Читать книгу Утерянные победы - Эрих фон Манштейн - Страница 10

Обречен на стороннее наблюдение. – Оборонительные бои в нижнем течении Соммы. – Прорыв французской обороны на Сомме. – Стремительное преследование. – Перемирие

Обречен на стороннее наблюдение

Участие, которое мне суждено было принять после отставки с поста начальника штаба группы армий фон Рундштедта в наступлении на Западном фронте, было настолько незначительным, что в этих воспоминаниях можно было бы на нем вовсе не останавливаться. Если я, тем не менее, делаю это, то в первую очередь затем, чтобы отдать долг благодарности подчиненным мне храбрым войскам и их выдающимся подвигам. А кроме того потому, что действия XXXVIII корпуса после успешного прорыва французских позиций на Сомме могут послужить примером организации преследования, проводившегося от Соммы через Сену до Луары, во время которого наши войска не давали противнику прийти в себя до тех пор, пока он не был окончательно разгромлен.

В те месяцы, когда другие продолжали работать над воплощением в жизнь замыслов, которые я отстаивал, передо мной была первоначально поставлена скромная задача ожидать, пока в Штеттине[106] не будет сформирован штаб моего XXXVIII корпуса и входящего в его состав батальона связи. Время от времени я получал задания инспектировать на местах ход формирования новых дивизий в Померании и Позене[107].

10 мая 1940 г. в Лигнице, куда я приехал на пару дней в отпуск, я по радио услышал о начале немецкого наступления. Естественно, все мои мысли и горячие пожелания были в последующие дни с нашими войсками, наносившими удар через Арденны. Удастся ли нам быстро продвинуться через Люксембург и прорваться через бельгийские укрепления по обе стороны от Бастони до того, как сюда подойдут крупные силы французов? Будет ли возможно продолжить безостановочное наступление танков и форсировать Маас у Седана, тем самым обеспечив окружение северного фланга противника? Но одновременно, как это нетрудно понять, голову мою переполняли не совсем приятные мысли об инстанции, в такой момент сославшей меня далеко в тыл, в то время как на Западе осуществлялся план, за который я так долго и настойчиво боролся.

10 мая вечером прибыл приказ, согласно которому штаб XXXVIII корпуса переводился «вперед» в Брауншвейг. 13 мая я оттуда направился в Дюссельдорф, где мы поступили в распоряжение штаба группы армий «Б». В последующие дни у меня не было других занятий, кроме как в качестве праздношатающегося осматривать взятые штурмом мощные бельгийские позиции на Маасе у Маастрихта и на канале Альберта, а также захваченный в результате внезапного нападения, оборудованный по последнему слову техники форт Эбен-Эмаель[108] (дальнобойные бельгийские батареи в это время еще продолжали вести огонь). Кроме того, я узнавал в штабе группы армий и в штабе 6-й армии о ходе операций. То, что я там услышал, свидетельствовало об отсутствии ясного представления о замыслах противника. ОКХ, по-видимому, также еще не имело таких сведений и отделывалось молчанием относительно своих дальнейших оперативных планов. Оно ограничилось исключительно продлением на северо-запад разграничительной линии между группами армий.

16 мая корпус был переподчинен штабу группе армий «А». На следующий день я представился в Бастони – теперь уже в роли командира корпуса – моему бывшему командующему генерал-полковнику фон Рундштедту. Он, так же как и мой преемник, генерал фон Зоденштерн, и весь состав моего старого штаба, сердечно приветствовал меня, и только здесь я услышал, как успешно прошло наступление через Арденны и Маас. Наш корпус должен был войти в состав 12-й армии, которая имела задачей продолжать наступление на Запад, к нижней Сомме, в то время как новая 2-я армия должна была быть введена в прорыв фронтом на юго-запад между 12-й и 16-й армиями.

Прибыв в штаб 12-й армии, я тотчас стал свидетелем вмешательства Гитлера в руководство операциями сухопутных войск. Поступил приказ, отданный ОКХ по распоряжению Гитлера, согласно которому танковая группа Клейста должна была продвигаться только до Уазы. 12-й армии было приказано повернуть на юго-запад и перейти к обороне. 2-я армии была поставлена теперь задача действовать между 4-й и 12-й армиями, наступая дальше на Запад. Приказ мотивировался тем, что фюрер ни при каких обстоятельствах не желал допустить, чтобы хотя бы временная неудача немцев дала повод для подъема духа французского народа, который к тому времени уже был сильно подавлен. Он опасался такой неудачи, если 12-я армия, как было ранее предусмотрено, продолжала бы наносить удар дальше на Запад, к нижней Сомме, и при этом должна была бы отражать контрнаступление французских войск с южного направления западнее Мааса, направленное ей во фланг.

Здесь уже государственный деятель или даже партийный политик стал вмешиваться в дела полководца. С одной стороны, было ясно, что приостановка наступления танковой группы фон Клейста на Уазе таила в себе опасность упустить решающую победу над войсками противника в Северной Бельгии, которым эта группа как раз должна была выйти в тыл. С другой стороны, приказ предусматривал, что 12-я армия должна перейти к обороне фронтом на юго-запад, а это означало отказ от инициативы в районе между Маасом и Уазой. В действительности же крупного контрнаступления от французов в то время нельзя было ожидать. Противнику, по крайней мере, по мнению командования группы армий «А», нужно было еще около недели, чтобы подтянуть необходимые для контрнаступления силы. И это в том случае, если он вообще еще думал о таких планах. А ведь именно прикрытие южного фланга путем наступления с нашей стороны и нанесение удара в направлении на нижнюю Сомму являлись одним из центральных пунктов предложений о проведении операции, с которыми группа армий зимой неоднократно обращалась в ОКХ.

Теперь оказалось, что хотя Гитлер и не обладал смелостью временно взять на себя риск на правом фланге наступающих немецких войск, он уже осмеливался давать от своего имени указания о проведении локальных операций сухопутных войск.

Если он в то время еще мог обосновывать свое вмешательство в руководство операциями вероятностью, хотя и временной, неудачи, то это объясняется, возможно, тем, что ОКХ, вопреки прежним предложениям группы армий, не ввело своевременно в прорыв 2-ю армию, как только передовые части наступающих немецких войск форсировали Маас, будь то между 4-й и 12-й армиями для продолжения наступления на нижнюю Сомму или между 12-й и 16-й армиями для наступления на юго-запад между Маасом и Уазой. Недостаточная ширина фронта для введения в первый эшелон новых дивизий не могла быть причиной для этого. Ведь в первую очередь было необходимо иметь для руководства войсками на этих обоих лишь по необходимости противоположных направлений единый общий армейский штаб. Тогда введение в бой новых дивизий было бы своевременным и согласовывалось бы с расширением зоны операций. Этот пример еще раз дает возможность утверждать, что оперативный план никогда не осуществляется в полном объеме, даже когда для отклонения от него не существовало веских причин. Такое мнение может себе позволить автор этого плана, претворение в жизнь которого было передано в руки других людей.

Если это вмешательство Гитлера (в противоположность приостановке наступления танковой группы фон Клейста под Дюнкерком) и не привело к серьезным оперативным последствиям, то все же поставленная им перед 12-й армией задача на оборону позволила противнику создать новую укрепленную линию по реке Эн. Во второй фазе наступления ее пришлось взламывать в ходе тяжелых боев. Возможность окончательно дестабилизировать фронт противника на этом решающем участке путем дальнейшего развития удара была утеряна без каких-либо видимых причин. А ведь именно в этом, наряду с окружением войск на северном фланге противника, состояла одна из основных идей нашего предложения о проведении операции, предусматривавшего при любых обстоятельствах переход ко второй фазе наступления.

Между тем штаб моего корпуса был переведен в Люксембург, в живописный небольшой городок Клерф. Теперь мы уже не были сторонними наблюдателями, а получили приказ принять руководство над переброской нескольких дивизий из числа следовавших за 2-й армией. Не очень почетная задача в тот момент, когда обозначалось поражение северного фланга противника.

В эти дни я получил сообщение, что мой шурин, Эгберт фон Лёш, командир бомбардировочной эскадрильи[109], пропал без вести под Брюсселем. Эгберт, младший брат моей жены, долго жил вместе с нами в Дрездене и Магдебурге, где он посещал школу. Моя жена его особенно любила, и мы относились к нему, как к сыну. Его молодая жена в то время жила у нас в Лигнице. Она, мать и моя жена долгие недели мучились, не получая от него известий и беспокоились: долгое время ничего не было известно о том, что случилось с самолетом, который вел Эгберт, а также о судьбе его экипажа. Можно было только с уверенностью сказать, что он был сбит во время атаки эскадрильи, которой командовал Эгберт. Только после кампании во Франции я смог навести более точные справки. После долгих поисков обломки самолета были найдены в окрестностях Брюсселя. Расспросы местных жителей показали, что самолет был подбит, видимо, огнем зенитной артиллерии при переходе в пикирующий полет. Двум членам экипажа удалось выпрыгнуть с парашютом. Один из них был убит бельгийскими солдатами еще в воздухе, другой после приземления. Мой шурин и четвертый член экипажа или погибли от зенитного огня, или разбились вместе с самолетом. Эгберт фон Лёш, одаренный юноша, был особенно любим нами. Высокий, стройный блондин, с красивыми выразительными глазами, он имел очень привлекательную внешность. Его душа была открыта всему прекрасному и доброму – все это соединялось в этом человеке, который очаровывал всех, знавших его. Обладая высоким развитием, он был отличным офицером, любившим свое дело. На случай своей смерти он оставил следующее письмо в эскадрилье: «Я прошу меня не оплакивать. Я – идеалист и умираю так же счастливо, как и жил. Более прекрасной для меня жизни на земле нет. Жаль только, что я больше не смогу служить Отечеству – и потерян для моей жены. Об этом я буду думать в последние минуты моей жизни».

25 мая корпус получил задачу сменить XIV моторизованный корпус, который генерал фон Клейст вместе с 9-й танковой и 2-й мотопехотной дивизиями оставил для прикрытия своего тыла в нижнем течении Соммы, на участке Абвиль – Амьен. 27 мая смена была произведена.

К этому времени в нижнем течении Соммы не было устойчивых фронтов. XIV моторизованный корпус вместе со 2-й мотопехотной дивизией (которую должна была сменить подходившая 57-я пехотная) удерживал плацдарм в районе города Абвиль на левом, южном берегу Соммы. 9-я танковая дивизия имела ту же задачу у Амьене. А между этими городами на всем протяжении Соммы располагались лишь патрули. Однако и противник не был в состоянии выделить достаточно сил для создания нового фронта за нижним течением Соммы. Перед нашим плацдармом у Амьена стояла, по-видимому, одна французская колониальная дивизия и английские части, у Абвиля – одна английская дивизия.

Приказ гласил – удерживать плацдармы. 9-я танковая и 2-я мотопехотная (которая должна была быть сменена у Абвиля) дивизии пока оставались в качестве мобильного резерва севернее Соммы. Но затем они – что было совершенно правильно – были сосредоточены, чтобы принять участия в решающих боях у побережья Ла-Манша.

Генерал фон Витерсгейм, командир XIV моторизованного корпуса, сказал мне, передавая приказ, что он не ожидает каких-либо крупных операций со стороны противника. Через час после его отъезда пришло донесение о яростных атаках противника на обоих плацдармах. И там, и там появились также крупные танковые части противника. К вечеру обе атаки были отбиты. У Амьена было подбито несколько тяжелых французских танков, у Абвиля – 30 английских легких и средних танков. Здесь только один солдат – Бринкфорт – из расчета противотанкового орудия подбил 9 вражеских танков. Он был первым рядовым, награжденным (по моему представлению) Рыцарским крестом.

