Читать книгу Беньямин и Брехт – история дружбы - Эрдмут Вицисла - Страница 5

После мая 1929 года дружеские отношения между Беньямином и Брехтом развиваются стремительно и интенсивно. Они основывались на растущем сближении эстетических и политических взглядов, выражавшемся и в одобрении работ Брехта Беньямином, выступавшим в качестве критика¹⁰⁰. Кроме того, дружба вызвала к жизни ряд совместных проектов, разными способами координированных действий против ограничений, досаждавших творческим людям и интеллектуалам в последние годы Веймарской республики. Беньямина они задевали сильнее, чем Брехта. В дневнике за май-июнь он признался, что чувствует себя «измотанным борьбой на экономическом фронте¹⁰¹:

Это разочарование связано с растущим отвращением и отсутствием уверенности в методах, используемых моими коллегами, чтобы справиться с безнадежным положением в культурной политике Германии. Меня мучает отсутствие ясности и точности критериев, разделяющих немногих близких мне людей на фракции. Мой внутренний мир, мое миролюбие тревожит диспропорция между ожесточением их споров в моем присутствии (хотя они давным-давно перестали спорить, оставаясь наедине) и совершенно несущественными различиями в оспариваемых взглядах¹⁰².

Попытка Беньямина выпутаться из этого кризиса была непосредственно связана с его преданностью Брехту и эстетическому подходу, казалось, дававшему выход из тупикового положения. В ответ на упрек Шолема, что его работа в духе диалектического материализма является «необычайно интенсивной разновидностью самообмана», Беньямин провозгласил символ веры, метафорика которого выдавала воинственный настрой: «Письмо Шолема, – пишет он, – пробивает насквозь мою позицию»,

чтобы как снаряд ударить точно в центр укрепления, занятого небольшой, но исключительно значимой авангардной группой. Именно то, о чем ты пишешь в письме, все больше и больше сближает меня с Брехтом и его творчеством, неизвестным тебе 41.

Насколько непосредственно элементы политической и методологической ориентации Беньямина были связаны с тем, какое место занимал Брехт в его жизни, становится понятным по фразе, обращенной Шолему чуть позже, когда Беньямин объявил, что творчество Брехта делается его собственным, «предварительно – идеологически – как свидетельство»¹⁰³. Написанное Брехтом было первым явлением в сфере поэзии или литературы, поддержанным им в качестве «критика без каких-либо (публичных) оговорок», поскольку его развитие в последние годы отчасти происходило в занятиях сочинениями Брехта и потому что они «лучше всего дают представление об интеллектуальной среде, где работают такие, как я, в этой стране»¹⁰⁴.

В сравнении с этим первое упоминание Брехта о Беньямине было более сдержанным. В конце октября 1930 года он писал Брентано о предполагаемом составе редакционного совета журнала Krise und Kritik, куда он прочил Иеринга, Брентано, себя и Беньямина – «с ним хочет работать Rowohlt, и он, насколько я его знаю, полностью нас поддерживает»¹⁰⁵. Двойная характеристика – с точки зрения издательского интереса и возможной поддержки, насколько было известно Брехту, характерна для его прагматичного подхода к Беньямину, даже учитывая, что порядок имен и доводы в их пользу выбирались с учетом обращения к Брентано. Брехт видел в Беньямине умного, полезного собеседника, временами коллегу и советчика, уважаемого критика, на чью публичную солидарность он мог рассчитывать.

С самого начала их чувства друг к другу были хоть и взаимными, но неодинаковыми. Ставка Беньямина была намного больше – отношения с Брехтом были непосредственно связаны с его планами. Для Брехта знакомство с Беньямином было поначалу почти случайностью, и только в годы эмиграции возник устойчивый интерес. В силу этих обстоятельств (можно сказать – так звёзды сошлись) их отношения то и дело нащупывали пределы возможного, что было вызвано не только разнящимися ожиданиями, но и несходством характеров и ментальностей. Разница – хотя все описания сводятся к клише – объясняется тем, что Брехт, будучи почти на шесть лет младше, производил впечатление более энергичного, задиристого и уверенного в себе человека по сравнению с Беньямином, весьма осторожным и созерцательным – а временами и депрессивным42.

