Читать книгу Книга домыслов - Эрика Свайлер - Страница 6

22 июня

Конечно, звонить в это время не полагается, но чем раньше ты позвонишь, тем больше шансов застать человека дома. Хотя лишь краешек солнца поднялся над водой, по голосу мистера Черчварри можно было предположить, что он уже давно на ногах.

– Мистер Черчварри! Я рад, что смог к вам дозвониться. Это Саймон Ватсон. Вы послали мне книгу…

– Ах, мистер Ватсон! – прозвучал голос из трубки. – Я рад, что посылка доставлена в целости и сохранности. – Человек на другом конце линии едва не задыхался от восторга. – Правда, фантастическая находка? Мне так жаль, что я не мог оставить этот журнал себе, потому что Мари обещает убить меня, если я принесу в дом еще хоть одно издание.

– Конечно, – произнес я, задумавшись, а после непродолжительной паузы, добавил: – Я вас не понимаю.

– Работа букиниста – это сущее наказание. Разница между магазином и домом постепенно стирается. Если честно, я пересек линию ограничения и теперь Мари, моя супруга, не потерпит появления в нашем доме ни одной книги, которую я не смогу продать, а оставлю себе.

– Понятно.

– Но вы же звоните не для того, чтобы я рассказывал вам о своей жизни. Как я понимаю, у вас появились кое-какие вопросы.

– Да. Где вы приобрели этот, как вы выразились, журнал и зачем выслали мне?

– Да… Конечно, конечно… Я говорил, что специализируюсь на антикварных изданиях? Я, так сказать, отношусь к разряду гончих, которые ищут по заданию клиента то или иное издание. Ваш журнал я приобрел на аукционе вместе с другими книгами. Я не собирался покупать его, так как поехал за чудесным изданием «Моби Дика», которое приглянулось моему клиенту.

В голосе букиниста появились проказливые нотки, и я вообразил его похожим на эльфа старичком.

– Эта книга была издана в 1930 году «Лейксайд Пресс». Мне очень повезло, что я смог заполучить ее, вот только вместе с этим лотом на аукцион было выставлено более двадцати разномастных изданий. Ничего особенного, но почти все эти книги вполне можно перепродать. Там был Диккенс, несколько книг Вулфа и ваш журнал.

Ваш… Я не считал это журналом, а вот прикосновение к кожаному переплету явно меня успокаивало.

– А кто был владельцем?

– Одна частная компания, управляющая инвестиционным обществом. Я попытался узнать у них, каково происхождение этих книг, но особой общительностью эти люди не отличаются. Если из затеи нельзя извлечь прибыли, этих людей ничто не может заинтересовать. Книги в таком ассортименте прежде принадлежали некоему Джону Вермиллону. Много изданий, но все весьма низкого качества.

Имя было мне незнакомо. Впрочем, я мало знал о своей семье. Папа был единственным сыном довольно пожилой супружеской пары. Его родители умерли раньше, чем я появился на свет. Мама прожила на свете недостаточно долго, чтобы мне о них рассказать.

– Почему вы переслали журнал мне, а не его семье?

– Из-за имени Вероны Бонн. Красивое имя. В основном очарования старым книгам придают пометки, оставляемые их прежними владельцами. То, как выведено имя вашей бабушки, говорит о том, что она была владелицей этого журнала. Было бы жаль выбросить этот раритет либо позволить ему и дальше рассыпаться, но оставить журнал у себя я никак не мог. Ну, я принялся искать человека с таким именем. Цирковая прыгунья с вышки. Как необычно! Я наткнулся на краткий некролог, благодаря ему вышел на вашу мать, а потом на вас.

– Сомневаюсь, что журнал принадлежал моей бабушке, – сказал я. – Насколько я знаю, она жила на чемоданах.

– А может, это был кто-нибудь из членов вашей семьи? Или журнал принадлежал поклоннику вашей бабушки? Люди любят хорошие истории.

Да, истории. Наша история, уж конечно, хорошая. Мои ладони показались вдруг скользкими, и я выронил кружку. Кофе растекся по испещренному трещинами линолеуму на кухонном полу. Схватив бумажное полотенце, я бросился вытирать лужу, но перевернул сахарницу. Старое, кислое чувство угнездилось в моей груди. Знакомое чувство, напрямую связанное с городской трагедией. Мама утонула. Папа умер от горя. Молодой человек в одиночку растил свою сестру.