По моему мнению, войска противника, атакуя на этом участке фронта, имели целью либо своими действиями облегчить положение северного фланга, находившегося под угрозой окружения, либо это были попытки создать новый фронт в нижнем течении Соммы. В отношении нас возникал тот же вопрос, что я уже раньше ставил в связи с приказом Гитлера о действии 12-й армии. Надо ли было – как значилось в приказе – и на нижней Сомме вести оборонительные бои или следовало пытаться сохранить инициативу за собой?

Оборонительная тактика, которая, судя по всему, была предписана XIV моторизованному корпусу, дала бы противнику – в этом не было сомнения – возможность создать на нижней Сомме новый сильный фронт обороны. Кроме того, в этом случае возникла бы проблема с удержанием плацдармов в районе Абвиля и Амьена, т. к. противник подтянул бы сюда дополнительные силы. Обе мотопехотные дивизии, оставленные в качестве резерва севернее Соммы, очень мало подходили для действий на этом плацдарме. Для усиления обороны плацдарма они были абсолютно не нужны. А для проведения контратаки их можно было бы использовать только в том случае, если бы противник ликвидировал бы наши плацдармы, разбил находящиеся там дивизии, а затем перешел бы Сомму.

Я не раз доказывал командующему 4-й армией, штабу которой мы были подчинены, что мы теперь должны силами двух мотопехотных дивизиями (или после их смены – двух пехотных дивизий) внезапно форсировать Сомму на участке между обоими плацдармами с тем, чтобы охватить с флангов части противника, наступающие на плацдармы, и разгромить их. Мне казалось, что лучше вести корпусом маневренный бой южнее, т. е. перед рубежом Соммы, до тех пор, пока не будет закончено сражение в Северной Бельгии и можно будет продвинуть наш северный фланг через нижнюю Сомму. Наша цель должна была состоять в том, чтобы удержать этот участок и не дать противнику создать сплошной фронт на Сомме. В этом случае нельзя было отрицать, что при таком ведении операций корпус – поскольку он останется один южнее Соммы – может оказаться в трудном положении. Но надо было идти на этот риск, чтобы избежать в интересах дальнейшего ведения операции тяжелых боев против укрепившегося на Сомме противника.

К сожалению, командующий 4-й армией не принял эти наши неоднократно выдвигавшиеся предложения. Он не выделил нам для этой операции дивизий из второго эшелона, которые предназначались для форсирования реки (объяснялась ли его позиция собственным решением или решением ОКХ, – мне неизвестно), и мы были вынуждены вести оборонительный бой на обоих плацдармах. Противник, следовательно, имел возможность создать сплошной фронт вдоль Соммы между плацдармами. По обычным понятиям, известна оборона за рекой или удержание ее с помощью прочных плацдармов. Но ни в каком учебнике нет сведений о том, что бой может вестись подвижно и перед рубежом реки.

В последующие дни противник продолжал атаковать наши позиции на обоих плацдармах. У Амьена в ряде случаев возникала серьезная ситуация. Однако, посетив войска, я убедился, что здесь все было в порядке. Особенно успешно отражал атаки 116-й пехотный полк (под командованием моего полкового товарища по 3-му гвардейскому полку, впоследствии генерала – [Фридриха] Херрлейна).

29 мая возник серьезный кризис на плацдарме у Абвиля. 2-ю мотопехотную дивизию сменила здесь не имевшая еще боевого опыта 57-я пехотная, которая еще не отдохнула от напряженных маршей. Атака, предпринятая вскоре противником, поддержанная английскими танками, привела на отдельных участках к прорывам и принесла нам большие потери, в т. ч., как позже выяснилось, также и пленными. Я сам выехал в Абвиль, где мне пришлось остановить и вернуть на фронт батальон, который оставил свои позиции на основании ложно понятого приказа и уже проходил через город. В конце концов, на фронте дивизии удалось восстановить положение.

Так как генерал фон Клюге в создавшейся тяжелой обстановке оставил на наше усмотрение даже решение об оставлении плацдармов, он отклонил наше повторное предложение форсировать Сомму по обе стороны Абвиля силами вновь прибывших 6-й и 27-й дивизий, с тем чтобы взять в клещи наступавшие там части.

Было ясно, что ОКХ намерено избегать любых наступательных операций до тех пор, пока не будет закончена битва в Северной Бельгии и не появится возможность провести «планомерное» развертывание сил против создаваемого сейчас неприятельского фронта.

Было также ясно, что противник не преминет воспользоваться этой передышкой, чтобы подтянуть резервы и создать новый фронт от конечного пункта линии Мажино в районе Кариньяна до устья Соммы. Между Уазой и Маасом Гитлер сам упустил инициативу и тем самым облегчил противнику создание фронта по реке Эн. Наше командование отказалось теперь также от попытки сохранить за собой инициативу на фронте южнее Соммы.

Стремительный марш к Луаре

Если в первый период немецкого наступления на Западе по существу я был в роли наблюдателя, то, по крайней мере, во второй период я мог участвовать в наступлении в качестве командира соединения.

Все наши попытки добиться от ОКХ разрешения на наступление через Сомму, пока противник не построил и не организовал за рекой сплошной обороны, оказались напрасными. Эти первые дни июня были использованы для подготовки планомерного наступления, которое 4-я армия должна была начать утром 5 июня.

На участке по обе стороны Абвиля действовал II армейский корпус (командир – генерал[-лейтенант] граф [Вальтер фон] Брокдорф[-Алефельдт]). Между ним и XXXVIII корпусом был выдвинут у Эльи XV танковый корпус генерала [Германа] Гота. Плацдарм у Амьена, который удерживала 9-я дивизия, занял XIV моторизованный корпус (командир – генерал [пехоты Густав Адольф] фон Витерсгейм), который одновременно был передан в подчинение действующей слева армии. Таким образом, для XXXVIII корпуса осталась полоса наступления шириной около 20 км по обе стороны от Пикиньи. В этой полосе в первом эшелоне первую атаку на правом фланге должна была предпринять 46-я (судетская) пехотная дивизия (командир – генерал-майор [Павел] фон Хазе), на левом фланге – 27-я (швабская) дивизия (командир – генерал-лейтенант [Фридрих] Бергман). 6-я (вестфальская) дивизия (командир – генерал-майор [Арнольд] фон Бигелебен)[110] оставалась сначала во втором эшелоне с тем, чтобы войти в прорыв после форсирования реки дивизиями первого эшелона.

Местность на нашем северном берегу была слегка холмистой; она медленно понижалась к Сомме, не давая укрытия войскам в связи с отсутствием лесов, а прибрежная местность южнее реки круто поднималась вверх, открывая противнику прекрасный вид на район наших исходных позиций. Ширина Соммы в несколько сот метров не позволяла просматривать обе передовые позиции благодаря зарослям кустарника на берегу реки. На южном берегу, в долине, расположились деревни Брейи, Эльи, Пикиньи и Дрель, которые, видимо, особенно прочно удерживались противником. Как и большинство французских деревень с их крепкими и добротными домами и изгородями, они были отличными опорными пунктами для ведения обороны. На возвышенности, которая находилась на южном берегу и уходила в глубину оборонительной полосы противника, деревни и большие леса также создавали противнику выгодные условия для обустройства оборонительных позиций, предоставляя также естественное укрытие для его артиллерии.

В полосе корпуса располагались две французские дивизии, одна колониальная дивизия и 13-я Эльзасская пехотная дивизия. По данным разведки, необходимо было считаться с тем, что противник располагал никак не меньшим количеством артиллерии, а, может быть, даже и превосходил нас. В связи с таким характером местности и соотношением сил я полагал, что успеха в наступлении можно достичь быстрее всего путем использования фактора внезапности. Поэтому штаб корпуса приказал собственной артиллерии не открывать огня вплоть до начала атаки. Мы отказались также от огневой подготовки атаки. Только после начала атаки предусмотрено было открытие сильного огня по высокому южному берегу и по расположенным в долине деревням, чтобы исключить всякое сопротивление оттуда при форсировании реки.

Пехота обеих дивизий, снабженная надувными лодками, понтонами и штурмовыми мостиками[111], в ночь перед атакой была выдвинута в прибрежный кустарник на нашей стороне реки. На рассвете она должна была внезапно форсировать реку, обходя деревни. Форсирование на рассвете 5 июня полностью удалось на всем фронте благодаря внезапности. Только потом противник оказал сопротивление на высоком берегу реки и в расположенных около реки деревнях. Противник сражался мужественно: африканцы – с присущими им кровожадностью и презрением к жизни, а эльзасцы – так упорно, как только можно ожидать от этого алеманнского племени, которое в Первую мировую войну дало много хороших солдат, сражавшихся на стороне немецкой армии. Действительно, было трагедией встретиться тогда с этими юношами как с врагами[112]. Когда я беседовал с пленными, многие из них не без гордости рассказывали, что их отцы служили в германской армии, гвардии или кайзеровском флоте. Я вспоминал тогда многих эльзасских рекрутов, которых сам обучал в 3-м гвардейском полку и которые в большинстве своем были отличными солдатами, как, например, мой бывший дальномерщик, ефрейтор Дешан.

Начало атаки я наблюдал с командного пункта корпуса в небольшом лесу сравнительно близко от фронта. Как только стало ясно, что форсирование реки везде прошло удачно, я переместился вперед. Начался бой за овладение господствующим высоким берегом реки и деревнями около реки, которые надо было взять с тыла. Примечательной была сравнительно слабая активность артиллерии противника, что отнюдь не соответствовало числу обнаруженных нами батарей. Очевидно, французская артиллерия все еще жила опытом позиционной войны. Ее огонь был недостаточно маневренным, и она не могла или почти не могла в соответствии с требованиями маневренной войны быстро сосредоточить сильный огонь. Она не использовала в такой степени, как мы, выдвинутых вперед наблюдателей и не имела подразделений, которые можно было бы сравнить с нашими дивизионами артиллерийской инструментальной разведки (АИР). И в этом случае победитель, очевидно, слишком долго почивал на лаврах. Во всяком случае, для нас было приятной неожиданностью то обстоятельство, что деятельность неприятельской артиллерии была не той, что в условиях позиционной войны в Первую мировую войну.

Все же продвижение через долину Соммы было небезопасным, т. к. наведенный нами мост был в сфере действия огня противника из деревни Брельи. Однако я благополучно добрался до 63-го пехотного полка 27-й пехотной дивизии, который под командованием отличного командира, полковника [Генриха] Грейнера, только что овладел, хотя и со значительными потерями, высоким берегом. Замечательным было поведение раненых, которые под защитой мертвого пространства, образуемого высоким берегом, ожидали пока еще не прибывшего транспорта. Затем я вновь переправился через Сомму и по другой переправе добрался до 40-го пехотного полка той же дивизии, действовавшего на левом фланге корпуса. Он залег в это время у леса около Нейли, который находился в полосе наступления соседнего XIV моторизованного корпуса и удерживался еще противником. И здесь, к сожалению, мы понесли немалые потери, т. к. полк обстреливался с тыла из удерживаемого противником населенного пункта Эльи. Все же мы овладели также и господствующими над долиной реки высотами.

Действовавшая справа 46-я пехотная дивизия также удачно форсировала реку и овладела высоким берегом. Итак, можно было быть довольным результатами первого дня наступления, хотя бои за населенные пункты и затянулись до ночи.

