Читать книгу Беньямин и Брехт – история дружбы - Эрдмут Вицисла - Страница 1

Взяв эту книгу в руки, можно подумать, что всё с ней довольно ясно. Самый необязательный сочинительный союз «и», соединяющий имена двух известных людей. События, даты, документы и фотографии. А если добавить к этому, что её автор, Эрдмут Вицисла, – многолетний руководитель архива Бертольта Брехта в Берлине, а с некоторого времени ещё и руководитель берлинской части архива Вальтера Беньямина, то не удивительным представится и то, с какой тщательностью в книге документируется всё написанное.

Верно, тщательность опытного архивиста очевидна и должна быть записана в активы издания. Множество сносок, постоянно сопровождающих основной текст, – не просто соблюдение формальных требований, пусть даже для исследователя их соблюдение является законом. В ходе работы Вицисла не только изучил большой пласт публикаций. Он держал в руках массу документов, в том числе и те, которые всё ещё остаются неопубликованными. Он постарался опросить свидетелей прошлого, остававшихся в живых в то время, когда проходило исследование. В результате обнаружились неизвестные ранее факты, а также было предложено внести исправления в уже опубликованные тексты.

Но было бы несправедливо видеть в этой книге лишь хронику событий, хотя хроника эта обладает несомненной ценностью как надёжный и подробный источник биографических, да и просто исторических сведений. Значение книги «Беньямин и Брехт» гораздо шире.

Начать можно с начала, обратив внимание на заглавие книги, вернее – на подзаголовок: Die Geschichte einer Freundschaft, то есть «История (одной)1 дружбы». И сразу в памяти всплывает другая книга: в 1975 году уже старый Гершом Шолем опубликовал воспоминания о Вальтере Беньямине с точно таким же подзаголовком2. Конечно, подзаголовок ни в том, ни в другом случае оригинальностью не отличается. И всё же невозможно отделаться от впечатления, что вышедшая значительно позднее книга Вицислы вступает в дискуссию с Шолемом, словно бы отвечая ему, что дружба-то была не одна. Так и хочется чуть изменить фразу: «история другой дружбы».

Гершом Шолем всю жизнь был верен дружбе с Вальтером Беньямином, хотя после того, как Шолем в 1923 году отправился в Палестину, они почти не виделись. Однако переписка шла регулярно, и в результате у Шолема собрался внушительный архив не только писем, но и самых разнообразных текстов Беньямина. Для последующих изданий это имело чрезвычайно важное значение. Шолем понимал – а может быть даже больше ощущал – масштаб Беньямина-мыслителя. Другое дело, что в порыве чувств он невольно и притязал на особую роль в отношении друга (дело в общем-то не удивительное). А от этого Беньямин всё время ускользал. Он вроде соглашался следовать за Шолемом в Палестину и даже начинал учить иврит, но в результате вдруг оказывался в Москве, а не в Иерусалиме. Шолему всё казалось, что он лучше знает, что делать Беньямину. Тот и не спорил, но оставался при своём.

Были и другие люди, лучше знавшие, что и как делать Беньямину. Адорно слал ему утомительно-длинные письма, в которых разъяснял допущенные Беньямином ошибки. Статью Беньямина о произведении искусства в эпоху его технической воспроизводимости рьяно правили всем институтом социальных исследований, так что она в результате вышла в журнале института в довольно исковерканной французской версии. Лучше знала и Анна Лацис, призывавшая Беньямина отправиться на гражданскую войну в Испанию. Выбор Беньямина как всегда оказался парадоксален. Выбирая между Иерусалимом и Москвой, он выбрал Париж, где и провёл остаток жизни. Он никуда не вступил, ни во что не обратился и ни к кому не присоединился. Не случайно, как только стало ясно, что журнал Krise und Kritik [Кризис и критика], который они затевали с Брехтом, грозит стать не местом дискуссий по существу, а очередным рупором политической линии, тут же вышел из состава редколлегии при всей симпатии к Брехту и согласии с ним в необходимости такого издания.

Сближение Беньямина с Брехтом вызвало у Шолема сначала беспокойство, а затем почти ужас. Но в том-то и дело, что Беньямин мог свободно общаться с самыми разными людьми; точно так же он мог читать совершенно разные книги. Он слишком хорошо сознавал необъятность мира, чтобы позволить себе быть пойманным какой-нибудь одной точкой зрения, одной симпатией, одной компанией. Кто-то мог увидеть в этом неверность, но на самом деле это была открытость. А Брехт был безусловно личностью, которая вызывала раздражение не только у правоверного Шолема, но и у вполне либеральных представителей франкфуртского института, прежде всего Адорно и Хоркхаймера.

Взаимная симпатия Беньямина и Брехта не могла не вызвать удивления. Слишком они были разными – вернее, разными были больше представления о них. В чём они несомненно сходились, так это в том, что оба были эгоцентриками. Правда, тут же и расходились: один был активным до агрессивности, другой меланхоличным и погружённым в себя. Но в любом случае эгоцентриками не примитивными, а поэтому прекрасно уживались. Ещё у них была удачная, взаимно-дополнительная асимметрия: один был поэтом, не лишённым аналитического взгляда, другой аналитиком, склонным к поэзии. И при этом оба чувствовали, что в мире происходят фундаментальные перемены, и они как интеллектуалы обязаны искать достойные ответы на вызовы времени.