Беньямин постоянно упоминал о проблемах в общении с Брехтом, поначалу с юмором. Так, Беньямин передавал слова своего сына Стефана: «Он и думает и говорит напористо», сказанные после прослушивания грампластинки с записью песни в исполнении Брехта. Беньямин добавлял, что это было сказано «прямо-таки с уважением»¹⁰⁶, однако наблюдение было связано с опасениями относительно возможности совместной работы над задуманным журналом. Кроме того, размышлял Беньямин, – «любое сотрудничество с Брехтом предполагает неизбежные сложности. Думается, что кроме меня с ними никто и не сможет справиться»¹⁰⁷. Правда, этому пришлось бы посвятить себя целиком.

В июне 1931 года Беньямин встретился с Брехтом в Ле-Лаванду на Лазурном Берегу, где Брехт отдыхал «с целой свитой друзей, занимаясь новыми проектами». В его компании были Элизабет Гауптманн, Эмиль Гессе-Бурри, Карола Неер, Мария Гроссман, Марго и Бернард фон Брентано, также Беньямин познакомился с Вильгельмом Шпейером, автором книг для молодежи. Беньямин участвовал в одном из проектов Брехта, работе над пьесой «Святая Иоанна скотобоен», хотя довольно трудно сказать определенно, каков был именно его вклад: «Мы как раз погружены в начальную стадию работы над новой пьесой»¹⁰⁸. В дневнике Беньямина есть сцена, раскрывающая характер его отношений той поры с Брехтом. В изящном автобиографическом отрывке Беньямин описывает, как он гулял в одиночестве, сорвал дикую розу и веточку пиона и приблизился к вилле Mar Belo, где жил Брехт в обществе друзей, с цветами в руках, полный воспоминаний, и «несколько взволнованный».

Я <…> вошел в прихожую. Меня заметили, и Брехт встретил меня в дверях столовой. Несмотря на мои возражения, он не стал возвращаться за стол и увел меня в соседнюю комнату. Мы провели там, беседуя, два часа, частью вдвоем, частью с другими, в основном с фрау Гроссман, пока я не почувствовал, что пора уходить. Когда я взял свою книгу, из неё выглянули цветы, и когда кто-то пошутил по этому поводу, я пришел в замешательство. Еще прежде, чем войти в дом, я гадал, зачем же сорвал эти цветы, и не лучше ли их выбросить. Но я этого не сделал, Бог весть, отчего, было в этом какое-то упрямство. Что уж говорить, я понял, что уже никак не получится подарить розу [Элизабет] Гауптманн, и решил хотя бы поднять её как флаг, но эта идея провалилась. В ответ на насмешливые шутки Брехта я с не меньшей насмешкой вручил ему пионы, по-прежнему сжимая розу шиповника. Конечно, Брехт не принял дара, тогда я ненавязчиво поместил пионы в стоявшую рядом большую вазу, полную голубых цветов. Розу шиповника я поставил так, как будто она выросла из голубых цветов – самая настоящая ботаническая диковинка. Итак, мой флаг все-таки был водружен в этот букет цветов, заняв место той, кому он был предназначен¹⁰⁹.

В этой сцене так тесно переплетаются мотивы, образы, связи, желания, удачи и провалы, что распутать их, кажется, просто невозможно43. Симпатия и доверие скрываются под покровом иронических шуток и замечаний. И это не противоречит тому, что Беньямин и Брехт всегда сохраняли при обращении друг к другу вежливое «Вы»44. Рассказ Беньямина свидетельствует о конспиративной связи: они делились секретами или, по крайней мере, Беньямин был посвящен в тайны запутанной личной жизни друга. Он был свидетелем, как в Ле-Лаванду Элизабет Гауптманн и Карола Неер сменяют друг друга в роли любовниц Брехта, в то время как его жена, Хелена Вайгель, оставшаяся в Берлине, получает успокоительные письма45. Осенью 1933 года в Париже Беньямин стал доверенным лицом в отношениях Брехта с Маргарет Штеффин. Брехт ценил сдержанность и непременную вежливость Беньямина: «Здесь кругом одни “бабы” (причем, немки), – писала Маргарет Штеффин Беньямину в мае 1934 года. – Когда компания собирается выпить кофе, Брехт чувствует себя как петух в курятнике, и ему, похоже, от этого не сладко. Он то и дело сетует, что здесь нет Вас, и это не из одного только эгоизма»46.