От соседей нам стало известно, что XV танковый корпус также форсировал реку. Правда, его дальнейшее продвижение еще долго задерживалось противником, стойко оборонявшим крупный населенный пункт Эррейн. В результате этого противнику удалось блокировать столь необходимые для автомашин дороги.

Левый сосед, XIV моторизованный корпус, который после артиллерийской подготовки начал наступление с Амьенского плацдарма, не смог развить наступление танков, очевидно, ввиду наличия здесь обширных минных полей. В дальнейшем корпус развернулся на юг, так что наше продвижение проходило позже без связи с ним.

Наступление 5 июня, кроме овладения высоким берегом реки, дало также такой выигрыш пространства южнее Соммы, что ночью были переброшены через реку первые батареи. Но оставалось еще неясным, разбит ли противник или же он будет пытаться организовать упорную оборону в глубине своей позиции. В такой ситуации донесения, могущие прояснить этот важнейший вопрос, обыкновенно отсутствуют. Туман неизвестности – единственное, что на войне есть всегда, – скрывал от нас обстановку и намерения врага.

Неосторожное продвижение вперед может привести к тяжелому поражению. С другой стороны, потеря нескольких часов может дать противнику возможность организовать новые оборонительные позиции, которые затем снова придется прорывать с большими потерями.

Военачальнику, который в такой обстановке будет ждать, пока надежные донесения не прояснят ему положение на фронте, вряд ли улыбнется военное счастье. Он неизбежно упустит выгодный момент. По этой причине ранним утром 6 июня я уже был на выдвинутом на южный берег Соммы командном пункте 46-й дивизии. Конечно, после напряжения вчерашнего дня войска еще не совсем пришли в себя. Я указал на необходимость незамедлительно начать преследование, т. к. дивизия, по-видимому, не имела непосредственного соприкосновения с противником. Затем я поехал вперед, приказав начать выдвижения подразделениям 42-й дивизии, которые не имели приказа, хотя перед ними слышался шум боя, и прибыл в

правофланговый полк корпуса. Полк, собственно, был готов к наступлению, но хотел выждать результатов артиллерийского обстрела лежащей перед ним деревни Куази, прилегающих высот и опушек леса. Разведданных о противнике не было. Так как я предполагал, что ни деревня, ни высоты, ни опушки леса не заняты противником, я приказал командиру немедленно выступить широким фронтом, но в расчлененных боевых порядках. Если противник действительно находится перед фронтом, он обнаружит себя и будет подавлен артиллерией. При наступлении в указанном мною порядке не надо было опасаться больших потерь. Так как командир, очевидно, сомневался в правильности моего решения, я сам поехал вперед на своем легковом автомобиле. Мы достигли въезда в деревню Куази и натолкнулись на баррикаду, которую никто, однако, не защищал. Из деревни доносились одиночные выстрелы, очевидно, отставших солдат. После короткой разведки мы въехали в деревню, которую противник оставил, так же как и прилегающие высоты и опушку леса. С этими сведениями я вернулся в полк, который к этому времени уже выступил, и рекомендовал ему в будущем самому производить разведку. Естественно, командир корпуса существует не для того, чтобы изображать из себя разведывательный дозор. В данной обстановке, однако, был необходим яркий личный пример, тем более что войска еще не знали меня, и я был уверен, что предварительным условием действительного преследования является инициатива начальников. Особую радость доставил мне восторг моего адъютанта обер-лейтенанта фон Швертнера и моего молодого водителя фельдфебеля [Фрица] Нагеля, вызванный нашим случайным разведывательным рейдом.

Вечером я побывал в двух полках 27-й дивизии, которые наступали на деревню Сейсмон. Несколько неожиданно я остановился на переднем крае у одного командира роты. После того как он информировал меня об обстановке, он счел уместным в свою очередь воспользоваться присутствием высокого начальника. Я должен был, лежа на животе, разложить мою большую карту и подробно информировать его об общей обстановке, насколько я ее сам знал. Только после того, как я утолил его жажду знаний, я смог поехать обратно, взяв одного раненого, который также горячо интересовался моей информацией об обстановке. К счастью, обратный путь был недолог, т. к. командный пункт корпуса был перенесен за это время ближе к фронту в лес.

7 июня была введена в бой на правом фланге корпуса 6-я пехотная дивизия, которая еще за день до этого выдвинулась на южный берег Соммы. Бравые вестфальцы, которые всегда были хорошими солдатами, показали замечательное стремление к продвижению вперед. Когда я утром прибыл в эту дивизию, я узнал, что сильно пересеченный участок Пуа, который мог быть хорошим прикрытием для противника, был преодолен, городок Пуа уже был взят, а полк стремительно наступал на деревню, расположенную по ту сторону этого участка. Правда, Пуа и дороги, ведущие в этот городок, находились под довольно неприятным воздействием огня дальнобойной артиллерии противника. Несколько развеселил нас один водитель машины с боеприпасами, который во время обстрела дороги искал укрытия под своей машиной, нагруженной снарядами.

Вечером я вновь был в одном полку 46-й дивизии, который располагался еще перед рубежом реки Пуа. Но и здесь удалось к вечеру оставить этот рубеж позади, после того как было обеспечено необходимое взаимодействие с тяжелым оружием и артиллерией, взаимодействие, которое здесь сначала было плохо организовано.

27-я дивизия, которой пришлось вести самые тяжелые бои, была отведена во второй эшелон, т. к. преследование развивалось в хорошем темпе. Ее должна была сменить на левом фланге корпуса только что приданная ему 1-я кавалерийская дивизия.

8 июня продолжалось преследование, причем темп снова задавали вестфальцы. 46-я дивизия донесла о 100 вражеских танках, против которых были направлены штурмовики. Однако захватить эти танки, используя налет штурмовиков, не удалось. Они скрылись, хотя при более решительных действиях их можно было захватить.

Ход боев 7 и 8 июня дал возможность командованию корпуса судить о том, что разбитый противник не в состоянии оказывать сопротивление, кроме как на непродолжительное время и на отдельных участках. Можно было предполагать, что противник стремится спасти оставшиеся силы, отведя их за Сену. За нижним течением этой реки он будет, вероятно, пытаться снова организовать сопротивление, используя еще оставшиеся резервы. Корпус должен был, следовательно, сделать все, чтобы как можно быстрее форсировать Сену, прежде чем враг найдет время и возможность организовать оборону реки. Хотя корпус к вечеру 8 июня был еще в 70 км от Сены, командование корпуса отдало приказ дивизиям первого эшелона не только достичь 9 июня Сены своими моторизованными передовыми отрядами, но и форсировать ее. Основная часть пехоты и артиллерии на гужевой тяге должна была быстрым маршем следовать за моторизованными отрядами, с тем чтобы на следующий день также достичь Сены. 6-я дивизия должна была форсировать Сену у Анделя, 46-я дивизия – у Вернона.

От войск требовалась чрезвычайная выдержка: им пришлось в течение четырех дней подряд вести бои и преследование. На войне бывают моменты, когда командир должен ставить самые жесткие требования войскам, если он не хочет упустить благоприятной ситуации, в результате чего войскам пришлось бы дорого заплатить за то, что было упущено.

8 данном случае в пользу быстрых действий говорили также оперативные соображения. Французы, видно, были еще полны решимости защищать Париж. Крупные силы противника занимали позиции вокруг Парижа, проходившие севернее города от Уазы до Марны. Если бы удалось быстро форсировать Сену ниже Парижа, судьба этих позиций была бы предрешена, т. к. войскам, занимавшим эти позиции, ничего не оставалось, как только быстро эвакуироваться из Парижа, если они не хотели подвергнуть себя опасности быть отрезанными. Обстановка, следовательно, диктовала командованию корпуса предъявить войскам высокие требования. Она требовала от командиров всех степеней смелой инициативы и быстрого принятия решений. Необходимо было использовать такую благоприятную ситуацию.

9 июня с раннего утра до позднего вечера я все время разъезжал, чтобы обеспечить выполнение поставленной задачи обеими дивизиями первого эшелона. С радостью я мог установить, что наши пехотинцы, несмотря на предшествовавшее напряжение, бодро прилагали все силы, чтобы достичь цели – Сены.

Несмотря на это, не все, конечно, шло гладко. В 6-й дивизии, правда, все шло хорошо. Рано утром я встретился с командирами обеих дивизий, а затем посетил 46-ю дивизию. Когда я затем в полдень прибыл на место переправы 6-й дивизии у Анделя, я установил, что передовые отряды уже достигли Сены. Находившийся там штаб дивизии принял меры для предполагаемого вечером форсирования реки. К сожалению, мост был взорван противником еще до того, как передовой отряд достиг места переправы. Живописно расположенный на высокой скале городок Андель пылал после налета штурмовиков, чего мы в данной обстановке никак не могли желать в качестве извещения о нашем прибытии.

В 46-й дивизии создались, однако, некоторые трудности. Прежде всего, дивизия начала наступление на 3 часа позже назначенного срока. Когда я после посещения 6-й дивизии вновь прибыл в 46-ю, она потеряла всякую связь со своим передовым отрядом, который, во всяком случае, не достиг еще Сены, как этого сумел добиться передовой отряд 6-й дивизии. Когда я ехал опять в 6-ю дивизию, мне ничего не оставалось, как дать понять командиру 46-й дивизии, что я хочу с ним встретиться вечером на его переправе у Вернона. Я сказал ему, что он должен прибыть туда, по крайней мере, со своим потерянным передовым отрядом.

Возвращаясь снова в Андель, я увидел, что переправа через Сену в трех местах идет полным ходом при слабом сопротивлении противника. Пехота и артиллерия на гужевой тяге сделали все, чтобы своевременно в этот день достичь Сены.

Когда я около 7 часов вечера прибыл в Верной, то действительно застал там командира 46-й дивизии со своим передовым отрядом.

К сожалению, и здесь противник успел разрушить мост. Так как с южного берега Верной обстреливался сильным минометным огнем, я приказал передовому отряду переправиться ночью под прикрытием темноты.

При таком стремительном преследовании я не мог использовать прибывшую в корпус 1-ю кавалерийскую дивизию так, как я этого хотел. Она еще была довольно далеко, а, кроме того, мне ее передали из подчинения штаба армии с ясным указанием использовать ее для прикрытия левого фланга армии у Парижа на Уазе. Впрочем, дивизия донесла мне, что еще она находится далеко от моих передовых дивизий – ее атаковали крупные танковые силы противника. Ясно, речь шла здесь о танках, которые ранее скрылись от 46-й дивизии и действовали теперь в нашем тылу на фланге.

Когда я вновь после короткой ночи 10 июня прибыл в Верной, первые части 46-й дивизии уже переправились через реку. Так XXXVIII армейский корпус первым вышел на южный берег Сены. Войска могли по праву гордиться проведенным ими преследованием. Я был счастлив, что благодаря быстрым действиям корпуса мы избежали, может быть, тяжелых боев за переправу через Сену.

Но положение корпуса все еще было не из легких. Он один стоял на южном берегу Сены. Действовавший справа от него XV корпус достиг Сены у Руана только 10 июня, т. е. днем позже, и был повернут на Гавр. Следовавший за ним II армейский корпус был еще далеко от Сены. На левом фланге совершенно неясна была обстановка в районе Парижа, о гарнизоне которого ничего не было известно. К тому же XXXVIII корпус нуждался еще в двух днях, чтобы переправить через реку все свои силы. Легкие понтонные мосты, наведенные у Анделя и Вернона, были все время объектом неоднократных налетов английской авиации, которой удалось на некоторое время вывести из строя мост у Вернона. Если бы командование противника располагало на этом фланге какими-либо резервами, если бы оно проявило инициативу, то оно могло бы атаковать изолированно расположенный на южном берегу Сены XXXVIII армейский корпус.