– Вы это часто делаете? Я имею в виду собираете информацию о семьях прежних владельцев книг.

– Куда чаще, чем вам кажется, мистер Ватсон… Саймон. Могу я вас называть Саймоном?

Кровь струилась у меня под ногой, красная жидкость смешивалась с кофе и сахаром. Должно быть, я наступил на осколок кружки.

– Я не против.

– Вот и чудненько! В прошлом году мне в руки попалось восхитительное издание «Девы озера» Скотта. У книги был очень красивый переплет из любовно вышитой ткани. Между листами я нашел засушенную фиалку, которой исполнилось уже лет сорок, если считать с года выпуска. Маленькое чудо. На форзаце значилось имя владелицы: Ребекка Уиллобай. Женщина, разумеется, уже умерла, но я смог отыскать ее племянницу. Она очень обрадовалась, когда я прислал ей книгу, которую ее тетя так ценила, будучи молодой девушкой. Племянница сказала, что она как будто неожиданно повстречала свою тетю по прошествии стольких лет. Я надеялся, что и этот журнал станет для вас столь же дорогим. Надеюсь, так оно и есть?

Разговор воскресил воспоминания, вот только отнюдь не приятные.

– Раз вы на меня вышли, то знаете, что мои родители мертвы.

Раздалось смущенное покашливание.

– Извините. Мне жаль, если я пробудил неприятные воспоминания.

– Много времени прошло с тех пор, – выдохнул я.

Как бы то ни было, журнал замечательный и имеет какое-то отношение к тому, кто интересовался моей бабушкой.

– Если вам он не нужен, я вас пойму. Лучше перешлите журнал мне, но не выбрасывайте. Я заплачу за пересылку. Он чрезвычайно заинтересовал меня, к тому же он очень старый. Возможно, я смогу убедить Мари разрешить мне принести его домой.

Даже одна мысль о том, что можно попросту выбросить такой старинный документ, показалась мне кощунственной.

– Нет. Я вполне в состоянии позаботиться о сохранности журнала. Вы прислали его подходящему человеку. Я как-никак библиотекарь и работаю с архивами.

– Какое счастливое совпадение! – рассмеялся Черчварри.

Я начал понимать, что он получает истинное удовольствие, даря книги. Кажется, моему собеседнику свойственна интуитивная прозорливость. Светлое чувство зародилось в моей душе.

– Вы не могли бы мне сообщить, если, конечно, вам все же удастся это узнать, ваша это бабушка или нет? Это, разумеется, не столь важно, просто мне нравится знать историю моих книг. Такая у меня причуда.

Слова были произнесены мягким, несколько неуверенным тоном, словно мой собеседник боялся, что ему откажут. Я, конечно же, собирался это выяснить, но не потому, что Черчварри меня попросил, а потому, что поступить по-другому просто не мог. Слишком многое и многих моя семья потеряла, чтобы предавать прошлое забвению.

– Хорошо, – напоследок заверил я его.

Руки казались мне неуклюже большими. Я заклеил ранку на подошве бактерицидным пластырем, обулся в туфли и принялся наблюдать за тем, как солнце поднимается над морем. Разлитый кофе и рассыпанный сахар убирать я не стал. Позже. Прошел час после сумбурного разговора с Черчварри. Не знаю, что я делал все это время.

Чтобы прикрыть дверь, приходилось резко, со всей силы ею хлопать. Очередное неудобство, связанное с тем, что живешь в старом доме, стоящем на участке земли, подверженном оползням. Надо бы перевесить дверь. У Фрэнка есть токарный станок. Быть может, он сможет мне помочь. Я положил журнал на пассажирское сиденье автомобиля, и тут меня передернуло. Это просто чудовищно – так обращаться со старинным документом!

К Грейнджерской библиотеке надо было добираться почти через весь Напаусет. Я проехал три квартала, которые были застроены зданиями, имеющими историческую ценность. Когда-то все они принадлежали семейству Уильямсов. В 1694 году братья Уильямс основали город, построив на паях несколько домов в колониальном стиле. Далее я поехал по дороге, извивающейся лентой вдоль гавани, мимо пристани для яхт и ненавидимых Фрэнком лодок из стеклопластика, мимо порта и домов капитанов, которые туристы находят ужасно живописными. В порту много машин выстроилось в очередь на паром, идущий в Коннектикут. Гигантские челюсти огромного судна разверзлись, заглатывая в свою утробу седаны и спортивные автомобили. После порта дорога пошла вверх, к вершине высокого холма, увенчанного монастырем, а затем спускалась резко вниз. После солончакового болота дорога уходила вглубь острова, на плоскую равнину, в середине которой и располагался Грейнджер.