Личная близость, как и сходство чувства юмора, создали атмосферу, в которой оказались возможными беседы о сексуальности. Летом 1931 года Беньямин записал разговор о Ромео и Джульетте, где Брехт доказывал, что «эпическая» тема пьесы состоит в том, что персонажи так и не смогли сблизиться, прежде всего, в физиологическом смысле: «Сексуальный акт “как известно” не получится, если намерения партнеров ограничиваются одной сексуальностью; так и у Ромео и Джульетты ничего не выходит, потому что они уж очень устремлены, переполнены желанием»¹¹⁰. Подобные беседы, по-видимому, регулярно происходили в последующие годы. Заметка, датированная Беньямином «приблизительно 1936 годом», выдает стереотипное мужское мировоззрение. Было упомянуто о «социальных целях, влияющих на эротику», и Брехт развил свою идею на примерах: «Мужчина связывается с фригидной женщиной, чтобы показать, что он смог соблазнить того, кого соблазнить невозможно; других привлекают деловые женщины». Оба записали состоявшийся летом 1938 года разговор о кризисе буржуазной сексуальности:

По утверждению Беньямина Фрейд полагает, что когда-нибудь сексуальность полностью отомрёт. Наша буржуазия полагает, будто она и есть человечество. Когда головы аристократов падали с гильотины, их члены, по крайней мере, продолжали стоять. Буржуазия умудрилась разрушить даже сексуальность¹¹¹.

У Беньямина отражение этой беседы обнаруживается в «Парижских пассажах» – в заметках о «Проституции и азартных играх», при этом акцент в его варианте приходится на гипертрофированные притязания буржуазии:

По поводу предположения Фрейда о сексуальности как отмирающей функции «человека (как такового)». Брехт заметил, насколько находящаяся в упадке буржуазия отличается от феодалов периода их заката: она во всем ощущает себя представительницей человечества вообще, приравнивая свое падение к вымиранию человечества. (Такое уравнение, возможно, имеет отношение к несомненному кризису сексуальности, переживаемому буржуазией.) Благодаря привилегиям феодалы ощущали свою исключительность, что отвечало реальности. Это позволяло им сохранять и в момент катастрофы некоторую элегантность и непринуждённость 47.

Вальтер Беньямин с Герт Виссинг и Марией Шпейер. Ле-Лаванду. Июнь 1931

Бертольт Брехт. 1931

Возвращаясь к лету 1931 года, в дневнике Беньямина из Ле-Лаванду находим запись о дискуссии, монструозные черты которой характерны и вообще для манеры Брехта вести беседы. Отправной точкой этого спора послужили «сильно раздосадовавшие» Брехта политические новости из Берлина. На примере опыта работы в коллективе, полученного им в 1918 году в качестве санитара военного госпиталя в Аугсбурге, Брехт развил теорию о поведении масс: разумность капиталистов возрастает пропорционально их разобщенности, а разумность масс пропорционально их сплоченности. Брехт надеялся, что критическая ситуация в Германии объединит немецкий пролетариат. Беньямин записал:

Он также приводил очень любопытные доводы в пользу коллективных акций в нашем разговоре о положении дел в Германии. Если бы он был членом Берлинского исполнительного комитета, он бы разработал и осуществил план по уничтожению за пять дней не менее 200 000 жителей города, просто чтобы «втянуть в это дело людей». «Я знаю, если это будет сделано, не менее 50 000 пролетариев будут в числе исполнителей»¹¹².

Эта чудовищная интеллектуальная игра напоминает о темах отчужденности, вымирания и убийства, встречающихся у Брехта в «Хрестоматии для жителей городов» и «Дидактических пьесах»: «Говорящий Да» / «Говорящий Нет» и «Высшая мера». В «Хрестоматии для жителей городов» встречаются призывы к предательству, убийству и безответственности; в «Говорящем Да» рассказывается об убийстве мальчика, одобренном самой жертвой; в «Высшей мере» юный товарищ был расстрелян, а тело его отправлено в известковую яму, где исчезло бесследно. Извращенной кульминацией всего этого и является предложение уничтожить не менее 200 000 берлинцев, чтобы «впутать в это дело людей».

