Читать книгу Хранительница ароматов - Эрика Бауэрмайстер, Erica Bauermeister - Страница 14

Матрас был мягким, простыни туго натянутыми.

Это не моя кровать.

Я лежала с закрытыми глазами, старалась не шевелиться и затаила дыхание. Я понимала, что как только впущу запахи и открою глаза, мир станет другим, неправильным. А он должен оставаться привычным, неизменным. Иначе мне не выдержать. И поэтому я пообещала себе, что не открою глаз, не буду дышать носом и не стану выяснять, где нахожусь.

Попыталась перевернуться, мне хотелось сжаться в клубочек и исчезнуть, но тяжесть на ногах не позволяла двигаться. Рефлекторно вдохнула и почувствовала запах влажного меха животного. Клео?

Ахнула, почти надеясь, но в ответ услышала только хриплое дыхание. Не Клео. Я застыла, моя кожа горела от паники. Теплое дыхание коснулось моего лица, и я втянула воздух, полный глубоких мускусных тонов. Медведь? Чей-то язык скользнул по моей щеке. Это было уже слишком!

Я зажмурилась и закричала.

– Все в порядке, ma cherie.

Ужасное животное исчезло, и где-то надо мной послышался голос. Женщина. Щекой я почувствовала ладонь, пахнущую дрожжами, мукой и сахаром.

– Это был всего лишь наш пес, – сказала она. – Теперь он на улице.

Рука женщины погладила меня по макушке. В эту минуту каждая прядь моих волос вспоминала пальцы отца, скользившие по моим кудрям, когда он читал мне. Инстинктивно я подтянула рубашку к лицу, страстно желая ощутить остатки запахов ароматических бумажек. Но ткань в моих руках была мягкой и тонкой.

То была не моя рубашка. Я вдохнула пустой запах – никаких цветов. Никакой сосновой смолы и морской соли. Никаких яблонь и фланели. «Нет», – подумала я.

– Твоя одежда в стирке, – сказала женщина. – Она пропахла дымом, но скоро будет свежей и чистой, не волнуйся.

Нет. Нет. Нет.

Он окончательно исчез. Горе настигло меня и поглотило целиком.

Я не знаю, сколько прошло времени. Видела, как женщина входила проведать меня, коснулась щеки, потом плеча.

– Эммелайн?

Я не отвечала. Через несколько часов она вернулась.

– Эммелайн, – на этот раз ее голос звучал по-другому: спокойно, но настойчиво, – тебе нужно открыть глаза прямо сейчас. И обязательно нужно поесть.

За закрытыми веками я видела лишь черный океан бутылок.

Позволь мне прыгнуть с тобой, папа. Такая мысль настойчиво стучалась в моей голове. Меня не пугали ни холод, ни мрак мира, только бы быть с ним.

– Здесь ты в безопасности, – снова заговорила женщина.

Безопасность. Какое странное слово.

Однако запахам нет дела до ума или сердца. Они проберутся сквозь тьму закрытых глаз, проскользнут мимо баррикад мыслей. Тело – их сообщник. Мы можем жить без еды неделями, несколько дней обходиться без воды, но попробуйте не дышать – и легкие взбунтуются.

И постепенно, вслед за этими предательскими вдохами, в комнату прокрался аромат чего-то запеченного в духовке. И настойчивый запах размягченного жареного лука. Я старалась не обращать на них внимания, но они все равно проникали внутрь, теплые и гостеприимные, как лето.

– Люди лгут, Эммелайн, а запахи – никогда, – говорил мне отец. Я все еще видела, как он стоит у курятника и учит меня искать свежие яйца.

«Следуй за ним, – его палец стучит по моему носу. – Не стой у него на пути».

Не хочу оставлять тебя, папа.

Но в конце концов деваться было некуда. Я открыла глаза.

Трудно объяснить испытанный мною шок, когда я впервые увидела настоящую женщину. Конечно, у нас были фотографии и иллюстрации с изображением людей, но они существовали в книгах, пахли только бумагой. Их голоса были вариациями голоса отца, читающего мне вслух. Если бы я вообще об этом задумывалась, то решила бы, что другие люди – это просто уменьшенные или, наоборот, более высокие или более округлые версии моего отца.

Но женщина, стоявшая передо мной, выглядела по-другому. На ней были свободное голубое платье и широкий фартук. Седые волосы, собранные на затылке, оттеняли загорелую кожу, вокруг глаз и рта залегли морщинки. Она казалась старой и в то же время не очень, а ее сильные руки походили на узловатые корни дерева.