Сидевшие за абонементными столами Лесли и Кристина подтвердили мои опасения. Я опоздал. Разумеется, никто в такую рань по библиотекам не ходит, а первый детский кружок чтения собирается в десять, но опоздание все равно остается опозданием, что бы я по этому поводу ни думал. Я прошел мимо кабинета директора к своему столу в отделе справочно-информационного обслуживания. Я слышал, как каблуки туфель Дженис Купферман глухо стучат по полу в ее кабинете. Она наверняка заметила мое отсутствие.

Обычно, усевшись в кресло за своим рабочим столом, я чувствовал себя как дома, но сегодня меня донимали тревожные мысли. Я положил журнал перед собой на стол и уставился на него. Рабочий день следовало начинать с заявок на получение субсидий и бесконечной череды заказов самого необходимого, которые, впрочем, почти никогда не удовлетворялись. Потратив некоторое время на составление обоснования необходимости обновления электронных каталогов и списков рекомендуемых книг, я поймал себя на том, что смотрю на ящички с картотекой. Грейнджер находился в плачевном состоянии, граничащем с ветхостью и саморазрушением.

Началом библиотеки стал архив документов, посвященных китобойному промыслу. Хотя в самом Напаусете мало кто ходил бить китов, Филипп Грейнджер, основатель библиотеки, был человеком, одержимым китами. После смерти он завещал всю свою коллекцию документов, посвященных китобойному промыслу и Лонг-Айленду, библиотеке. Экспедиторские отчеты, рисунки, морские навигационные карты, рыночные прейскуранты на спермацетовое масло и ворвань. Плоды шестидесяти лет коллекционирования хранились в двух помещениях без окон на втором этаже. Дженис любила эти документы. Они являлись источником нашего финансирования, но большинство работающих здесь с радостью избавились бы от этой обузы.

Алиса Мак-Эвой переставляла книги на полках над старым микрофильмирующим аппаратом. Было что-то гипнотическое в ее волосах, сейчас заплетенных в толстую косу. Нет, назвать ее рыжей было бы неверно. Ее волосы имели цвет зрелой пшеницы. Я наблюдал за тем, как колышется эта коса в такт ее движениям, и мог уловить едва слышимый звук, с каким мои легкие исторгали воздух.

Алиса обернулась на шелест женского твидового костюма – в мою сторону направлялась Дженис Купферман.

– Саймон! Не могли бы вы зайти ко мне в кабинет на минуточку? – обратилась ко мне директор.

– Да, конечно.

В кабинете Дженис низкий потолок. Для такого низкорослого человека, как она, низковатые кресла не вызывают особого неудобства, а вот мне, когда я там бываю, приходится сидеть так, что колени оказываются едва ли не на уровне груди.

– Извините, – отметив мое затруднительное положение, сказала Дженис. – На новую мебель денег постоянно не хватает.

– Ничего. Я уже привык.

– Да, пожалуй, что так. – Усталая улыбка округлила двойной подбородок, знаменующий собой переход к старости. – Сколько вы уже здесь работаете? Лет десять, не меньше…

– Где-то так. Я уже сбился со счета.

Она сидела напротив меня. Нас разделяли три фута ламинированной столешницы.

– Мне неприятно это говорить… – сказала Дженис.

Каждое произнесенное слово она подкрепляла легким движением головы. При этом ее серьги в виде дельфинов мотались из стороны в сторону под каштановыми волосами, тщательно уложенными в пучок на затылке.

– Мне на самом деле очень неприятно это говорить.

Я бы еще глубже провалился в кресло, если бы только смог. Я уже понимал, о чем пойдет речь.

– Бюджет?

– В этом году город урезал нам финансирование, сильно урезал. Я старалась их переубедить, но это оказалось тщетным.

– Проще выдавить кровь из камня…

Дженис энергично закивала, и всякая надежда на то, что мне удастся выхлопотать премию и потратить ее на ремонт дамбы, улетучилась.

– Ну, надо где-нибудь поискать грант… там, куда мы прежде не обращались…

– Я, конечно, буду продолжать действовать в этом направлении, но реальность такова, какова она есть.