Кто же был инициатором этой провокации? Перефразируя сказанное Брехтом о Ваале: «Он асоциален, но асоциален он в асоциальном обществе»¹¹³, – можно сказать, что Брехт был провокационен в обществе, провокационно и систематически разрушавшем основы общественной коммуникации. Беньямин записал слова Брехта: «Коммунизм не радикален. Это капитализм радикален»¹¹⁴. По словам Беньямина, политические новости поколебали убежденность Брехта в том, что «Германии потребуются многие годы, прежде чем возникнет революционная ситуация»¹¹⁵. Он нервно отреагировал на политический кризис в столице Рейха. Чрезвычайный декрет от 5 июня 1931 года об оздоровлении финансов на федеральном, земельном и общинном уровнях был встречен беспорядками – это был шестой чрезвычайный декрет канцлера Брюнинга за год с четвертью. Сокращение зарплат и урезание социальных выплат усугубили общественное недовольство. Правительственный кризис сопровождался кровавыми столкновениями между демонстрантами и полицией и возобновившимися стычками между коммунистами и нацистами. 10 июня 1931 года, за день до кровожадного предложения Брехта, в Прусском ландтаге, региональном парламенте, парламентская фракция Коммунистической партии Германии выступила с предложением вотума недоверия региональному правительству в связи с его соучастием в «политике чрезвычайных мер, ведущей к стремительному обнищанию» населения. Речь члена парламента от Компартии завершилась «призывом к революционным действиям»¹¹⁶.

Бертольт Брехт и Бернард фон Брентано. Отель «Прованс», Ле-Лаванду. Июнь 1931. Фото Марго фон Брентано

Слева направо: Эмиль Гессе-Бурри, Беньямин, Брехт, Бернард фон Брентано и его супруга Марго. Ле-Лаванду. Июнь 1931

Предложения Брехта, в соответствии с философией «дидактических пьес», испытывали общественные устои на прочность. Как заметил Брехт в 1937 году в статье «О теории дидактических пьес», они «основаны на ожидании, что на актера может социально повлиять сценическая реализация определенных видов поведения, жизненных позиций, высказываний и т. п.»¹¹⁷. Брехт продолжал: «Совсем не сложно представлять на сцене поведение и установки, положительно оцениваемые обществом, однако воспитательного воздействия можно достичь и на основе как можно более эффектного представления асоциальных установок и поведения».

Брехт рассчитывал на «воспитательное воздействие» обострения конфликта. В маргинальных зонах общества конфликт приходит в столкновение с другими конфликтами. «Брехт постоянно прилагает усилия, – писал Беньямин, – к тому, чтобы представлять асоциальную личность, хулиганов в качестве потенциального революционера»48. Брехт рассчитывал, что пролетарии, вовлеченные в процесс «ликвидации» 200 тысяч берлинцев, испытают шок познания жестокости системы, и их предназначением станет свержение этого социального порядка49. Насилие, к которому призывал Брехт, было ответом на насилие. Летом 1931 года этот призыв был направлен против режима, чьими единственными правительственными актами были чрезвычайные декреты. Правительство Брюнинга по договоренности с Гинденбургом опиралось на Параграф 48 Веймарской конституции, позволявший отменять действие гражданских прав в случае существенной угрозы общественному порядку и безопасности и «при необходимости использовать для восстановления порядка вооруженные силы». Чрезвычайное положение объявлялось нормой.

Взглядам Брехта на террор присущи черты анархизма. В эссе «В защиту поэта Готфрида Бенна» от 1929 года Брехт попытался описать роль интеллектуала в революции. Занятая им позиция совпадала со взглядами Беньямина, когда Брехт писал: «Часто высказываемое ими [интеллектуалами] мнение о необходимости растворения в пролетариате – контрреволюционно»¹¹⁸. А также: «Революционный ум, в отличие от реакционного, – ум динамичный и, говоря политически, ликвидационный». «При отсутствии революционной ситуации революционный интеллект кажется радикальным. В отношении любой партии, даже радикальной, он представляется анархическим, пока не сможет основать свою собственную партию или если ему придется ликвидировать свою собственную партию»¹¹⁹. Беньямину также были не чужды анархо-синдикалистские настроения. В эссе 1921 года «Критика насилия» он вслед за Жоржем Сорелем подчёркивал, что пролетарская всеобщая забастовка – законное средство «чистого насилия»¹²⁰. В 1931 году Брехт пошел в своих рассуждениях на шаг дальше. Беньямин, не без колебания регистрировавший их, был открыт подобным провокациям. Радикальные воззрения Брехта являлись контрапунктом, отталкиваясь от которого Беньямин мог развивать свои идеи.