Командующий 4-й армией генерал-полковник фон Клюге сообщил мне в начале наступления, что оперативная задача армии, полученная от ОКХ, заключается в том, чтобы «захватить плацдармы южнее Сены». Хотя ОКХ не намерено было искать решения этой второй фазы французской кампании в духе плана Шлиффена – путем выдвижения вперед сильного северного фланга для глубокого охвата западнее Парижа, как в свое время было предложено мною, – а собиралось осуществить, как это теперь ясно, с большим успехом удар массированных танковых сил восточнее Парижа на юг, указанная 4-й армии задача была слишком скромна. Даже если планировалось добиться успеха в результате нанесения удара восточнее Парижа и, следовательно, прорыва группы армий «Ц» через линию Мажино, а наступление группы армий «Б» к нижней Сене должно было представлять собою вспомогательные действия, то все же было необходимо удержать инициативу и на внешнем фланге. Группа армий «А» начала наступление через Эн только 9 июня. Было еще трудно предвидеть, принесет ли ее удар действительно желаемый решающий успех. Кроме того, надо было предполагать, что противник, имея в виду как раз план Шлиффена, знал об опасности глубокого охвата через нижнюю Сену и принял свои контрмеры. Тем более важно было удержать инициативу и на правом фланге и не дать противнику времени развернуться здесь для обороны или для наступления. Если, следовательно, по моему мнению, оперативная задача 4-й армии требовала немедленного продолжения наступления южнее Сены, то и XXXVIII армейскому корпусу, как мне казалось, не следовало выжидать на плацдарме до тех пор, пока противник не сосредоточит против него превосходящие силы.

Я запросил согласия штаба армии начать наступление на юг сразу после того, как корпусная артиллерия будет переброшена через реку, вместо того чтобы, как было приказано, удерживать плацдарм, который корпус расширил за это время до реки Эр. 27-я пехотная дивизия заранее была выдвинута на южный берег Сены. 11 июня я попросил разрешения перебросить на южный берег Сены также и 1-ю кавалерийскую дивизию, укрепившуюся на Уазе и одержавшую в этот день прекрасную победу над упоминавшимися раньше танками. В данной обстановке мне казалось совершенно естественным, чтобы единственная наша кавалерийская дивизия была бы первой и в преследовании. Я предполагал выдвинуть ее впереди корпуса с задачей быстро перерезать с юго-востока железные дороги и шоссе, ведущие в Париж.

К сожалению, мои предложения отклонили. Мне сообщили, что армия ждет указаний о дальнейшем наступлении. 1-я кавалерийская дивизия была затем у меня отобрана и переподчинена I армейскому корпусу, находившемуся во втором эшелоне, с тем чтобы она могла при любых обстоятельствах по-прежнему прикрывать севернее Сены фланг на Уазе. Так, к моему сожалению, эта прекрасная дивизия не получила задачу, которая так подходила именно ей!

Вечером 11 июня произошли два события, которые, по моему мнению, подтвердили правильность наших соображений. В расположении 58-го пехотного полка 6-й дивизии был сбит самолет, у летчика которого был найден приказ, содержавший данные об отступлении противника на широком фронте. Следовательно, необходимо было следовать за ним по пятам. С другой стороны, 46-я дивизия донесла, что против нее ведется крупная танковая атака – признак того, что наше пребывание южнее Сены было явно очень неприятным для противника. Дальнейшая проволочка со временем могла не усилить для него эту неприятность, а лишь уменьшить ее.

Утром 12 июня 46-я дивизия, только что отбившая с большими для себя потерями атаку, донесла, что противник сосредоточивается перед ее фронтом, и срочно просила помощи (в донесении говорилось о ПО вражеских танках). Я решил на свой страх и риск начать наступление всеми тремя дивизиями. Но едва только я отдал приказ, как появился командующий армией. Хотя он и одобрил мое намерение, но полагал все же, что ввиду отсутствия новых оперативных указаний от ОКХ лучше подождать. Он был озабочен, конечно, главным образом тем, что мой корпус будет действовать впереди один. Он отдал, поэтому строгий приказ не продолжать наступление за линию Эвре – Паси – приказ, который еще раз был подтвержден для верности в вечернем приказе по армии.

Наступление 27-й дивизии, действовавшей слева, проходило успешно, 46-я же дивизия донесла, что она не может выступить. На южном берегу она не имела в достаточном количестве артиллерии, боеприпасов, продовольствия. Кроме того, она должна была отражать атаки танков, правда, их было всего 50–60.

В следующие дни бой опять принял характер преследования. 13 июня II армейский корпус справа от нас также форсировал Сену. В этот день наш штаб разместился в небольшом замке, который принадлежал известной писательнице Колет Дарвиль. К сожалению, она отсутствовала. Я переночевал в ее спальне, которая одновременно служила салоном, была очень элегантно обставлена и по старым традициям имела собственный выход в парк. Мы с удовольствием воспользовались бассейном в парке.

14 июня нас посетил главнокомандующий сухопутными силами [генерал Вальтер фон Браухич]. Я сообщил ему об успехах корпуса, что он принял к сведению, но ничего не сказал о дальнейших целях.

15 июня генерал-полковник фон Клюге сообщил мне, что армия теперь должна овладеть городом Ле-Ман. Необходимо стремительно преследовать противника, не ожидая соседей. Нам это было ясно, что так надо поступать, давным-давно!

16 июня дивизии корпуса снова натолкнулись на линии Ферте – Видам – Сенонш – Шатенёв на организованное сопротивление. Это были части 1-й, 2-й и 3-й механизированных дивизий, которые действовали во Фландрии, были эвакуированы из Дюнкерка и снова выгрузились в Бресте. Кроме того, вновь появились части двух колониальных бригад (спаги) и одной марокканской дивизии. Вечером сопротивление противника было сломлено. И здесь прекрасное впечатление оставили части 6-й дивизии, которые я посетил при объезде всех дивизий. Вечером мы получили от армии приказ, где нам указывалось направление: Ле-Ман – Анжер на Луаре. I армейский корпус должен выдвинуться слева от нас, и 46-я дивизия должна быть передана ему. XV танковый корпус, за исключением одной дивизии, которая должна была овладеть Шербуром, получил направление на нижнюю Луару, с тем чтобы «образовать там плацдармы». Вот в чем, оказалось, заключался оперативный план.

17 июня стало известно об отставке Рейно и о назначении старого маршала [Арни] Петена[113]. Должен ли был он организовать сопротивление или политики хотели предоставить старому заслуженному солдату Первой мировой войны право подписать капитуляцию?

Поступивший 18 июня приказ фюрера требовал самого энергичного преследования, что для нас тоже не было новостью. Далее, в нем требовалось быстрое занятие «старых имперских областей Туль, Верден, Нанси», заводов Крёзо и портов Брест и Шербур. Мы совершили форсированный марш, в котором один полк прошел 78 км. Моторизованный передовой отряд под командованием полковника [Фрица] Линдемана достиг района западнее Ле-Ман. Я переночевал в замке Бонетабль средневековой роскошной постройки. Впереди, за валом с подъемным мостом – фронтальная стена с четырьмя большими башнями со стенами толщиной в три метра. Сзади – двор, в углах которого также возвышались две башни. Наряду с замками на Луаре, которые мне вскоре пришлось увидеть, это было самое великолепное строение, которые я видел во Франции. Внутреннее убранство также было великолепным, в замке еще находилась часть прислуги. Владелец замка, г-н Рошфуко герцог Дуденьский[114], к сожалению, бежал.

Утром 19 июня, чтобы попасть в передовой отряд Линдемана, я проехал 50 км, не увидев ни одного немецкого солдата. Я прибыл в Ле-Ман, куда в качестве победителя 70 лет назад вступил мой дед, и осмотрел там великолепный собор. По дороге мне встречались отряды французских солдат, которые двигались на восток без оружия, и целый артиллерийский дивизион со всеми орудиями и машинами, сдавшийся Линдеману. Армия противника явно начала распадаться. Несмотря на это, отряд Линдемана задержался перед участком реки Майен у Лиона – Анжера. На противоположном берегу были обнаружены вражеские пулеметы, обстреливавшие мост, и танки. Линдеман тщетно пытался подавить их огнем одной батареей 100-мм орудий, бывшей в его распоряжении. Я направился в сторону от моста на передний край у реки и выяснил, что, очевидно, в стороне от моста вообще не было противника или здесь были очень небольшие силы. Я порекомендовал одному командиру роты, который, по-видимому, выжидал на берегу, оставит ли противник мост, форсировать реку ниже по течению. Если он захочет, я буду его сопровождать. Это предложение подействовало. Через некоторое время солдаты роты, раздевшись, прыгнули в реку, переплыли ее и без всяких потерь достигли берега. Мост, на подступах к которому, к сожалению, уже лежали убитые, был захвачен! Я оставался еще в передовом отряде, пока он не начал продвижения на противоположном берегу, и затем возвратился на свой командный пункт. Все же противник несколькими танками и пулеметами задержал отряд на Майене 8 часов. Сразу же по прибытии на командный пункт я отослал моего первого адъютанта обер-лейтенанта Графа вновь к Линдеману со строгим приказом передовому отряду еще ночью перейти Луару. Действительно, он застал этот отряд готовящимся перейти на отдых на этом берегу. Адъютант добился однако того, чтобы отряд перешел реку ночью, причем он сам сел в первую надувную лодку.

Ночью на КП корпуса прибыли донесения от обеих дивизий о том, что передовые отряды переправились через Луару. Я тотчас же выехал вперед и был поражен величием реки, которая на западной переправе у Инграда была около 600 м ширины и имела сильное течение. На высоком мосту были взорваны два пролета. В этом промежутке надо было навести понтонный мост, причем ввиду разницы в высоте в 9 м пришлось использовать крутые сходни. Позже было страшно трудно съехать по этим сходням на автомашине. Во всяком случае, тяжелые машины надо было перевозить, что было довольно трудно при такой ширине реки, сильном течении и наличии многих отмелей.

У другой переправы около Шалона дело было проще, поскольку река здесь разделялась на три рукава. Мосты через оба северные рукава оказались в наших руках невредимыми, в связи с этим надо было навести мост только через последний рукав шириной 160 м. Здесь я наблюдал своеобразную дуэль. Утром французские солдаты показывались на том берегу только невооруженными. К вечеру же перед обоими мостами появились тяжелые танки. Наши части, выдвинутые на другой берег, не смогли их сдержать, т. к. орудия и зенитная артиллерия не могли быть еще переброшены туда. Так, на переправе у Шалона я увидел, как одновременно на нашей стороне изготовилось к открытию огня 88-мм зенитное орудие, а на другой стороне – тяжелый танк, и оба одновременно открыли огонь. К сожалению, наше орудие было тотчас же подбито. В тот же момент, однако, появилось наше легкое противотанковое орудие, которое удачным попаданием в самое уязвимое место неприятельского 32-тонного танка[115] подожгло его.

