да, Джон Имс. И право, я от души жалею, что он не овладел ее сердцем раньше этого мерзавца, которому вы позволяли гостить в своем доме.

– Что же делать, Де Гест, в этом я не виноват, – произнес сквайр.

– Нет, нет, нет! Так уж эти люди ведут себя в обществе, с одного взгляда не узнаешь их. Он был друг моего племянника, которого тоже винить нельзя. Жаль, очень жаль, что она с самого начала не знала чувств этого молодого человека.

– Может, она имела о нем совсем другие понятия, смотрела на него не так, как смотрите вы.

– Да, у этого молодого человека необыкновенно красивая наружность, он статен, плечист, с добрыми честными глазами и вдобавок обладает таким присутствием духа, какое встретишь не во всяком молодом человеке. В своих манерах он не похож на ученую обезьяну – словом, прекрасный молодой человек.

– Все это прекрасно, Де Гест, только теперь поздно.

– Вовсе нет, напротив, самая пора. Не должно быть поздно! Нельзя же, чтобы девушка отказалась на всю жизнь от супружеского счастья потому только, что ее обманул какой-то негодяй. Конечно, она немного погорюет. Сейчас я сам знаю: нельзя ей объявить, что у нее есть другой обожатель. Придет время, Дейл, придет время, свое время всегда приходит.

– Только ко мне и к вам оно никогда не придет, – сказал сквайр, и на сухих губах его показалась едва уловимая улыбка.

История их жизни была почти одна и та же: тот и другой любили в свое время, тот и другой испытали разочарование, а затем тот и другой на всю жизнь остались холостыми.

– Но оно приходило, – сказал граф с особенным чувством. – Было время, когда и нас пригревало солнышко, наша жизнь не была совсем постылой. Во всяком случае, вы и ее мать рано или поздно должны выдать ее замуж.

– Я не думал об этом.

– А я хочу, чтобы вы подумали. Я хочу расположить вас в пользу этого молодого человека и с этой целью намерен быть с вами откровенным. Надеюсь, вы за ней что-нибудь дадите?

– Не знаю, – отвечал сквайр, почти оскорбленный подобным вопросом.

– Все равно, дадите ли вы или нет, но Имсу я кое-что дам, – сказал граф. – Я бы не вмешался в эту историю, если бы не имел намерения взять на себя роль его благодетеля, и это дает мне право спрашивать. – Говоря это граф, выпрямился во весь рост. – Если этот брак состоится, то в денежном отношении будет для вашей племянницы совсем не плох. Мне приятно будет наградить Имса, но еще было бы приятнее, если бы она могла разделить с ним эту награду.

– Она должна быть премного вам обязана, – сказал сквайр.

– Она и была бы обязана, если бы узнала молодого Имса. Надеюсь, впрочем, придет время, когда она его узнает. Надеюсь также, что мы вместе желаем им счастья и что вы будете благодарить меня за то, что я помог их счастью. Не отправиться ли нам теперь к леди Джулии?

Граф чувствовал, что не вполне преуспел в своем деле, и что его предложение было принято довольно холодно, он мало надеялся, что в течение дня сумеет изменить положение в лучшую сторону даже с помощью самого прекрасного портвейна.

– Полминуты, граф, – сказал сквайр. – Бывают дела, в которых я не способен быстро соображать, к числу таких дел относится и это. Позвольте мне подумать, о чем вы говорили, и потом побывать у вас.

– Извольте, извольте.

– А теперь за ваше участие в этом деле, за ваше великодушие и доброе сердце позвольте выразить вам самую искреннюю благодарность.

Сквайр низко поклонился и последовал за графом.

Граф Де Гест все-таки чувствовал, что беседа не увенчалась желаемым успехом. Судя по характеру сквайра и некоторым его странностям, со своей стороны мы можем сказать, что в деле подобного рода нельзя было рассчитывать на успех с первого раза. Он сам объявил, что в серьезных вопросах соображает медленно. Как бы то ни было, граф был разочарован, но, если бы он мог читать в сердце сквайра, его разочарование не было бы так сильно. Мистер Дейл видел, что с ним поступают великодушно и что граф делал предложение, собственно, из особенной симпатии к Джонни и Лили, но не в его натуре было соглашаться немедленно на всякого рода предложения. Поэтому он вошел в гостиную с холодным, спокойным лицом, заставлявшим Имса и леди Джулию полагать, что в кабинете ничего хорошего не случилось.