Это напоминает уже цитированные слова Бернхарда Райха, сказавшего, что Брехт выражал свои взгляды категорично, используя парадоксальные формулировки и не спорил, а «отметал» возражения¹²¹. Фриц Штернберг так описывал склонность Брехта к тому, что Беньямин позднее называл «провокационными уловками»:

В ходе таких споров Брехт показывал незаурядное мастерство или, скорее, свой драматургический талант. Уже в более ранних спорах с Дёблином, Пискатором, Фейхтвангером, Георгом Гроссом и Эрихом Энгелем Брехт уже высказывал крайние взгляды, произносил очень острые, агрессивные фразы. В таких случаях его манера речи сильно отличалась от разговоров наедине. Когда я спросил об этом Брехта, он сказал, что его речи в присутствии от четырех до десяти слушателей выражают его собственную точку зрения не более, чем речи персонажей его пьес. Он высказывает острые замечания, чтобы спровоцировать собеседников, заставить их высказаться, сделать разговор более драматичным. И правда, зачастую так и происходило: после таких споров мы узнавали о людях больше, чем прежде¹²².

Сам Брехт описывал свой «дар» в заметке, сделанной около 1930 года, как «настоящее мышление»: «Он мыслит в чужих умах, а его головой думают другие»¹²³. В 1932 году Беньямин использовал это выражение, несомненно почерпнутое в одном из разговоров, в рецензии на сборник эссе Курта Хиллера «Прыжок к свету» [Der Sprung ins Helle]: решающим является «не индивидуальное мышление, а как однажды сказал Брехт, искусство мыслить в умах других людей»50.

Вот ещё один пример развития темы и внутреннего родства позиций Брехта и Беньямина. В разговоре 8 июня 1931 года они обсуждали разные формы жилища. Этот разговор перекликается со своеобразным диалогом текстов Беньямина и Брехта, в которых жильё и жилище играют социальную, а также эстетически-дизайнерскую роль¹²⁴. Художественно-политический аспект этого диалога связан с проблемами, ставившимися теоретиками и практиками новой архитектуры 51. Беньямин заявил в статье о Хесселе 1929 года:

…культ жилья в старом смысле, с ключевым мотивом уюта и безопасности, теперь окончательно разрушен. Гидион, Мендельсон и Корбюзье превращают человеческое жилье в пространство, пронизываемое всеми мыслимыми силами и волнами света и воздуха¹²⁵.

Обсуждая свою «излюбленную тему», жилищё¹²⁶, Беньямин раз за разом обращается к словам Брехта из «Хрестоматии для жителей городов»: «Сотри следы!». В мае 1931 года Беньямин сделал в своем дневнике следующие записи в связи с разговором с Эгоном Виссингом: «оставление следов – это не просто привычка, но первичный феномен любых привычек, связанных с проживанием»¹²⁷. Эта фраза возвращается в наброске Беньямина «Жить, не оставляя следов»¹²⁸, в тексте «Опыт и Скудость»¹²⁹ и, наконец, в слегка измененном виде в эссе «Париж, cтолица XIX столетия»: «Жить – значит оставлять следы»¹³⁰.