Разумеется, отношения Беньямина и Брехта не были идеальными. В спорах они могли доходить до серьёзных столкновений, глубоко огорчавших то одного, то другого. Их дружба не была равноправной: Беньямин явно ждал от неё большего, чем Брехт. Но было бы совершенно несправедливо считать, будто Беньямин был нужен Брехту лишь как талантливый критик. Вицисла не скрывает всей проблематичности их отношений, он внимательно анализирует различные факты, пытаясь как можно точнее реконструировать происходившее. Он крайне далёк от наивных или ханжеских картинок «великой дружбы». Однако при всей сложности этой истории он видит очень важные, порой иррациональные, но как раз поэтому не менее диагностически важные факты.

Вот Беньямин и Брехт часами сидят за шахматами. В основном молча, но расходятся, словно после долгой плодотворной беседы. Вот они обмениваются детективами (тогда детектив только начинал завоёвывать литературную сцену) и даже планируют (к изумлению многих) вместе сочинить детективный роман. Вот Брехт делает в своём рабочем дневнике очень резкое замечание об эссе Беньямина, но Беньямин никогда об этом не узнает, и Брехт скроет это не из лицемерия или хитрости, а понимая, насколько чувствительным был Беньямин и как тяжело он мог воспринять это как раз в тот момент. Более того, несмотря на такое критическое отношение, Брехт прилагает немалые усилия, чтобы помочь Беньямину с публикацией эссе.

Жизнь в изгнании для Брехта была полегче, для Беньямина потяжелее, но для обоих радостной не была. Когда после визита в Париж Брехт вернулся к себе в Данию, Беньямин сказал, что Париж для него опустел. Мотив пустоты большого города появился у Беньямина ещё после возвращения из Москвы в Берлин. И это в родном городе. Тем более эта беда одолевала его в изгнании, пусть Париж и не был для него чужим. Беньямин ощущал, что витально Брехт более сильная личность, это притягивало его и в то же время вызывало опасение оказаться зависимым. Для Брехта, думается, это не было тайной, и он был осторожен, ценя в условиях эмиграции, как и Беньямин, каждого достойного собеседника.

В своей книге Вицисла приводит факты, говорящие о том, что со стороны Брехта эта дружба не ограничивалась благожелательным расположением или симпатией. Брехт, насколько это было в его силах, постоянно пытался помочь Беньямину. Он обращался в разные редакции, предлагая опубликовать тексты друга. К Брехту Беньямин после побега из Германии отправил свою библиотеку, которую тот несколько лет хранил у себя в Дании, пока у Беньямина в Париже не появилось жилище, в котором хоть как-то можно было библиотеку разместить. А ещё Беньямин мог погостить у Брехта – и для человека, измученного эмигрантской бесприютностью и безденежь ем, это была существенная поддержка.

Завершает книгу аккорд четырёх эпитафий, написанных Брехтом после получения известия о смерти Беньямина. Брехт был, скажем прямо, не слишком сентиментальным человеком. И вот четыре поэтических признания тяжести утраты, причём написанных прежде всего для себя, без всякого внешнего повода (при жизни Брехта они и опубликованы не были и стали известны гораздо позднее). Тем больше ценность этих свидетельств.

Брехт был и среди тех, кто сразу же после войны стал думать о публикации работ Беньямина. Однако вскоре он оказался в ГДР, где это было вряд ли возможно. Издательская работа началась на Западе, во Франкфурте, и её принципы, как и основные черты складывавшегося тогда образа Беньямина, во многом зависели от двух человек: Адорно и Шолема. Понятно, что оба – сознательно или бессознательно – не были склонны акцентировать внимание на дружеских отношениях Беньямина и Брехта. Брехт умер в 1956 году, его архив находился в ГДР, там же были и некоторые важные документы Беньямина. Однако такой друг Брехта идеологическим инстанциям ГДР явно был не нужен. В результате личные отношения обоих надолго оказались на втором, а то и третьем плане, да и то с не слишком положительной характеристикой.

Хотя франкфуртское издание сочинений Беньямина и стало несомненным достижением, оно сразу же столкнулось с серьёзной критикой. За текстологическими спорами, не слишком понятными неспециалистам, стоял в том числе и вопрос об определённой предвзятости, сказавшейся на собрании сочинений. Так что не стоит удивляться, что сейчас идёт работа над новым изданием сочинений Беньямина, опирающимся на иные издательские и исследовательские принципы. Получается, что Беньямин и после смерти остаётся предметом разных притязаний. Что в общем не удивительно, ведь его жизнь и труды продолжают вызывать множество вопросов, простых ответов на которые явно нет. Споры о Беньямине идут и будут идти. Книга Эрдмута Вицислы – одна из реплик в этой интереснейшей дискуссии.

Сергей Ромашко