Можно было этого и не говорить. Когда в стране спад экономики, до истории китобойного промысла людям дела нет.

– Мне это очень неприятно, но придется сократить одного человека. Ничего личного. Я буду говорить об этом со всеми, но, если город не будет нас финансировать в прежнем объеме, кто-то вынужден будет уйти.

Кто-то. Не случайно она упомянула, сколько лет я здесь проработал. Я здесь самый старший, ну, еще Алиса почти одного со мной возраста, но она проработала в библиотеке на три года меньше. Вот только она кое-что понимает в составлении программ, а это куда важнее, чем обновление электронного каталога.

– Понимаю.

– Я сделаю все, что в моих силах, Саймон. Окончательного решения пока нет, но я считаю, что было бы нечестно с моей стороны не предупредить вас о том, что происходит.

– Конечно, – сказал я.

Когда я только начинал работать в Грейнджере, я думал, что Дженис излишне педантична в своих поступках. По прошествии нескольких лет, однако, я понял, что ее уже вконец измучила череда отказов в выдаче грантов, сокращение финансирования и вечное вымаливание подачек. Если она уволит двух девушек, работающих на выдаче книг, может быть спасено мое рабочее место или Алисы, но покорность судьбе, читающаяся на лице начальницы, и то, как она пыталась заверить меня, что еще не все потеряно, свидетельствовали о том, что Дженис не пожертвует двумя ради одного. Дамба, террасы, ремонт фундамента и крыши… Ничего этого не будет. Надо искать другой выход.

– Я сделаю все, что смогу, – сказала Дженис, когда я поднялся, чтобы уйти. – Позовите в мой кабинет Алису.

– Хорошо. Вы достанете деньги, Дженис. Вы всегда прежде доставали.

Пустые надежды. Мы оба это понимали.

Мне ничего не пришлось говорить Алисе. Стены кабинета Дженис тонкие. То, что Алиса все слышала, было написано у нее на лице.

– Уверена, что уволят меня, – сказала она.

Я вымученно улыбнулся:

– А я уверен, что никого не уволят.

Дверь в кабинет Дженис закрылась с тяжелым стуком.

Две девушки, сидящие напротив своих окошек выдачи литературы, вязали. Звяканье спиц разносилось эхом по помещению. Посетителей пока нет. Я вновь оказался за своим столом. Я позвонил в Спринхедскую и Морлендскую библиотеки, чтобы узнать, сильно ли их коснулось урезание финансирования. Узнал, что сильно. Плохи наши дела.

Я позвонил в Норт-Айсл Лизе Рид.

– Скажи мне что-нибудь приятное, Лиз.

– Что конкретно ты хочешь услышать?

– Например, о завалявшихся где-нибудь ненужных долларах или о новых возможностях подзаработать…

– Лучше не говори об этом. Я замужняя женщина. – Хотя произнесено это было в шутливой манере, я понимал, что Лиза не шутит. – Ищешь работу?

– Пока нет. Надеюсь на внезапный интерес к истории отечественного китобойного промысла.

Лиза даже не рассмеялась.

– Я могу выслать тебе ссылку на сайт предлагаемых вакансий. Надеюсь, ты там что-нибудь найдешь. Только помни, что мы уже не библиотекари, теперь мы называемся специалистами по информационному обеспечению. Если нужны рекомендации, ссылайся на меня.

– Спасибо, Лиз.

Закончив разговор, я принялся ждать, когда придет по электронной почте письмо от Лизы. На углу моего стола лежал журнал. Очень интересное сочетание дневника и приходно-расходной книги бродячего цирка. Путешествующие чудеса и курьезы Пибоди. Нелепое, абсурдное название. С какой стати кто-то вывел имя моей бабушки на заднем форзаце этого журнала? Вначале речь шла о различных вещах, так или иначе связанных с управлением цирком, перечислялись городки, куда приезжала труппа Пибоди, сообщалось о вырученных деньгах и дальнейшем маршруте следования. Излишне вычурный почерк затруднял чтение записок Пибоди, однако это не мешало заметить, что в них то и дело упоминался номер, в котором принимал участие немой мальчик Амос. Конец журнала очень пострадал. Кожа на задней крышке переплета практически рассыпалась, а чернила на последних страницах расползлись, образуя бессмысленные коричневые, синие и черные кляксы. Что ни говори, а хроматография[3] и время немилосердно обошлись с ним. Листая журнал, я обнаружил, что у него было два владельца. Если в начале страницы пестрели рисунками, то к концу ничего подобного не наблюдалось. Человек, который сменил первого, ограничивался лаконичными записями, содержащими даты, названия населенных пунктов и размер дохода. То, что находилось на последних страницах, уничтожила вода.