Вечером я остановился в замке Серран, расположенном недалеко от Шалона. Это было огромное роскошное здание, окаймленное мощными башнями и подковой окружавшее парадный двор. Вокруг замка был устроен ров. Замок принадлежал герцогу Тремую, князю Тарентскому[116]. Это одно из самых видных имен старой Франции. Последний титул герцоги унаследовали около 1500 лет назад, породнившись с фамилией Анжу в Неаполе. Но им не удалось там занять трон, которым завладел Фердинанд. Один из членов семьи Тремуй вместе с Байардом были единственными лицами, имевшими прозвание «рыцаря без страха и упрека». В замке хранилось, особенно в чудесной библиотеке, много исторических документов еще тех времен, когда его владельцы были сторонниками Стюартов. Весь нижний этаж был, однако, недоступен, т. к. здесь была сложена, как и в других замках, мебель королевского дворца в Версале. Сам я разместился в одной из комнат в башне, на верхнем этаже, которая была устроена как салон для grand lever[117], с великолепной кроватью под восьмиметровым балдахином. Рядом находилась роскошная комната для одевания с чудесным потолком в своде. Замок, отделанный с фасада белым камнем и имевший четыре огромные башни из серого камня, был расположен в огромном парке. Великолепная парадная лестница со сводчатым потолком в стиле ренессанса вела в залы первого этажа, чудесно украшенные картинами и гобеленами. Понятно, что здесь, как и во всех других местах, мы внимательно относились к чужой собственности и бережно с ней обращались.

К 22 июня нам удалось переправить 6-ю и 27-ю дивизии на южный берег Луары. Передовые отряды продвинулись еще глубже. Множество французских солдат сдавалось в плен.

23 июня мы получили известие о том, что за день до этого было подписано перемирие в Компьенском лесу. Кампания во Франции окончилась. В своем приказе по корпусу я поблагодарил солдат подчиненных мне дивизий, которых «не защищал ни один танк и не везла ни одна машина», за их самопожертвование, героизм и отвагу. Они смогли благодаря успешному наступлению организовать преследование противника на глубину 500 км, которое по праву носит название «марш-бросок к Луаре». «Колесо истории повернулось?!» Но от Компьена 1918 г. до Компьена 1940 г. лежал долгий путь[118]. Куда он поведет нас дальше?

Глава 7

МЕЖДУ ДВУМЯ КАМПАНИЯМИ

ОКХ готовит частичную демобилизацию. – Заседание Рейхстага в Берлине. – «Что же дальше?» – Отсутствие военного плана. – Победа над Англией при помощи воздушной и морской войны? – Борьба за Средиземное море? – Вторжение на Британские острова? – Была ли осуществима операция «Морской лев»? – Причины отказа от вторжения. – Запоздалое решение, незначительные успехи в «Битве за Англию». – Политическая позиция Гитлера по отношению к Великобритании. – Огромный риск войны на два фронта

День победы над Францией стал для Германии искуплением за черный день поражения 11 ноября 1918 г., что было зафиксировано подписанием соглашения в салон-вагоне маршала Фоша в Компьене. Теперь Франция должна была подписать свою капитуляцию в том же месте, в том же вагоне. 22 июня 1940 г. Гитлер достиг вершины своей славы. Франция, чья военная мощь с 1918 г. была постоянной угрозой для Германии, теперь – как раньше ее восточные сателлиты[119], – перестала существовать как противник рейха. Британская армия была изгнана с материка, хотя и не была окончательно разгромлена. Хотя на востоке Советский Союз – теперь имевший общую границу с рейхом – несмотря на Московский договор[120], представлял скрытую опасность, вряд ли можно было предполагать, что он после германских побед над Польшей и Францией собирается в ближайшее время начать войну. Если Кремль и предполагал воспользоваться тем, что у Германии связаны руки военной кампанией на Западе, для расширения своей экспансии, то для таких действий он момент упустил. В Москве, очевидно, не рассчитывали на столь быстрые и убедительные победы немецкой армии над объединенными войсками западных держав.

Если вермахт добился таких успехов в Польше и Франции, то это объяснялось не тем, что его командование с первых дней Компьенского перемирия 1918 г. готовило реванш. Вопреки всем утверждениям враждебной нам пропаганды, совершенно ясно, – если здраво оценивать опасность, которая могла угрожать рейху в случае войны, – что немецкий Генеральный штаб в период между 1918 и 1939 гг. не ставил перед собой цель развязать агрессивную или реваншистскую войну, а стремился к обеспечению безопасности государства. Правда, военное командование отдало себя, в конце концов, в распоряжение Гитлера – после его ошеломляющих политических успехов. Можно также сказать, что оно признало примат политики, политики, которой оно не одобряло и которую оно могло – если такая возможность вообще существовала – предотвратить только с помощью государственного переворота.

В завоеванных нами победах решающим, впрочем, не были масштабы перевооружения Германии, которое Гитлер форсировал всеми средствами. Конечно, принимая во внимание разоружение Германии, навязанное ей Версальским диктатом, это перевооружение было предпосылкой всякого успешного ведения войны – в т. ч. и оборонительной. Однако в действительности вермахт не мог выставить такие же крупные силы, как это мог позволить себе Советский Союз в отношении сухопутных войск, а западные державы – в области авиации. В действительности армии западных держав, если оценивать численность дивизий, танков и артиллерии, были примерно равны немецкой армии, а по ряду параметров даже превосходили ее. Не военный потенциал сыграл решающим роль в кампании на Западе, а высокая подготовка личного состава вермахта и лучшее руководство им. Немецкая армия кое-чему научилась с конца Первой мировой войны и снова вспомнила незыблемые законы военного искусства.

После заключения перемирия ОКХ сначала приняло меры, имевшие целью проведение демобилизации значительной части дивизий. Одновременно несколько пехотных дивизий должны были быть переформированы в танковые или мотопехотные.

Штаб XXXVIII армейского корпуса был сначала переведен в район Сансера на средней Луаре, с тем чтобы руководить здесь переформированием этих нескольких дивизий. Итак, мы сменили чудесный замок Серран, наполненный историческими воспоминаниями, на маленький замок, который построил себе известный фабрикант Куантро на вершине крутого холма, возвышающегося над долиной Луары. Наш новый дом должен был изображать старую крепость и отличался безвкусицей, которой обычно отличаются всякие подражания. Стоявшая рядом с жилым домом башня, подделанная под развалины древней крепости, никак не меняла положения. Маленькие пушки, стоявшие на террасе, не создавали впечатления военных трофеев, на что надеялся владелец, фабрикант ликера. Прекрасным был лишь вид, открывавшийся с вершины горы на широкую плодородную долину Луары. Характерным для вкуса этого выскочки – владельца замка была большая картина, висевшая в его рабочем кабинете. На ней были изображены сидящие за круглым столом коронованные правители Европы начала века – наш кайзер, старый император Франц Иосиф, королева Виктория и др. Они были изображены так, как будто Куантро уже немного подпоил их. Над ними же возвышался у стола владелец, с триумфом поднимавший над застольной компанией бокал ликера фирмы Куантро. Единственное изменение, которое мы сделали в этом «замке», заключалось в том, что мы сняли эту пошлую мазню.

19 июля все высшие руководители вермахта были вызваны в Берлин для участия в заседании Рейхстага, где Гитлер провозгласил окончание Западной кампании. На этом заседании он выразил благодарность нации, оказав почести высшим военным чинам[121]. Размах этих почестей говорил о том, что Гитлер считал войну уже выигранной.

Хотя немецкий народ, безусловно, принял оказание почестей заслуженным солдатам как вполне естественное явление, все же по своей форме и размаху эти почести – так, по крайней мере, восприняли мы, военные, – выходили за рамки необходимого.

То что Гитлер присвоил одному адмиралу звание гроссадмирала, а двенадцати генералам – звание генерал-фельдмаршала[122], лишь девальвировало значение этих званий, которые в Германии привыкли считать высшим военным чином. До сих пор было принято, что условием получения такого отличия было (если не считать генерал-фельдмаршалов, произведенных в этот чин императором Вильгельмом II в мирное время) самостоятельное руководство кампанией, выигранное сражение или захваченная крепость.

После Польской кампании, в которой подобным условиям отвечали главнокомандующий сухопутными силами и командующие обеими группами армий, Гитлер не счел возможным выразить свою благодарность армии производством их в ранг фельдмаршалов. Теперь же он сразу создал дюжину генерал-фельдмаршалов. Среди них наряду с главнокомандующим сухопутными войсками, который провел две блестящие кампании, был и начальник Верховного командования вермахта (ОКВ), который ничем не командовал и не возглавлял Генеральный штаб. Далее, среди них был статс-секретарь Имперского министерства авиации, который – каковы бы ни были его способности – никак не мог быть приравнен по заслугам к главнокомандующему сухопутными войсками.

Наиболее явно позиция Гитлера проявилась в том, что он выделил главнокомандующего люфтваффе Геринга, произведя его в рейхсмаршалы[123] и наградив только его одного Большим крестом Железного креста, не отметив подобным же образом главнокомандующих сухопутными войсками и военно-морскими силами. Такая форма распределения почестей могла рассматриваться только как сознательное принижение роли главнокомандующего сухопутными войсками – это простая констатация факта. В этом слишком явно проявилось отношение Гитлера к ОКХ и оценка им деятельности этого ведомства.

В день заседания Рейхстага я узнал, что нашему корпусу предстоит получить новую задачу. Он перебрасывался к побережью Ла-Манша в целях подготовки к вторжению в Англию. Для этого штабу корпуса были подчинены три пехотные дивизии. Корпус разместился в Туке, элегантном морском курорте близ Булони, где многими красивыми виллами владели англичане. Штабные службы обосновались в большом отеле, при строительстве которого явно не жалели средств, а я с узким кругом лиц занял маленькую виллу, принадлежавшую одному французскому судовладельцу. Хозяин хотя и бежал, но оставил семью управляющего, так что здесь были люди, которые могли содержать дом и мебель в порядке и охранять их. В противоположность тому, что мне пришлось позже увидеть в Германии, мы ни в коем случае не вели себя, как господа, которые распоряжаются по своему усмотрению чужой собственностью. Напротив, мы строго обращали внимание на то, чтобы во всех домах, занятых нашими войсками, поддерживался порядок. Вывоз мебели до последнего предмета или же изъятие ценных предметов в качестве «сувениров» не соответствовали традициям немецкой армии. Когда я однажды проезжал мимо одной виллы, которая была недавно оставлена нашей воинской частью и пребывала в довольно большом беспорядке, я приказал ротному фельдфебелю вернуться на виллу с командой и навести там порядок.

Вследствие безупречного поведения немецких войск наши отношения с французским населением в те полгода, что я провел во Франции, ничем не были омрачены. Французы при всей своей вежливости проявляли достойную быть отмеченной сдержанность, чем только завоевали наше уважение. Впрочем, каждый из нас более или менее был очарован этой благословенной страной. Сколько здесь памятников древней культуры, красивых ландшафтов и шедевров знаменитой кухни! Сколько товаров было в этой богатой стране! Правда, наша покупательная способность была ограничена. Только определенный процент денежного содержания выдавался в оккупационных деньгах. Это правило строго выдерживалось, по крайней мере, в сухопутных войсках. Таким путем умеривалась понятная жажда к приобретениям, а это было весьма желательно в интересах сохранения престижа немецкой армии. Этих денег было достаточно, чтобы иногда съездить в Париж и один день наслаждаться прелестью этого города. В течение нашего пребывания на побережье вплоть до ноября мы получали удовольствие от морского купания, которым наслаждались мой новый адъютант обер-лейтенант Шпехт, мой верный водитель Нагель и конюх Рунге, совершавшие также долгие прогулки верхом по побережью. Следует заметить, что в Ла-Манше высота прилива достигает 8 м по сравнению с уровнем отлива. Это обстоятельство играло большую роль в вопросе о возможностях высадки на английском побережье, а также при выборе времени для входа в порты при вторжении. Однажды, купаясь, мы заплыли далеко в море, а наш «Мерседес» неожиданно был захвачен приливной волной. Только в последнее мгновение его удалось вытащить из уже намокшего песка с помощью подоспевшего тягача. Зато Нагелю удалось поймать в море оригинальный трофей. Далеко в море плавал мостик с одного из потопленных пароходов. Нагель взобрался на него и появился вскоре из капитанской кабины с сеткой, ракетками и шариками для настольного тенниса, которыми мы пополнили арсенал наших спортивных принадлежностей. Таким странным образом, пожалуй, никому еще не удавалось приобрести настольный теннис.