При рассмотрении совместной попытки Беньямина и Брехта разработать типологию «жилища», включающую взаимодополняющие виды поведения в «жилище», необходимо учитывать, что разрабатывалась она на фоне изменяющихся опыта, жизненного уклада и способов восприятия. Беньямин изложил аргументы и критерии классификации в дневниковой записи за май-июнь 1931¹³¹:

можно было бы предложить два типа обитания:

1. сопереживательное жильё, формируемое с участием окружающего пространства и обитателя (актер, театральные привычки)

первое поле

2. гостевое жилье, где стул не входит в зону ответственности; он «служит» для сидения, он не срастается ни с кем, он НАгружается + РАЗгружается

оба представления обычно объединяются в одном индивиде

* * *

два других объединенных представления:

3. тип жилья, вынуждающий живущего максимально следовать привычкам (навязанным)

второе поле

4. тип жилья, вынуждающий живущего минимально перенимать привычки

* * *

разграничение 2-х полей (очищение)

1. неуточненное представление о собственности

2. уточненное представление о собственности (ориентир владелиц съемных меблированных квартир)

3. гостевое жилье: уклад кратковременных привычек

4. домование (вандалы), разрушающее жилье. Заживание (aufwohnen)

Из «Дневника» следует, что Брехт предложил противопоставление «сопереживательного» и «гостевого» жилья (первое поле), а Беньямин разделил типы жилья на вынуждающие живущего максимально и минимально перенимать привычки (второе поле). Разговор между Беньямином и Эгоном Виссингом предварял последующую классификацию Беньямина, представленную вторым полем. «Традиционная буржуазная квартира восьмидесятых» заставляла её обитателей «максимально принимать привычки». Слова «Сотри следы!» из первого стихотворения «Хрестоматии для жителей городов» Брехта зовут к другому: автор выступает против типа жилья, навязывающего привычки (№ 3), и предлагает жилье, предполагающее максимальную свободу действия (№ 4). Следы следует стирать; в центре внимания представление о жилье, требующем перенимать минимум привычек 52.

Здесь примечательно, прежде всего, игровое формирование мыслей в процессе речи. Беньямина и Брехта связывал общий интерес к социальным и практически ощутимым привычкам и образу поведения людей. Каталог способов обитания в жилище представляет собой модель, функционирующую как театральный жест: черты характера и манеры людей могут изучаться через их психологическое и социальное происхождение и соответствующие способы коммуникации как их результат. Модель диалектична; границы классификации подвижны; разные манеры могут объединяться в одной личности, они переходят одна в другую и в известной степени определяют друг друга.

Для встреч Беньямина и Брехта до 1933 года характерны «продолжительные и крайне вдохновляющие беседы»¹³² и большое количество планов, включая самый интересный – проект журнала Krise und Kritik¹³³. Беньямин объяснял свой интерес к сотрудничеству личностью Брехта, чье творчество было, по мнению Беньямина, типичным для разделяющей левые взгляды критической интеллигенции в целом. Всё в большей мере Беньямин говорил pro domo, пытаясь донести до Гершома Шолема значимость творчества и убеждений Брехта.

Помимо Krise und Kritik, с дружбой Беньямина и Брехта в Берлине с 1929-го по 1932 год связано еще несколько заметных проектов, объединенных стремлением к оказанию общественного воздействия. В то же время не вполне ясно, были ли они чем-то бульшим, чем игра ума. Рассмотрим их, чтобы точнее определить место Krise und Kritik в контексте интеллектуальной и социальной истории.

1. План 1930 года «разгромить Хайдеггера этим летом силами дружного кружка читателей, руководимого Брехтом и мной»¹³⁴ провалился, потому что Брехт сначала болел, потом отправился в Ле-Лаванду и, как обычно, на летние каникулы – в Баварию. Творчество Хайдеггера привлекало Беньямина и Брехта. Они хотели завязать с ним бой в предполагаемом журнале как с «образчиком вождистского культа», считая его философию антиподом излюбленному ими практическому мышлению. Как вспоминал Гюнтер Андерс в 1992 году, этот план мог простираться за пределы «кружка читателей»:

Я не смогу Вам много рассказать о разных журнальных проектах Брехта. Я помню только, как – наверное, в 1932 году – Брехт и Беньямин собирались издавать анти-хайдеггеровский журнал. Я также помню, как в некотором замешательстве напомнил Брехту, что, по его словам, он не читал Хайдеггера и не слышал его выступлений. То же относилось и к Беньямину, и я тогда сказал, что, учитывая это обстоятельство, было бы несерьёзно затевать такой направленности журнал. Ничего кроме этого разговора мне не вспоминается 53.