Дверь в кабинет Дженис со скрипом открылась и закрылась. Директор продолжала вызывать к себе по одному всех сотрудников библиотеки. Из кабинета вышла Марси, детский библиотекарь, и… я увидел… Незамысловатыми буквами, простыми черными чернилами было выведено: «Бесс Виссер. Утонула 24 июля 1816 года».

Я где-то слышал это имя. Более того, я помнил эту дату. Воспоминание было невольным и очень мучительным. Моя мама тоже утонула 24 июля.

– Саймон!

Алиса заглядывала мне через плечо. Выглядела она уставшей. Что ни говори, а дочь Фрэнка – симпатичная женщина. Я слишком хорошо ее знаю, чтобы восторгаться ее красотой, но вздернутый нос, острый подбородок и задумчивое выражение глаз делают Алису очень привлекательной женщиной. Для меня, впрочем, она всегда оставалась просто Алисой. Это много и ничего одновременно. Я знаком с ней всю свою сознательную жизнь. Мы видим друг друга почти каждый день, и это создает дополнительные неудобства. Трудно подобрать подходящие слова, хотя это и не нужно. У меня с Алисой ничего не может быть. Из-за Фрэнка. Из-за моих родителей.

Я провел рукой по лицу. Алиса тяжело вздохнула.

– Дженис найдет деньги, – сказал я ей.

– Она всегда находит источники финансирования, – поддержала меня Алиса. – Верь в архив.

– В архив мы, конечно, верим… Лиза из Норт-Айсла прислала ссылку на сайт вакансий, на всякий случай…

– На всякий случай… Понятно.

Взгляд Алисы скользнул по журналу. Пальцы пробежали по корешку.

– Старинная.

– Мне ее прислал один человек. Сам не знаю зачем.

– Загадка. Ты любишь разгадывать загадки.

С этим ее замечанием я был согласен, вот только после мелькнувшего в тексте знакомого имени все изменилось. К тому же эта женщина утонула 24 июля, как и моя мама. От этого становилось жутковато.

– Да, загадка здесь есть. На форзаце журнала написано имя моей бабушки. Я разговаривал с человеком, приславшим мне его. Он утверждает, что приобрел журнал на аукционе. Понятия не имею, что им двигало.

– А ты поищи о нем информацию. Ты же как-никак работаешь в библиотеке. Поиск информации – дело для нас привычное.

Женщина прижалась бедром к моему столу. Плавный женственный изгиб заслонил собой часть стеллажа со справочниками. Алиса на фоне энциклопедических изданий.

– У меня времени не было. Только я вошел, а тут Дженис…

Мы оба смолкли. Трудно дышать, когда в воздухе витает дух грядущих сокращений-увольнений.

– Пригласи меня на ужин, – попросила Алиса.

– Что?

– Я тебе помогу. Назови мне имя человека, который прислал тебе журнал. Я узнаю о нем побольше через Интернет. В качестве благодарности – ужин. Платишь ты. В «Памп Хауз» я не хочу. Выбери какое-нибудь милое заведеньице, где подают хорошее вино. Сегодня выдался ужасный день. Я хочу развеяться.

Оттолкнувшись от стола, она сохранила равновесие, балансируя на кончиках пальцев.

– Обещаю, что в «Памп Хауз» я тебя не поведу.

Для того чтобы избегать «Памп Хауз», имелось достаточно причин. Там вечно включен телевизор на всю громкость, обрюзгшие мужики сидят ссутулившись над своим безвкусным пивом… Когда-то я работал в «Памп Хаузе», на ходу подкрепляясь тем, что там подают. Теперь одно воспоминание об этом заведении вызвало у меня тошноту.

– Хорошо. Заедешь за мной в семь. Я хочу успеть принять душ. Так как его зовут?

– Мартин Черчварри из букинистической фирмы «Черчварри и сын», штат Айова.