Радость и удовольствие, которые доставляли эта прекрасная страна и затишье после выигранной кампании, не привели, однако, к тому, что солдаты распустились, как это обычно бывает с оккупационными войсками. Наоборот, перед командованием стояла задача обучать части совершенно новой задаче – я имею в виду десантную операцию. Войска ежедневно проходили обучение в прибрежной местности, покрытой дюнами и во многом похожей на участки, где должна была произойти высадка. После того как прибыли наши средства переправы – переделанные лодки с Эльбы и Рейна, небольшие рыболовные суда и катера – мы смогли проводить при спокойной погоде вместе с кораблями военно-морского флота учения по посадке и высадке морских десантов. При этом многим приходилось принимать холодную ванну, если лодка неумело подводилась к берегу. Молодые фенрихи военно-морского флота тоже должны были сначала овладеть

этой новой задачей. Нельзя было на них обижаться за то, что они это делали без особого воодушевления: командовать лодкой с Эльбы – это не то, что нести службу на красавце-крейсере или подводной лодке. Трудно приходилось также и со старыми шкиперами, владельцами лодок или пароходов, которые вместе с фенрихами стояли на капитанском мостике этого несколько авантюрного флота вторжения. Но, несмотря ни на что, все в этой подготовке к необычной задаче делалось с огоньком, и мы были убеждены, что справимся с ней.

Операция «Морской лев»

Уместно будет сделать здесь некоторые критические замечания относительно плана Гитлера, предусматривавшего высадку в Англии, и в особенности причин, приведших к отказу от этого намерения.

Если Гитлер после победы над Францией действительно думал, что война уже выиграна и остается только внушить эту мысль Англии, то он явно ошибался. Тот холодный отказ, которым было встречено в Англии его крайне неопределенное мирное предложение, показал, что ни английское правительство, ни английский народ не склонны к такой мысли.

Перед Гитлером и его ОКВ встал теперь вопрос: «Что же дальше?» Этот вопрос неизбежно встает перед государственным деятелем или полководцем, когда в период войны стратегические промахи или неожиданные политические события, например, вступление новых государств в войну на стороне противника, создают совершенно новое положение. Тогда ничего другого не остается, как изменить «план войны». В таком случае соответствующих деятелей можно упрекнуть в том, что они переоценили силы своего государства и недооценили мощь врага, что они неправильно оценили политическую обстановку.

Но если государственные и военные деятели должны задать себе вопрос «Что же дальше?» после того, как военные операции согласно их расчетам – в данном случае даже сверх всяких расчетов – привели к победе над врагом; если разбитый противник спасся на своих островах, то невольно возникает вопрос: а существовал ли вообще у немецкой стороны вообще какой-либо «план войны»?

Конечно, никакая война не идет по раз и навсегда установленной программе, по плану, который выработан одной из сторон. Но если Гитлер пошел в сентябре 1939 г. на риск войны с Францией и Англией, то он должен был заранее подумать, как справиться с этими государствами. Ясно, что немецкое Верховное командование ни до, ни во время кампании во Франции не имело «плана войны» относительно того, что необходимо предпринять после победы в войне или как ее продолжать. Гитлер надеялся на уступчивость Англии. Его военные советники в свою очередь полагали, что нужно ждать «решений фюрера».

На этом примере особенно ясно видно, к чему приводит несбалансированная организация высших органов военного управления, сложившаяся у нас вследствие передачи верховного командования вермахтом Гитлеру без одновременного создания ответственного за руководство всеми военными действиями общеимперского Генерального штаба.

Фактически рядом с главой государства, который определял общую политику страны, не существовало военной инстанции, которая отвечала бы за руководство военными действиями. ОКВ Гитлер уже давно низвел до положения своей военной канцелярии. Начальник ОКВ Кейтель вообще не был в состоянии давать Гитлеру советы по вопросам стратегии.

Главнокомандующим тремя видами вооруженных сил Гитлер не предоставил практически никаких прав для оказания влияния на общее руководство военными действиями. Они могли только иногда высказывать свое мнение по вопросам ведения войны, но Гитлер, в конце концов, принимал решения исключительно на основе своих личных соображений. Во всяком случае, он оставил за собой право инициативы, так что мне неизвестен ни один случай (за исключением вопроса о Норвегии, когда гроссадмирал Рэдер первым подал ему мысль о проведении операции в этом районе), когда важное решение в вопросах общего ведения войны исходило бы от командования одного из видов вооруженных сил.

Так как никто не имел права составлять «план войны», и менее всего, конечно, ОКВ, то практически все сводилось к тому, что все ждали очередного проявления «интуиции фюрера». Одни, как Кейтель и Геринг, – в суеверном почитании Гитлера, другие, как Браухич и Рэдер, – пав духом. Ничего не меняло и то обстоятельство, что в штабах трех видов вооруженных сил имелись мнения, затрагивавшие вопросы ведения войны на длительную перспективу. Так, гроссадмирал Редер еще зимой 1939/40 г. дал задание Штабу руководства морской войной изучить технические возможности и условия операции по высадке десанта в Англии. Но не оказалось ни одной военной инстанции, ни одной личности, которая бы, действуя в духе и традициях подлинного начальника Генерального штаба, была бы признана Гитлером не только экспертом или исполнителем, но и военным советником по вопросам общего руководства военными действиями.

В настоящем же случае результатом подобной организации высших военных органов было то, что после окончания кампании на Западе, как уже было сказано, стоял вопрос: «Что же дальше?»

Наряду с этим вопросом высшее руководство Германии стояло перед двумя фактами:

1. Факт существования неразбитой и несогласной на переговоры Великобритании.

2. Тот факт, что Германия в связи с возможным рано или поздно вступлением в войну Советского Союза, с которым она теперь имела общую границу (как бы Кремль и ни казался сейчас миролюбиво настроенным по отношению к Германии), находилась под скрытой угрозой войны, о которой упоминал Гитлер еще в 1939 г., когда подчеркивал необходимость в кратчайшие добиться победы на Западе.

Эти факты указывали на то, что Германия должна закончить войну с Англией в самое короткое время. Только в том случае, если это удастся, можно было считать, что Сталин окончательно упустил возможность использовать раздоры между европейскими государствами для продолжения своей экспансионистской политики. Если не удастся найти мирный путь решения вопроса, Германия должна пытаться путем применения военной силы быстро разделаться со своим в то время последним врагом – Великобританией.

Трагедией этого короткого промежутка времени, определившей на долгое время судьбу Европы, было то обстоятельство, что обе стороны серьезно не искали путей мирного решения вопроса на разумной основе. Совершенно уверенно можно сказать, что Гитлер предпочел бы избежать войны с Британской империей, т. к. его основные цели находились на Востоке. Но способ, который он избрал на заседании Рейхстага после окончания кампании во Франции для столь неопределенного мирного предложения Великобритании, вряд ли мог вызвать благоприятный отклик у противной стороны. К тому же сомнительно, чтобы Гитлер, которым к тому времени уже овладела преступная мания величия, был готов к миру на основе разумности и справедливости, если бы Великобритания сама сделала серьезное бы предложение об этом. К тому же Гитлер уже не мог просто так отказаться от сделанных им самим политических шагов. Он отдал половину Польши и Прибалтику Советскому Союзу – факт, который он мог ликвидировать только ценой новой войны. Он открыл путь к удовлетворению стремлений Италии к захвату областей, находившихся под властью Франции, и тем самым очутился в зависимости от своего союзника. Наконец, после Праги ему перестали доверять как политику, и он практически полностью перестал считаться возможным партнером для переговоров у держав, которые, возможно, в другой ситуации и проявили бы готовность заключить с ним договор, отвечавший его стремлениям.

Немецкий народ в своей массе восторгался бы Гитлером, если бы он после победы над Францией добился подписания мира на разумной основе. Народ не хотел присоединения к Германии областей, в которых преобладало польское население, он также не одобрял идеи некоторых фантазеров, которые, ссылаясь на древнюю историю, обосновывали свои территориальные притязания тем, что когда-то та или иная область входила в Священную Римскую империю германской нации. В Германии, за исключением некоторых фанатиков из партийного руководства, никогда серьезно не верили в идею «народа-господина», призванного править Европой или даже всем миром. Народу нужно было только, чтобы Гитлер утихомирил свою свору пропагандистов, проложив путь к достижению разумного мира.

С другой стороны, английский национальный характер, так полно воплотившийся в личности главы правительства Черчилля, препятствовал тому, чтобы Англия на этом этапе войны – да и позже – серьезно искала разумного конструктивного компромисса. Приходится удивляться упорству англичан, при всех обстоятельствах решивших продолжать начатую борьбу, как бы ни угрожающе иногда было их положение. К этому нужно еще добавить, что это ожесточение, «непреклонная ненависть» к Гитлеру и его режиму (у некоторых политиков и по отношению к «прусской Германии») притупили способность распознать еще более грозную опасность, которая угрожала Европе в лице Советского Союза. Очевидно также, что английская политика находилась в плену традиционных соображений о «европейском равновесии» (ради восстановления которого Великобритания, в конце концов, и вступила в войну), которые предполагали низвержение ставшего слишком могущественным государства на континенте. Англичане закрывали глаза на то, что в изменившемся мире «мировое равновесие» было нарушено прежде всего тем, что Советский Союз набрал большую силу, нарушено из-за той опасности, которую представляла для Европы эта страна, исповедовавшая идеи мировой революции.

К тому же глава английского правительства Черчилль был слишком воинственным. Это был человек, который думал исключительно о войне и желанной победе и смотрел на политическое будущее через призму этих военных целей. Только спустя несколько лет, когда Советы уже подошли к Балканам – этому нервному узлу Великобритании, Черчилль распознал заложенную здесь опасность. Но в то время он ничего не мог сделать, имея союзниками Рузвельта и Сталина. Сначала он верил в силы своего народа и в то, что США, в конце концов, будут вести войну во главе со своим президентом на стороне Великобритании. Но как мало в то время была готова к этому основная масса американского народа при всей его антипатии к Гитлеру!

Скрытая угроза Германии, которая исходила со стороны Советского Союза, не могла, конечно, укрыться от взгляда такого человека, как Черчилль. Что касается возможного советско-германского конфликта, то он рассматривал его как надежду для Великобритании. Напротив, мысль о соглашении с Германией не находила места в его мозгу, т. к. после подобного соглашения с большой вероятностью последовала бы в ближайшее время борьба между двумя тоталитарными государствами. Хотя здравая оценка сильных и слабых сторон обоих государств не позволяло с уверенностью отдать полную победу одному из них, можно было надеяться на то, что они оба свяжут себя такой войной на долгое время, что приведет к их взаимному ослаблению. Подобная ситуация неизбежно будет иметь следствием то, что обе англо-саксонские державы смогут претендовать на роль верховного арбитра. Возможно также, что война между обоими тоталитарными государствами приведет к гибели обоих режимов.