2. Другой план, поразительно похожий идейно и организационно на проект журнала Krise und Kritik, заключавшийся в учреждении «Общества материалистов – друзей гегелевской диалектики», возник примерно в 1931 году. Создание этого общества было вдохновлено письмом Ленина в журнал «Под знаменем марксизма» от 12 марта 1922 года54. Скорее всего, Брехт узнал о письме Ленина из немецкого издания Unter der Fahne des Marxismus [Под знаменем марксизма], где статья была перепечатана в 1925-м и вновь упоминалась в 1931 году55. И конечно, Брехту было известно, что Карл Корш в «Марксизме и философии» (1923) и Георг Лукач в «Истории и классовом сознании» (1923) ссылались в подтверждение своих идей на эту статью Ленина56. В своих работах Корш и Лукач поддерживали философские притязания марксистской теории и сетовали на оскудение диалектики в коммунистическом движении и так называемом «марксизме-ленинизме»¹³⁵. Корш и Лукач противопоставляли живой и диалектический марксизм пониманию марксизма как «беспримесного и неизменного учения»¹³⁶.

Неизвестно, насколько далеко продвинулись планы организации общества, однако, несомненно, Брехт обсуждал их с Беньямином и Брентано. Беньямин записал, что название «Международное общество материалистов – друзей гегелевской диалектики» обсуждалось в разговорах с Брехтом в конце мая – начале июня 1931 года в Ле-Лаванду¹³⁷. В архиве Брехта сохранились наброски, проект устава и заметки, где также упоминаются названия «Организация диалектиков» и «Общество диалектиков (или за диалектику)»; этот план был во многом сравним с попыткой создания журнала Krise und Kritik¹³⁸. «Общество материалистов – друзей гегелевской диалектики» было задумано как организация интеллектуалов и деятелей искусств, убежденных в необходимости пролетарской революции и выступавших за диалектическое мышление. Как и в случае с журналом Krise und Kritik, предполагалось обучать «интервенционистскому мышлению» и избегать «мышления без последствий». В проекте устава оговаривалось, что члены Общества займутся решением определенных теоретических задач, придерживаясь в своей работе единых принципов, применимых ко всем видам искусства, политике, науке и т.д.¹³⁹ Однако цель была более радикальной.

Архивные материалы Марксистского клуба

Журнал Krise und Kritik поддерживал бы принципы классовой борьбы, но партийность была недвусмысленно исключена¹⁴⁰. Общество, по признанию его основателей, стремилось бы к всемирной революции, используя диалектику для «немедленных и обязательных прямых революционных планов действий и организаций», таким образом, «организационное единство» с «коммунистической рабочей партией» считалось «итогом» его работы¹⁴¹. Логично, что инструкции для диалектиков имели конспиративный характер: членам Общества не разрешалось бы оставлять или ставить под угрозу свои буржуазные занятия и сферы деятельности без разрешения Общества. Сотрудники Krise und Kritik должны были бы писать статьи для журнала, члены Общества избрали бы тактику профессионального роста и стремления к занятию влиятельных позиций в буржуазном обществе, чтобы с началом мировой революции использовать их как плацдарм для его уничтожения.

3. В архиве Брехта есть заметка, озаглавленная «Марксистский клуб», также, вероятно, датируемая 1931 годом.

Марксистский клуб (название неокончательное)

<…>

Клуб дает своим участникам возможность встречаться раз в неделю в известном месте, подходящем для дискуссий, встреч и разговоров. Клуб – это место встречи всех людей с левыми убеждениями, решивших расширить и углубить свои знания марксизма и использовать их на практике. Для этого Клуб регулярно организует:

a) короткие марксистские доклады на любые подходящие темы;

b) дискуссии с буржуазными учеными из всех областей знаний;

c) установление контактов с советскими учеными.

Члены клуба будут информироваться о достижениях диалектического материализма в специальных областях знаний.

Клуб пока воздержится от публичных сообщений о своей деятельности 57.

