Читать книгу Главные мысли - Epikur - Страница 4

Древнегреческие натурфилософы постоянно искали «архэ», первоначала, элементы, из которых создан мир. Найти такие первоначала непросто, они должны соответствовать ряду жестких критериев. Эти начала должны быть действительно первыми и простыми, такими, чтобы их нельзя было свести к еще более простым началам. Они должны быть понятными для нашего ума, поскольку являются не только онтологическими началами, частичками, из которых создано все существующее, но и гносеологическими, то есть основаниями познания сложных вещей. Они при всей простоте должны содержать в себе креативные принципы для создания бесконечного разнообразия предметов, свойств и событий. В кандидаты на роль первоначала выдвигались различные элементы, обнаруживаемые в природе: вода (Фалес), воздух (Анаксимен), огонь (Гераклит). Эмпедокл создал своего рода «таблицу Менделеева» из четырех элементов (вода, воздух, огонь и земля) и двух сил (любви и ненависти). Эта простая таблица, дополненная Аристотелем квинтэссенцией, пятым элементом, эфиром, из которого создан надлунный мир, прослужила людям более двух тысячелетий. Но некоторые натурфилософы не удовлетворялись поиском таких элементов в природе и полагали, что найти эти начала мы можем только путем размышлений. Так появились апейрон (беспредельное) Анаксимандра, гомеомерии (мельчайшие подобочастные) Анаксагора, а также атомы и пустота Демокрита, которые затем будет использовать Эпикур.

К идее атомов и пустоты, не данных нам непосредственно в опыте, можно прийти при помощи рассуждения. Пустота обосновывается тем фактом, что в мире есть движение. Обосновать существование атомов сложнее. Но очевидно, что все вещи в мире разрушаются. Если мы допустим, что любая из частей в свою очередь также разрушима, то непонятно, почему всё давно уже не стерлось в мельчайшую пыль и как из этой непрерывно разрушающейся пыли могут собираться вещи. Поэтому в основе всех изменений, любого возникновения и уничтожения, должны быть атомы, то есть буквально «нечто неделимое» (отметим, что сам Демокрит не использовал субстантивированное прилагательное «атом» как термин). Эпикурейцы усиливают этот аргумент таким рассуждением: если частицы делятся бесконечно, но обладают ненулевой протяженностью, то любой предмет состоит из бесконечного числа частиц, и сколь малы ни были бы частицы, их бесконечная сумма дает бесконечную величину. То есть любой предмет нашего мира должен был бы иметь бесконечный размер.

Концепция Демокрита была подвергнута критике Аристотелем. Какими бы малыми ни были атомы, они имеют некоторую пространственную протяженность, а значит, обладают частями и потенциально делимы. Любая протяженность делима, поэтому мы никогда не можем дойти до неделимого элемента, имеющего протяженность. Неделимой может быть только математическая точка, не имеющая вовсе протяженности, однако из таких точек мы не можем составить физическое тело. Это критическое замечание Эпикур, учившийся у перипатетика Праксифана, по-видимому, учел. Он не отрицает протяженности атома и наличия у него частей, однако не считает, что любой протяженный предмет обязательно должен быть делимым. Делимо только то, между частями чего имеется пустота, а атомы абсолютно плотны.

Аристотель также критикует концепцию движения Демокрита. Демокрит не считал, что у атомов есть собственный принцип движения, и допускал только внешний толчок, который запускает вихревое движение, подталкивающее затем само себя. Но откуда берется первоначальное движение? Что объясняет хаотичный характер движения атомов? Эпикур считает таким источником движения тяжесть атомов, которая побуждает их падать вниз, причем не хаотично, а прямо и с одинаково большой скоростью (тем самым предваряя эксперименты Стевина (1586) и Галилея (1589), доказывающие, что тела разных масс падают с одинаковым ускорением). Эта концепция в свою очередь также вызывала критические замечания. Где, собственно, у бесконечности верх и низ? Плутарх иронизировал, что Эпикур наделяет пустоту головой и ногами (Об упадке оракулов). Также возникает самая сложная проблема эпикурейской физики – как объяснить взаимодействие эти летящих параллельно друг другу атомов?

Помимо этого, есть и другие принципиальные отличия эпикуровской атомистики от демокритовской, не позволяющие говорить, что Эпикур «украл» физику у Демокрита. Согласно Демокриту, неделимые частицы могут иметь различные размеры, даже величиной в стол или Землю (впрочем, как бы ни был велик атом, мы все равно не сможем его увидеть в силу того, что атом, будучи простым, не может испускать «видностей», состоящих из атомов же). Они также имеют различные сложные формы, угловатые, шероховатые, крючковатые и т. д., и бесчисленное множество различных видов. Будучи различными по массе, они хаотично движутся с разной скоростью (Демокрит, в отличие от Эпикура, считал, что скорость падения пропорциональна массе тела). Они сталкиваются, схожие атомы притягиваются по принципу симпатии (впрочем, при этом сохраняя определенный промежуток), а порой и цепляются крючками и образуют различные вещи и бесконечное множество миров.