Во времена диктатур, торжества идеологий, «крестовых походов», взвинчивания масс народа безудержной пропагандой слово «Разум» нигде, к сожалению, не пишется с большой буквы. Так в ущерб обоим народам и к несчастью Европы получилось, что Великобритания и Германией избрали путь решения спора между собой с помощью оружия.

Вопрос «Что же дальше?», который встал перед немецким верховным командованием после окончания войны с Францией, был решен, следовательно, в духе продолжения войны против Великобритании. Но тот факт, что по изложенным мною причинам у Германии не было никакого «плана войны», который предусматривал бы продолжение военных действий после кампании во Франции, должен был привести к тяжелым последствиям. После того как Гитлер принял план (но не решение) нанести поражение Англии в результате вторжения, не было сделано никаких практических приготовлений для решения этой задачи. Результатом было то, что мы упустили лучший шанс – немедленно использовать слабость Англии. Предпринимаемые теперь для организации высадки меры заняли слишком много времени, так что удача от проведения подобной операции была сомнительной уже из-за одних метеорологических условий. Этот последний факт наряду с другими, о которых я еще буду говорить, дал Гитлеру повод или предлог, отказавшись от вторжения, вообще отвернуться от Англии, чтобы затем выступить против Советского Союза. Результаты известны.

Прежде чем остановиться на причинах этой решающей перемены в военной стратегии, я остановлюсь на возможностях, которые бы возникли в том случае, если бы Гитлер был готов вести войну с Англией до последнего.

Здесь были возможны три пути. Первый путь – попытка поставить Англию на колени путем блокады ее на морских коммуникациях. Германия имела для этого благоприятные предпосылки, поскольку она теперь контролировала побережье Норвегии, Голландии, Бельгии и Франции и могла его использовать в качестве баз для люфтваффе и подводных лодок.

Менее благоприятно ситуация обстояла с необходимыми для этого средствами борьбы.

Военно-морской флот ни в коей мере не располагал даже приблизительно достаточным количеством подводных лодок, не говоря уже о тяжелых надводных кораблях, особенно авианосцах, с которыми могли бы взаимодействовать подводные лодки. К тому же оказалось, что борьба Англии с подводными лодками будет эффективной до тех пор, пока английская авиация будет иметь возможности вести боевые действия.

Что касается люфтваффе, то на их долю выпали бы в этой борьбе следующие задачи:

– завоевание господства в воздухе, по крайней мере, в такой степени, которая исключала бы воздействие английской авиации на подводную войну;

– вывод из строя английских портов путем их разрушения;

– эффективное взаимодействие с подводными лодками в борьбе против вражеских транспортов.

Практически все это должно было иметь предпосылкой уничтожение английских ВВС и разрушение военного потенциала Англии.

Ход «Битвы за Англию» показал, что люфтваффе в 1940 г. не были достаточно сильны, чтобы справиться с этой задачей. Не стоит сейчас заниматься обсуждением вопроса о том, были ли бы результаты иными, если бы погодные условия в августе и сентябре не были столь неблагоприятными (чего нельзя было ожидать заранее) и если бы руководство люфтваффе в самый, по-видимому, критический для противника момент не прекратило бы борьбу с британской авиацией и не перенацелило свои самолеты на Лондон.

Во всяком случае, летом 1940 г. ввиду ограниченного количества самолетов бомбардировочной авиации и отсутствия истребителей дальнего радиуса действия вряд ли можно было с уверенностью ожидать быстрого достижения цели: уничтожения британских ВВС и разрушения военного потенциала Англии. Война, исход которой в основном должен был быть решен с помощью технических средств, все еще требовала намного больше сил и времени, чем мы предполагали. В войне между приблизительно равноценными противниками быстрый исход, как правило, достигается только более высоким уровнем военного искусства и реже – в результате борьбы вооруженных сил до истощения одного из противников, как это неизбежно произошло бы здесь. Следовательно, надо было с самого начала готовиться к затяжной войне. Чтобы обеспечить успех, нужно было так же умножить военную авиацию, как был увеличен в свое время подводный флот.

Я должен совершенно ясно заявить, что мысль, будто такая большая страна, как Великобритания, может быть быстро поставлена на колени «оперативной воздушной войной» в духе генерала Дуэ, была, во всяком случае в то время, только мечтой. Примерно то же проявилось и позднее – во время развязанной Союзниками воздушной войны против Германии. Во всяком случае, если уж было принято решение нанести поражение Англии посредством блокады морских коммуникаций, надо было направить все военные мощности на усиление подводного флота и авиации. Для этого необходимо было сократить сухопутную армию и тем самым высвободить необходимую для промышленности рабочую силу.

Главная же опасность скрывалась в затягивании войны. Никто не мог точно знать, как долго еще будет выжидать Советский Союз. Если бы мы встали на путь сокращения сухопутной армии и связали нашу авиацию борьбой против Англии, то Советский Союз, если бы и не вступил в войну, неминуемо встал бы на путь политического шантажа.

Другая опасность скрывалась в возможности вступления Америки в войну на ее ранней стадии. Вряд ли США стали бы спокойно смотреть на то, как медленно удушают Англию. В эту войну ВВС и военно-морских сил Америка могла вступить сравнительно рано, но в случае немецкой высадки в предполагаемые сроки на Британских островах она бы опоздала.

Все же, если бы Германия имела действительно единое военное руководство, она могла решиться на этот путь с надеждой на успех, правда, учитывая существование постоянной угрозы вмешательства со стороны Советского Союза или Америки. И это, конечно, только в том случае, если строго ограничиться целью уничтожения британских ВВС и блокады морских коммуникаций Великобритании. Любое отклонение в сторону сомнительных идей борьбы за подрыв морального духа английского народа путем массированных бомбардировок городов могло лишь поставить под угрозу успех всей войны.

В качестве второго возможного пути, которым можно было бы пойти, чтобы нанести поражение Великобритании, называют войну за Средиземное море. Гитлеру или немецкому военному командованию вообще ставили в упрек то, что они никак не могли отрешиться от оков «континентального мышления». Они якобы никогда не могли правильно оценить значение Средиземного моря как жизненно важной артерии Британской империи. Возможно, что Гитлер мыслил континентальными понятиями. Но другой вопрос: привела ли бы потеря Англией Средиземного моря действительно к ее отказу от продолжения войны, а также, какие последствия имело бы для Германии завоевание Средиземноморья.

Бесспорно, потеря позиций на Средиземном море была бы для Великобритании тяжелым ударом. Это могло бы сильно сказаться на ее положении в Индии, на Ближнем Востоке и тем самым – на снабжении Англии нефтью. Кроме того, полная блокада ее коммуникаций на Средиземном море сильно подорвала бы снабжение Англии. Но был бы этот удар смертельным? На этот вопрос, по моему мнению, надо дать отрицательный ответ. В этом случае для Англии оставался бы открытым путь на Дальний и Ближний Восток через мыс Доброй Надежды, который никак нельзя было блокировать. В таком случае потребовалось бы создать плотное кольцо блокады вокруг Британских островов с помощью подводных лодок и люфтваффе, т. е. избрать первый путь. Но это потребовало бы сосредоточения здесь всех сил люфтваффе, так что для операций на Средиземном море ничего бы не осталось! Какой бы болезненной ни была для Англии потеря Гибралтара, Мальты, позиций в Египте и на Ближнем Востоке, этот удар не был бы для нее смертельным. Напротив, эти потери скорее укрепили бы волю англичан к сопротивлению – это в их характере. Британская нация не признала бы этих потерь для себя роковыми и еще ожесточеннее продолжала бы борьбу! Она, по всей видимости, опровергла бы известное утверждение, что Средиземное море – это жизненно важная артерия Британской империи. Очень сомнительно также, чтобы доминионы не последовали за Англией, решившей продолжить борьбу.

Второй вопрос состоит в том, какие последствия имел бы для Германии успешный исход борьбы за Средиземное море.

Главное заключается в том, что Италия могла явиться для этой борьбы хорошей базой, но ее вооруженные силы внесли бы в борьбу весьма скромный вклад. Это положение не требовало подтверждения дальнейшими событиями, поскольку тогда уже все было совершенно ясно. В частности, нельзя было ожидать, что итальянский флот будет в состоянии изгнать англичан из Средиземного моря. Германия, следовательно, должна была взять на себя всю тяжесть этой борьбы. Кроме того, дело могло осложнить то обстоятельство, что итальянский союзник неизбежно рассматривал бы Средиземное море в качестве своей зоны влияния и выставил бы свои притязания на занятие там господствующего положения.

Если бы мы хотели лишить Великобританию ее позиций на Средиземном море, надеясь нанести ей этим смертельный удар, то надо было захватить Мальту и Гибралтар и изгнать англичан из Греции и Египта. Не подлежит сомнению, что немецкие вооруженные силы, если бы они перенесли свои действия в район Средиземного моря, в военном отношении решили бы эту задачу. Однако этот путь неизбежно повел бы дальше. Захват Гибралтара требовал или согласия Испании, которого фактически нельзя было получить, или оказания сильного давление на ее правительство. В обоих случаях это привело бы к отказу Испании от политики нейтралитета. Германии ничего бы не оставалось, как организовать охрану побережья Пиренейского полуострова – с согласия или против воли испанского и португальского правительств – и одновременно взять на себя снабжение этого района. Необходимо было бы считаться с сопротивлением как в Испании, так, прежде всего, и в Португалии, которая считала, что ее колонии в этом

случае будут вскоре оккупированы англичанами. Во всяком случае, Пиренейский полуостров надолго поглотил бы значительную часть немецкой армии. Насильственная оккупация стран Пиренейского полуострова могла бы оказать катастрофическое для нас воздействие на США и латиноамериканские страны.

Если бы не удалось достичь реального взаимопонимания с Францией, что было почти исключено ввиду итальянских и испанских претензий на французские колонии, то в дальнейшем стало бы необходимым занятие французской Северной Африки – если мы были намерены не допустить, чтобы Англия когда-нибудь вновь овладела Средиземноморским регионом.

Если бы мы изгнали англичан из Египта (а в случае, если бы они закрепились и в Греции, – то и оттуда), этот путь и в восточной части Средиземного моря в дальнейшем неизбежно привел бы к странам Ближнего Востока, особенно ввиду того, что требовалось бы отрезать пути снабжения Англии нефтью. Существовало мнение, что создание базы на Ближнем Востоке дало бы Германии два преимущества. Первое – возможность создать непосредственную угрозу Индии; второе – выход во фланг Советскому Союзу, что могло бы удержать его от вступления в войну против Германии. Я думаю, что такой ход рассуждений является неправильным. Не говоря уже о том, что было очень сомнительно, какое влияние окажет размещение частей вермахта на длительный период в странах Ближнего Востока на позицию этих народов, можно сделать два следующих вывода:

– операции из Ближневосточного региона против Индии или Советского Союза уже по одной причине состояния коммуникаций никогда не могли проводиться в том объеме, который гарантировал бы действительный успех; морская мощь Англии в этом случае сыграла бы решающую роль;

– появление Германии на Ближнем Востоке ни в коем случае не только не удержало бы Советский Союз от вступления в войну против Германии, а скорее наоборот.