Не установлено, происходили ли когда-либо встречи Марксистского клуба, насколько далеко зашла их подготовка и насколько в этот проект были вовлечены те, чьи имена упоминаются в заметках. Вероятно, Марксистский клуб появился в ответ на запрет, наложенный магистратом Берлина в октябре 1931 года на использование помещений городских школ Марксистской школой рабочих (MASCH). После этого запрета ряд интеллектуалов и деятелей искусства, включая Брехта, Брентано, Эйслера, Фейхтвангера, Хартфилда, Хелену Вайгель и Курта Вайля, предоставили школе свои квартиры для проведения занятий58. Конспиративность деятельности Клуба объясняет отсутствие записей о собраниях (если те все же проводились). Среди членов правления значатся Карл Виттфогель, Брехт, Брентано, Бехер, Лукач и Фейхтвангер, а также врач Фриц Вайсс и фрау А. Харнак, вероятно, Милдред Харнак, американка, жена Арвида Харнака, который позднее стал участником подпольной группы «Красная капелла»¹⁴². Список тем хранится в архиве Брехта:

Темы:

Ханс Йегер: Национальная экономика фашизма;

Эйслер, Фогель, (Шерхен?): О музыке;

XY: Мир с точки зрения современной буржуазной физики;

Бихевиоризм (психология) 59.

О тех, кто был членом клуба (или предполагался в качестве таковых), можно судить по сохранившемуся машинописному списку:

Фогель / [Ханс] Эйслер / [Хайнц] Поль / [Ханс] Заль / Гиллер / [Эрнст?] Буш / Акерманн / [Хелена] Вайгель / [Петер] Лорре / [Каспар] Неер / [Герман] Шерхен / [Эмиль Юлиус] Гумбель / [Фридрих] Буршель / [Вильгельм] Вольфрадт / [Эрнст] Оттвальт / [Вальтер] Беньямин / [Генрих] Манн / [Густав] Кипенхойер / [Эрнст] Глезер / [Франц Карл] Вайскопф / [Теодор] Пливье / [Виланд] Херцфельде / [Эрвин] Пискатор / [Элизабет] Гауптманн / Пауль Брауэр / [E. A.] Рейнхардт / Ханс Йегер / [Курт] Керстен / Дурус [т.е. Альфред Кемени] / [Карл фон] Осецкий / [Георг] Гросс / [J.] Шифф / [Манес] Шпербер / [Бернхард(?)] Райх / [Альфред] Курелла / [Вальтер] Дубислав / [Зигфрид] Кракауэр / [Златан] Дудов / Карл Левин 60

4. Нереализованный проект журнала, возможно, относящийся к тому же периоду, известен под названием Signale [Сигналы]. Следы этого проекта сохранились в трех документах архива Брехта, имя Беньямина в них не упоминается. Исходя из предполагаемых сотрудников, тем и методов работы, прослеживается связь с проектом при участии Беньямина. Сохранился предполагаемый состав редакционной коллегии, написанный Брехтом от руки: «виттфогель / лукач / гюнтер штерн / иеринг / брентано / бехер / брехт / габор», и – предположительно – сотрудников: «кракауэр / гроссман / штернберг / др. шмаль / шаксель / х поль / музиль / хоркхаймер»61. Вот список предполагаемых тем этого журнала о социальной теории и экономике: «смерть капитализма / строительство социализма / немецкая идеология, проблемы марксизма / <…>/ «фашизм» и «рабочее движение»62.

5. Имени Беньямина также нет в проекте «журнала для разъяснения фашистских аргументов и контраргументов», составленном после 9 ноября 1931 года¹⁴³. Тема, второстепенная для Krise und Kritik и Signale, становится главным фокусом работы. Выраженная названием цель состояла в систематической групповой проработке центральных тем антифашистской деятельности, на стадии, предшествующей тоталитарной, включая культурную политику, права женщин, экономику, вождизм, расовые проблемы, скрытые аспекты классовой борьбы, национализм и т.д. Следует заметить, что среди активных или потенциальных участников упомянут Харро Шульце-Бойзен, также (как Харнак. – Ред.) позже ставший членом «Красной капеллы». Он собирался сделать доклад о «национал-социалистическом государстве и нации».

Все эти проекты: журнал Krise und Kritik, группа по чтению (или журнал против) Хайдеггера, «Общество материалистов – друзей гегелевской диалектики», «Марксистский клуб», журнал Signale и «Журнал для разъяснения фашистских аргументов и контраргументов», – различаются по составу участников, политической ситуации и целям. Однако их объединяет стремление интеллектуалов и художников к организации для формирования альтернативной общественности. Вид деятельности зависел от профессии участников, а диалектический материализм становился мощной движущей силой.