Квартира Алисы располагалась в Вудленд-Хайтсе, неподалеку от того, что осталось от клубничной фермы. Когда я подъехал к дому, она уже поджидала меня. Я повез Алису в «Ла Мер». Именно в этот ресторан принято водить женщин. Его окна выходят на воду. По ночам Коннектикут призывно светит с противоположного берега гавани. Официанты говорят с акцентом. К блюдам подают настоящие соусы. Поговаривают, что в «Ла Мер» есть и настоящий соусье. На Алисе было розовое платье, достаточно короткое, чтобы все, кто пожелает, могли любоваться ее ногами. Лично я ими восхищаюсь. На работе Алиса ходит в практичных штанах и обуви без каблуков. В них удобно нагибаться, приседать, да и пыль, всегдашняя спутница библиотек, штанам не страшна. Учась в старшей школе, я видел ее ноги, когда Алиса щеголяла в юбочке для игры в хоккей на траве. Тогда они были красивыми, но с годами стали еще красивее. Часть волос была собрана заколками с одной стороны лица. Оставшиеся ниспадали волнами на спину. Это не свидание. Передо мной – Алиса. Женщина улыбнулась, когда я сказал, что она шикарно выглядит. Едва заметно изогнула губы, не больше.

– Ты тоже принарядился, – отозвалась она.

Подошел официант. Моя спутница заказала бокал вина.

– Не бойся. Я не собираюсь разорять твой банк.

Я рассмеялся. Было трудно сдержаться, наблюдая за тем, как ее губы касаются края бокала.

– Ты нашла что-нибудь о Черчварри?

– Я только начала копаться. Фирма «Черчварри и сын» на самом деле существует. Она специализируется на антикварных изданиях. У меня создалось впечатление, что он – Черчварри и сын в одном лице. Все сделки заключаются от имени одного человека. О самом Черчварри мне мало что удалось узнать. По-моему, он очень одинокий человек, поэтому рад протянуть руку помощи ближнему своему.

Я пожал плечами.

– Странное у него понимание помощи ближнему… Мне он совсем не показался одиноким и несчастным. Как раз напротив: жизнерадостность из него бьет ключом.

– Я собиралась еще поискать информацию об этой фирме, но пришлось помогать в детском зале.

– А что случилось с Марси?

– После разговора с Дженис она долго плакала в туалете.

Мы решили, что, пока мы еще не безработные и деньги у нас водятся, надо выпить.

– С тобой все будет в порядке, – заверила меня Алиса. – Из всех нас ты единственный, кто в состоянии выдержать работу с библиографическими примечаниями.

– Оно, возможно, и так, но половину того, что я делаю, может сделать компьютер. Ты когда-нибудь обращалась за грантом, который лишает тебя половины твоей работы?

– Нет, но это лишь потому, что грантами я не занимаюсь, – постукав ноготком по ободку бокала, сказала Алиса. – Меня больше интересует, не обращался ли ты за грантом, который может сделать ненужным половину того, что делаю я?

– Никогда даже в голову такое не приходило.

– Посмотрим, как все обернется, если тебя уволят.

Мы допили вино из бокалов и заказали еще. Вскоре мы расслабились, заулыбались и принялись вспоминать, как на четвертое июля Фрэнк чуть не обжег руку моему отцу римской свечой. Алиса начала со мной спорить, утверждая, что все было как раз наоборот, что она помнит, как ее мама накладывала на руку ее отца марлевую повязку. Трудно поверить, что девчонка, любившая кататься на качелях, и сидящая передо мной женщина – один и тот же человек. Мне всегда казалось, что у нее обязательно должен быть ухажер, какой-нибудь бездельник из Роки-Пойнта или Шорхема, человек, которого я никогда в глаза не видел. Наверняка у нее и сейчас кто-то есть. Принесли наш заказ.

– Папа переживает из-за твоего дома, – сказала Алиса, двигая кусочек спаржи по тарелке. – Я звонила ему на прошлой неделе. Он только о твоем доме и говорил.

– Я тоже переживаю.

– Не понимаю, почему ты его не продашь.

– Слишком много воспоминаний с ним связано.

Зазвонил мой мобильный телефон. Алиса капризно закатила глаза. Я пообещал быстро отделаться от звонящего, но тотчас же понял, что не смогу.

– Это я.

Я тихо сказал Алисе, что это сестра, и она взмахом руки дала мне добро. Когда знаешь человека всю жизнь, ему не надо объяснять, что на тот или иной звонок просто нельзя не ответить. Это удобно. Извинившись, я вышел из ресторана.

– Привет. Ты где?