Вся суть вопроса борьбы за Средиземноморский регион заключается, на мой взгляд, в следующем. Утрата позиций на Средиземном море не была бы смертельным ударом для Великобритании. Далее, решающая борьба за Средиземное море надолго связала бы крупные немецкие силы, что резко усилило бы соблазн для Советского Союза начать военные действия против Германии. Это тем более возможно, что те цели, которых он, вероятно, стремился достичь – а именно контроль над Балканами и господствующее влияние на Ближнем Востоке – можно было завоевать только в войне против Германии.

Путь через Средиземное море для достижения победы над Англией был обходным. Его можно сравнить с путем Наполеона, когда он надеялся нанести смертельный удар Англии, пройдя через Египет в Индию. Этот путь должен был надолго отвлечь немецкие силы на отнюдь не решающее направление. Это ситуация давала, с одной стороны, время для вооружения Британских островов, а с другой – Советскому Союзу большой шанс на успех в войне против Германии. Средиземноморский путь в действительности был уклонением от решения вопроса, которого не надеялись добиться в войне на Британских островах. В результате этого был выбран третий путь, обсуждавшийся в 1940 г., – вторжения на Британские острова.

Прежде чем перейти к этому вопросу, необходимо заметить относительно ведения войны на Средиземном море, что в ней фактически, как потом часто было и в России, Гитлер никогда своевременно не сосредоточивал необходимые силы. Кардинальной ошибкой был отказ от захвата Мальты, что вполне возможно было сделать на более ранней фазе войны. Этот отказ сыграл, в конце концов, решающую роль в последовавшей затем потере Северной Африки со всеми вытекающими отсюда последствиями. Во всяком случае, в июле 1940 г. Гитлер отдал приказ о разработке плана вторжения на Британские острова (но не принял окончательного решения) и дал указания о проведении соответствующей подготовки.

Операция должна была готовиться под кодовым названием «Морской лев» (Seelowe) и проводиться только при определенных предпосылках. О форме проведения этой операции, о трениях, которые возникли в связи с этим вопросом, прежде всего, между ОКХ и Штабом руководства морской войной, уже сообщалось другими лицами, представлявшими противную сторону. Писали также о причинах или предлогах, которые, в конце концов, должны были оправдать отказ от проведения этой операции.

Здесь я затрону поэтому только три важных вопроса:

– Могло ли вторжение в Англию вынудить ее отказаться от борьбы, т. е., принесло ли бы оно нам в случае успеха операции окончательную победу?

– Могли ли мы вообще рассчитывать на успех вторжения, и какие последствия имел бы провал этой операции?

– Каковы были причины, заставившие, в конце концов, Гитлера отказаться от вторжения и тем самым от достижения победы над Англией, и повернуть армию против Советского Союза?

По первому вопросу надо сказать, что вторжение было бы самым быстрым путем для достижения победы над Англией. Оба другие пути, о которых мы говорили выше, не могли привести к быстрой победе. Но была ли бы эта победа окончательной? Возможно и весьма вероятно, что правительство Черчилля даже после потери Британских островов пыталось бы продолжать руководство войной из Канады. Последовали ли бы за ним по этому пути все британские доминионы – этот вопрос мы обсуждать не будем. Во всяком случае, завоевание Британских островов не означало бы окончательного поражения Британской империи[124].

Важнейшим, видимо, было следующее: после захвата Британских островов немцами противник потерял бы базу, которая, по крайней мере, в тот момент, была совершенно необходима для организации высадки союзников на континенте. Осуществить вторжение через Атлантику, не пользуясь при этом в качестве трамплина Британскими островами, было в то время абсолютно невозможно, даже в случае вступления Америки в войну. Можно не сомневаться также и в том, что после победы над Англией, вывода из строя британских ВВС, изгнания британского флота за Атлантику и уничтожения военного потенциала Британских островов Германия была бы в состоянии в кратчайшие сроки улучшить ситуацию на Средиземном море.

Следовательно, можно сказать, что даже если бы английское правительство после потери Британских островов пыталось бы продолжать войну, оно вряд ли имело шансы выиграть ее. Тем более, остается еще ряд вопросов, на которые и сегодня никто не может дать убедительного ответа:

– Последовали ли бы за Великобританией в этом случае ее доминионы?

– Не перестала ли бы существовать скрытая угроза, которую представлял собой для Германии Советский Союз, если бы он не рассчитывал в ближайшем будущем на открытие «второго фронта» в Европе? Не мог ли бы тогда Сталин с согласия Гитлера развернуть свою экспансию в Азию?

– Предприняла ли бы Америка свой «крестовый поход» против Германии, если бы она должна была по существу одна нести всю тяжесть войны?

Конечно, Германия также не имела тогда возможности добиться мира по ту сторону океана. Ясно лишь одно: ее положение после успешного вторжения на Британские острова было бы несравненно выгоднее, чем когда-либо, тем более в результате той войны, которую стал вести Гитлер.

С военной точки зрения, следовательно, вторжение в Англию летом 1940 г., если, конечно, существовала надежда на успех этого предприятия, несомненно, было правильным решением. Что должно было или могло бы произойти в случае успеха Германии в этой операции на пути достижения компромиссного мира, который всегда должен был быть целью разумной политики Германии, не относится к области военных вопросов. Лучше вновь вернемся к военной стороне дела и, следовательно, к важнейшему вопросу: могло бы быть вторжение в Англию в 1940 г. иметь успех?

Конечно, мнения о том, какие шансы имела операция «Морской лев» всегда сильно разнятся. Ясно одно: эта операция была связана с чрезвычайным риском. Ссылка на необходимость колоссальных объемов технического снаряжения, которое понадобилось союзникам при высадки в Европе в 1944 г. (десантные суда для транспортировки танков, искусственные гавани[125] и т. д.), недостаточна для того, чтобы сделать вывод о заведомой неудаче немецкой высадки, которую в тот момент обеспечивали значительно более примитивные транспортные средства. Недостаточно также указать на абсолютное превосходство союзников в 1944 г. в воздухе и на море, как бы ни важны были оба эти фактора.

С другой стороны, если Германия летом 1940 г. даже и приблизительно не имела столько преимуществ, то у нее имелось одно решающее, а именно – после высадки на побережье Англии она не встретила бы какой-либо организованной обороны, обеспеченной хорошо вооруженными и обученными войсками во главе с подготовленными командирами. Фактически летом 1940 г. Англия на суше была абсолютно беззащитна перед силами вторжения. Эта беззащитность была бы почти полной, если бы Гитлер не дал эвакуироваться из Дюнкерка Британскому экспедиционному корпусу.

Успех вторжения в Англию летом 1940 г. зависел от двух факторов:

1) от возможно скорейшего проведения этой операции с тем, чтобы нанести поражение Англии на суше еще в момент ее полной беззащитности и чтобы одновременно использовать благоприятные метеорологические условия летнего периода (в июле, августе и начале сентября в Ла-Манше море было обычно спокойно);

2) от возможности в достаточной степени парализовать действия британских ВВС и флота на период высадки и захвата плацдармов.

Также очевидно, что было невозможно предугадать, какая будет погода, а также дать точный ответ на вопрос, сможет ли люфтваффе обеспечить превосходство в воздухе над Ла-Маншем хотя бы на период высадки, операция «Морской лев» всегда была связана с очень большим риском.

Учитывая этот риск, высшие военные инстанции медлили и всегда рассматривали вопрос о высадке в Англии с многочисленными оговорками. Уже тогда было ясно, что у Гитлера не лежало сердце к этой операции. В нижестоящих штабах можно было заметить отсутствие при этих приготовлениях настойчивости и энергии со стороны высших инстанций. Генерал Йодль, начальник Штаба оперативного руководства ОКВ, даже видел в этой попытке вторжения своего рода шаг отчаяния, никак не связанный со сложившейся общей ситуацией.

Главнокомандующий люфтваффе Геринг, которого военное руководство вермахтом как всегда не могло достаточно строго контролировать, не рассматривал воздушную войну против Англии, которой он руководил, как часть – хотя и самую существенную – операции по высадке всей германской армии. Методы использования авиации, которые, в конце концов, нанесли большой урон ее материальной части и личному составу, показывают скорее, что он рассматривал воздушную войну против Британских островов как самостоятельную операцию и в соответствии с этими установками руководил ею.

Штаб руководство морской войной, который первым поставил вопрос о вторжении в Англию, при исследовании практических возможностей проведения этой операции пришел к выводу, что ее проведение при определенных предпосылках возможно. Но, несмотря на это, он лучше всего отдавал себе отчет в слабости наличных средств.

Наиболее положительную позицию занимало, пожалуй, ОКХ, хотя оно сначала (до победы над Францией) вообще не рассматривало вопрос о возможности высадки на Британских островах. Совершенно ясно, однако, что те, кто в первую очередь рисковал собой при операции «Морской лев», – предназначенные для вторжения части сухопутных войск, – как раз наиболее интенсивно готовились к ней и подходили к этому делу с верой в успех. Я думаю, что имею право утверждать это, т. к. подчиненный мне XXXVIII армейский корпус[126] должен был действовать в первом эшелоне армии вторжения: из Булони в район Бексхилл – Бичи-Хед[127]. Мы были убеждены в успехе, но принимали во внимание существующие опасности. Вероятно, однако, что мы не очень хорошо себе представляли, что тревожило два других вида вооруженных сил – особенно военно-морской флот.

Известно, что две основных причины, или предлога, заставили Гитлера, в конце концов, отказаться от реализации плана операции «Морской лев».

Первая – тот факт, что подготовка этой операции потребует много времени, в результате чего первый эшелон сил вторжения сможет начать форсирование Ла-Манша самое раннее 24 сентября [1940 г.], т. е. в то время, когда – даже в случае, если все пойдет успешно, – не будет никакой гарантии, что в проливе можно ожидать метеорологических условий, способствующих дальнейшему развитию операции.

Второе и решающее обстоятельство состояло в том, что люфтваффе к этому времени не удалось достичь необходимого воздушного превосходства над британскими ВВС.

Если даже согласиться с тем, что в сентябре 1940 г. эти факторы могли казаться решающими для отказа от вторжения в Англию, то тем самым мы не дадим еще ответа на вопрос, было ли возможно вторжение при другом военном руководстве. Но именно об этих факторах, в конечном счете, идет речь, когда мы оцениваем решение Гитлера уклониться от решающей битвы с Англией и напасть на Советский Союз.

Речь идет, следовательно, о том, были ли оба выше указанных фактора – затягивание операции «Морской лев» по времени и недостаточные результаты воздушной «Битвы за Англию» – неизбежными.

Что касается первого из них – откладывание срока высадки до последней декады сентября, – то ясно, что этого вполне можно было избежать. Если бы существовал какой-либо «план войны», в котором заранее был бы предусмотрен также вопрос о нанесении поражения Англии, то значительная часть технических приготовлений к вторжению могла бы быть предпринята еще до окончания кампании на Западе. Если бы существовал такой план, то было бы немыслимо, чтобы Гитлер дал возможность по каким-либо причинам эвакуироваться из Дюнкерка Британскому экспедиционному корпусу. По крайней мере, оттягивания сроков высадки до осени не произошло бы, если бы немецкое руководство приурочило приказ о вторжении к моменту поражения Франции, т. е. к середине июня, а не к середине июля. Подготовка к вторжению на основе поступившего в июле приказа при полном использовании всех возможностей могла быть вообще закончена к середине сентября. Если бы решение было принято четырьмя неделями раньше, то это дало бы возможность начать форсирование Ла-Манша уже в середине августа.