– Как ваше здоровье, сэр? – спросил Джонни, подходя к сквайру в величайшем смущении и произнося то, что ему велели, но без всякой осмысленности.

– Как поживаете, Имс? – отвечал сквайр самым спокойным и холодным тоном голоса.

После этого до приглашения к столу ничего не было сказано.

– Дейл, я знаю, вы пьете портвейн, – сказал граф, когда леди Джулия, после обеда вышла из столовой. – Если вы скажете, что такой портвейн вам не нравится, это будет означать, что вы ничего в нем не смыслите.

– Да, этому вину лет двадцать, – сказал сквайр, отведав портвейна.

– Прибавьте еще десяток, мне удалось запастись им пораньше, его не починали лет тридцать. Мне приятно предложить его такому человеку, как вы, который узнал его с одного взгляда. Дело другое Джонни. Для него все равно.

– Нет, милорд, не все равно. Мне кажется, он чрезвычайно вкусен.

– Чрезвычайно вкусен! Вкусно и шампанское, и имбирное пиво, и леденцы – для тех, разумеется, кому это нравится. Не хотите ли вы сказать, что можете различить вкус вина, когда у вас во рту пол-апельсина?

– Скоро и он войдет во вкус, – сказал сквайр.

– Двадцатилетний портвейн не придется ему по вкусу, когда ему самому будет столько, сколько нам, – сказал граф, забывая, что к тому времени, как молодому Имсу стукнет шестьдесят, двадцатилетнее вино еще больше состарится и станет как раз по вкусу пожилым джентльменам, как нынешний портвейн был по вкусу самому Де Гесту. Доброе вино до некоторой степени растопило сердце старого сквайра, но все-таки с его стороны ничего не было сказано насчет брачного заговора. Граф заметил, однако же, что мистер Дейл был очень любезен и внимателен к его молодому другу, спрашивал его время от времени о городской жизни и занятиях в управлении сбора податей.

– Работа трудная, – говорил Имс. – Если у вас в подсчетах получается хоть малейшая недостача, поднимется такая суматоха, пошлют за вами и смотрят на вас, как будто вы намеревались ограбить банк, для них ничего не значит держать вас в присутствии до пяти часов.

– Много ли вы имеете времени для завтрака и для прочтения газет? – спросил граф.

– Не больше десяти минут. Газета во время присутствия побывает в двадцати руках, а это как раз приходится по десять минут на человека, что касается завтрака, то мы довольствуемся бисквитом, обмакнутым в чернила.

– Обмакнутым в чернила? Что это значит? – спросил сквайр.

– А это значит, что вы должны его кушать и в то же время писать.

– Я о вас все узнаю, – сказал граф. – Сэр Рэфль Бофль – мой товарищ.

– Не думаю, что он знает о моем существовании, – сказал Джонни. – А вы хорошо его знаете, лорд Де Гест?

– Не видал его лет тридцать, но до того времени был с ним в хороших отношениях.

– Мы называем его Надуфль Крикуфль[5].

– Надуфль Крикуфль! Ха-ха-ха! Он всегда был таким, любит покричать, с большими претензиями, пустоголовый. Мне бы не следовало этого говорить в вашем присутствии, молодой человек. Перейдемте-ка в гостиную.

– Ну что же он сказал? – спросила леди Джулия вслед за отъездом сквайра. Скрытничать не представлялось надобности, и потому вопрос этот был сделан в присутствии Джонни.

– Ничего особенно хорошего, но ничего и дурного. Он подумает и потом повидается со мной. Не унывай, Джонни, и помни, что тебе не нуждаться в добром друге.

На другое утро в семь часов Джонни Имс отправился назад в Лондон, а в полдень появился за своей конторкой, как и было условлено с его начальником в управлении сбора податей.