– В норе в стене. Можешь говорить?

В трубке слышалось позвякивание стекла, стукающегося о стекло. Я повторил свой вопрос.

– Не знаю. Автостоянка у торгового центра… А это разве важно?

– Нет. Ты явно чем-то расстроена. Что случилось? Я как раз ужинал.

– Плохой расклад получился, – сказала сестра.

– Что? На картах гадала?

– Да. Я чувствую себя не в своей тарелке. Можно с тобой поговорить?

Я глянул через окно на Алису. Она ела, запивая еду вином. Заметив, что я на нее смотрю, женщина мне помахала.

– Да, но не долго.

– Помнишь, как я поранила себе ноги? Не знаю, с какой стати я об этом сейчас вспомнила. Я нырнула, а потом почувствовала, что у меня болят ноги. Мне сейчас надо с тобой об этом поговорить.

– Зачем?

Я уж было подумал, что она отключилась. Трижды я позвал сестру по имени, прежде чем она ответила.

– Помнишь, я поскользнулась на тех скалах, а ты меня нес? Должно быть, тебе было тяжело.

– Нет.

Мне было тринадцать, сестре – восемь. Она почти ничего не весила.

– Может, мне к тебе приехать?

Я мог бы отвезти сестру к врачу или в гостиницу, купить ей еду, сделать все, о чем она попросит.

– Я сейчас с Алисой. Мы, если хочешь, можем приехать вместе.

Если она не уйдет раньше, чем я вернусь к столику.

– Мы взбирались на те валуны. Там все было в раковинах усоногих раков. Не представляю, зачем мы туда полезли. Мы там не улиток случайно искали?

– Да, улиток. Энола! Может, я приеду и заберу тебя?

– Нет! Нет… Со мной все будет в порядке. На мне был черный купальник… черный в розовый горошек. Ты стоял на высокой скале, которую мы прозвали Тостером. Глупое название. Я хотела долезть до тебя.

Внутри Алиса разговаривала с официантом. Тот смеялся и, кажется, пытался с ней флиртовать. Мое свидание – или не свидание – продолжалось без меня.

– Помню, – сказал я.

Во время отлива скалы кишат жизнью: усоногие раки, морские улитки, водоросли, песчаные блохи… Мы передвигались на четырех конечностях, хватаясь пальцами за расщелины в камнях.

– Я поскользнулась на водорослях.

Я помнил, с каким звуком она ударилась о камень. Я метнулся и схватил сестру, но рука оказалась слишком маленькой и скользкой, а настоящей опоры у меня самого не было. Сестра скользила вниз по камням до самой воды.

– Энола! Можно я тебе перезвоню?

Она меня не слушала.

– Раковины впивались в мое тело. Чертова морская вода жгла мне кожу. Мне почудилось, что соль разъест меня. Я почувствовала головокружение, а затем мир померк.

– Я видел, как ты поскользнулась, а в следующую секунду уже ушла с головой под воду.

– Я погрузилась в воду очень глубоко. Помню, как мои ступни коснулись песчаного дна. Я кричала, кричала, а потом рядом появился ты. Ты очень быстро пришел мне на помощь.

Я подхватил сестру и нащупал глубокие порезы на ее ногах. Нет, не порезы… Куски плоти моей младшей сестры были вырваны из ее тела и теперь кровоточили на скалах. Я слегка надавил ей на живот, качая на руках.

Алиса посмотрела на меня через стекло. Я одними губами сказал ей: «Минуточку». Она пожала плечами и отпила из своего бокала.

– Ты отнес меня на руках домой, – сказала Энола.

Сестра не помнила кровавой дорожки, которая тянулась за нами по песку. Когда я добрался до дома, мне показалось, что там никого нет. Я ошибся. Папа сидел за кухонным столом, читал газету и пил то, что с натяжкой можно было назвать кофе. Он не оторвал глаз от газеты, когда я внес сестру в дом. Я отнес Энолу в ее спальню и положил животом вниз на кровать. После этого я принялся копаться в аптечке. Половину ее занимали лекарства, которые принимала мама. Прошло шесть лет, а папа так от них и не избавился.

Порезы от раковин усоногих – та еще головная боль. На них живет множество разнообразных бактерий, так что избежать заражения очень трудно.

– Ты мазал мне раны йодом. Помнишь, идиот?

– Я не знал, что делать.