– Вот и ты, ma cherie, – улыбнулась она. Потом, словно поняв, что мне нужно побыть одной, добавила: – Я принесу поесть. Тебе давно пора подкрепиться.

Когда она вышла, я огляделась. Выкрашенные в голубой цвет стены были совершенно гладкими. Никаких ящичков. Никаких флаконов. Никакого мерцающего леса. Окно напротив кровати выходило на воду; свет, проникавший внутрь, был насыщен серебром поздней зимы. На утесе никогда не было столь яркого света. Я почувствовала себя незащищенной вдали от привычного леса, подтянула колени к груди, не обращая внимания на обстановку, и уставилась на дверь.

Запах кардамона, мягкий и успокаивающий, опередил вошедшую в комнату женщину. Появилось воспоминание – листок из красного флакона с ароматом знойного места, который словно обволакивал, лаская мне кожу. «Кардамон, – сказал тогда отец. – Они прячутся, как сокровища». И показал фотографии стручков в форме крошечных лодочек, из которых сыпались черные семена.

– Вот, – проговорила женщина, протягивая тарелку и стакан с чем-то белым внутри. – Никто никогда не отказывался от моих булочек.

От запаха с тарелки у меня закружилась голова. Мы тоже пекли хлеб на острове, но этот аромат был более мягким и нежным. Но при этом в нем присутствовали какие-то более тяжелые и настойчивые нотки. Я взяла булочку. Она была коричневой и липкой. После первого же ее кусочка мой рот наполнился сладостью. Я пробовала сахар и раньше, но только как редкое лакомство из русалочьих коробок, а здесь его было столько, сколько я не ела ни разу за целый год. Заныли зубы, рот наполнился слюной.

С удивлением взглянула на женщину, она улыбалась.

– Рада, что они тебе нравятся, – сказала она. – А теперь, коль уж мы смотрим друг на друга, позволь представиться. Я – Колетт. Мой муж Генри – тот, кто нашел тебя. Это наш дом.

Она протянула стакан. Я поднесла его ко рту, отхлебнула и поперхнулась. Будучи на острове, я привыкла к воде и яркой прозрачной зелени елового чая, а эта жидкость была густой, холодной и мягкой, как пенка волн, бьющихся о край лагуны.

– Это молоко, – объяснила Колетт.

Так вот каково оно на вкус! Повторяющийся образ в одном из сборников рассказов – стакан молока, который дают ребенку перед сном. Это казалось таким удовольствием!

– Простите, – пролепетала я, ощущая, как мой желудок скрутило, и испугавшись, что меня может стошнить.

Колетт немедленно вышла и вернулась со стаканом воды, вкус которой отдавал металлом. Она была совсем не похожа на воду из нашего колодца, выложенного холодными камнями, но все же лучше молока. Женщина сидела на краю кровати, пока я пила, глядя по сторонам и стараясь не думать о вкусе воды и открытом небе за окном.

Ты не дома.

Отвернувшись от окна, обнаружила слева от себя комод с маленькой лампой. А рядом с ней – флакон с зеленой восковой печатью. Я вздрогнула.

– Ты не отпускала его, – сказала женщина, кивнув на флакон. Она внимательно наблюдала за мной. – Генри говорит, что он последний. Люди находили эти бутылочки по всему побережью. Все гадали, откуда они взялись. Была даже статья в «Дейли Сан». Но большинство с красными пробками.

Я вспомнила, как, стоя на утесе, бросала отцовские флаконы в воду. И его лицо, глядящее на меня из холодных волн.

– Не говорите ничего! – взмолилась я. – Пожалуйста!

Колетт опустила взгляд. Мои пальцы вцепились в ее запястье, но если ей и было больно, она не подала виду.

– Хорошо, – спокойно проговорила она.

Я отпустила ее. Женщина взяла флакон и протянула мне:

– Вот, держи.

Колетт вышла из комнаты, сообщив, что должна приготовить обед для Генри, а я лежала, крепко сжимая флакон. Желание открыть его, сжечь бумагу и ощутить запах отца было почти непреодолимым, но этот маленький листок – все, что у меня осталось. Это было подтверждение всего нашего существования и того, что я сделала с нами. Мое самое лучшее и самое худшее воспоминание.