Однако самое большое и принципиальное отличие атомистических учений Демокрита и Эпикура заключается в их трактовке необходимости и свободы. Мир Демокрита оказывается абсолютно детерминистическим: состояние мира в настоящий момент предопределяется предыдущим состоянием как своего рода судьбой. Для Эпикура такая позиция еще более неприемлема, чем представление о том, что в события в мире происходят по воле богов. «Лучше уж верить басням о богах, чем покоряться судьбе, выдуманной физиками, – басни дают надежду умилостивить богов почитанием, в судьбе же заключена неумолимая неизбежность», – отмечает Эпикур в письме к Менекею. Поэтому его учение об атомах должно быть построено так, чтобы допускать в мире случайные события и свободные действия разумных существ.

Эпикур разрабатывает теорию клинамена (мельчайшего отклонения), самую сложную и оригинальную свою концепцию, призванную решить сразу несколько проблем – объяснить взаимодействие параллельно летящих атомов, спонтанные события в мире и поддержать свободу воли в этике. Для того, чтобы атомы вступили во взаимодействие, нужно допустить отклонение на минимально возможное расстояние, которое невозможно ни увидеть, ни помыслить. Физика и этика здесь оказываются максимально переплетенными: с одной стороны – коль скоро существуют спонтанные события в неживой природе, то тем более существует спонтанность и в нашей душе, с другой – от воспринимаемого нами факта свободы воли мы можем заключить, что в мире не все подчинено необходимости.

Эта концепция постоянно подвергалась критике и даже насмешкам. Плутарх писал: «Если нужно смеяться в философии, то смеяться можно над эйдолами, безмолвными, слепыми, бездушными, которые бродят бесчисленные смены лет, показываясь и блуждая всюду, вытекшие от всех еще живущих, от давно преданных сожжению и сгнивших»[7]. Более развернуто критикует идею клинамена Цицерон: «Эта выдумка <…> детски наивна <…> ведь само это отклонение мыслится совершенно произвольно (он говорит, что атом отклоняется без всякой причины, а разве может быть что-нибудь более недостойным (nihil turpius) для естествоиспытателя, чем утверждать, что нечто происходит без причины?). И он без всяких оснований лишает атом этого естественного движения всех тел. Или атомы бросают между собой жребий, которому отклониться, которому нет? И почему они отклоняются на ничтожнейшее расстояние, а не на большее?» (О пределах блага и зла). Он также выдвигал другое возражение: даже если допустить произвольное отклонение, то непонятно, как случайные столкновения могут породить столь сложные образования, как живые организмы, целые миры и даже блаженных богов, «всю красоту мира». Созерцание совершенства космоса, прекрасно организованного целого, издавна подталкивало философов к созданию телеологического доказательства бытия Бога: Бог существует, иначе, без существования божественного плана, сложно объяснить целесообразность, наблюдаемую в природе. Однако этот аргумент мало смущал эпикурейцев, не считавших мир совершенным. Лукреций разделывается с этим аргументом предельно кратко: «…отнюдь не божественной волею создан // Весь существующий мир: столь много в нем всяких пороков»[8] (О природе вещей, 2).

Однако в XX веке эта идея становится актуальной. Ее сравнивают с представлением о «свободе воли электронов» в современной физике, когда невозможно рассчитать, на какую орбиту перепрыгнет электрон. Литераторы и литературоведы также обращаются к идее клинамена – Альфред Жарри разрабатывает свою парафизику, она была важна для группы УЛИПО, Харолд Блум называет клинаменом одну из стратегий избегания подражания, Младен Долар отмечает влияние этой концепции на Джойса: «Знаменитое начало первого предложения «Поминок по Финнегану»: «…river run, past Eve and Adam’s, from swerve of shore to bend of bay…» (в переводе А. Волохонского: «…бег реки мимо Евы с Адамом, от береговой излучины до изгиба залива…»). Отклонение (в русском переводе – излучина) появляется в самом начале, и некоторые комментаторы усматривают здесь отсылку к Лукрецию и клинамену – самое уместное начало для романа, который должен объять всю вселенную». Неомарскисты Луи Альтюссер и Ален Бадью («Теория субъекта»), создавая концепции встречи и события, которые ничем каузально не обусловлены, также вдохновлялись этой идеей.