Я навалился на сестру всем телом и крепко держал ее, а она визжала от боли. Мне казалось, что этот кошмар длился долгие часы. Я прижимал лежащую на кровати Энолу. Мамины лекарства валялись на полу. Папа в кухне сидел с пустой чашкой в руке.

– Ты был ко мне очень добр, Саймон, – сказала сестра.

Я делал все, что мог. Кажется, Энола немного успокоилась; по крайней мере, ее голос стал спокойнее, чем в начале разговора.

– С тобой точно все в порядке?

– Да. Мне просто захотелось услышать твой голос. Иногда после разговора с тобой мне становится легче.

– Хорошо.

Бесс Виссер. Внезапно я вспомнил, где видел это имя. В прошлом году, когда я передвигал мамин туалетный столик для того, чтобы устранить очередную течь, я нашел пожелтевший листок бумаги, где рукой матери были выведены имена трех женщин. Имя Бесс Виссер было среди них. Бумажка лежала на самом дне выдвижного ящика. Мама знала о существовании этой женщины.

– Подожди! Ты сказал, что ты сейчас с Алисой Мак-Эвой?

– Да.

– С Алисой, значит… Вот и хорошо. Я тороплюсь. Увидимся через пару недель.

– Энола!

– Спасибо.

Писк. Связь оборвалась.

Тем временем Алиса закончила ужинать и даже расплатилась по счету. Должно быть, на мне лица не было, потому что она тотчас поинтересовалась, что случилось. Я сказал, что просто Эноле срочно понадобилось со мной поболтать. Алиса удивленно приподняла брови, но ничего говорить не стала. Я извинился перед ней, но прежнее настроение к нам не вернулось… По крайней мере, не вернулось ко мне. Когда мы шли к машине, я понял, что Алиса теперь навеселе. Она что-то бормотала насчет каблуков своих туфель, привалившись боком к моему плечу. Приятная нагрузка, что ни говори.

– Это несправедливо! – заявила она, когда мы забрались в машину и тронулись в обратный путь. – Ты всю жизнь о ней заботился. Я же все видела… А потом она оставляет тебя одного, но надеется, что ты по первому же ее звонку все бросишь и помчишься ее выручать.

Алиса, по-видимому, не на шутку рассердилась и хотела продолжить в том же духе, но, вздохнув, сказала:

– Извини, я пьяна.

Я улыбнулся:

– Нет, не пьяна. Ты права. Так оно и есть.

– Невесело.

– Бывает.

Мы задержались у дверей ее квартиры. Я снова извинился и пообещал вернуть деньги за ужин в ресторане. Алиса сказала, что все это сущие пустяки. Кожа ее руки побелела там, где она касалась косяка двери.

– Я хочу кофе, – сказала Алиса. – Будешь кофе?

Она жаловалась мне на мою сестру. Она заплатила за наш ужин. Она надела сегодня платье. Вскоре мы можем остаться без работы. Спрашивая о кофе, она прищурилась. Это была Алиса. Если я переступлю порог ее квартиры, наши отношения уже не будут прежними, но я рискнул… Я наклонился… Ее губы оказались теплыми и мягкими. Целоваться она умела, пожалуй, лучше меня. И в этом Алиса меня обскакала.

Ее спальня представляла собой мешанину практичности и фантазии. Массивный стол, изготовленный из твердой древесины, стоял у стены. На опрятных полках выстроились в идеальном порядке книги и фотографии в рамках. У окна стояла небольшая абстрактная скульптура из раковин литорин, потолченных раковин лунных улиток и малюсеньких щитов мечехвостов. Только родившаяся на побережье девушка может увидеть красоту в подобного рода творении. Впрочем, скульптура была тут к месту. Кровать была словно из другого мира: гора подушек, разные ткани, разные размеры, разные оттенки розового…

Я рассмеялся, но затем ее руки обвили мои плечи и толкнули меня на кровать. Падать было просто восхитительно. Застежки, кнопки, пуговки, крючки, а потом кожа… Да, веснушки на ее груди были не менее сексуальными, чем на пупке, на шее и между бедрами. А затем учащенное дыхание и прикосновения, исследование тех частей тела, которые мы скрывали друг от друга. Мы теперь общались только шепотом, даже наш смех был приглушенным, скрытным… Ее рука гладила мою спину.

– Привет, – сказала она.

– Привет.

Вкус и страстность наших тел.

Алиса спала на своей стороне кровати, согнув колени так, что они почти касались ее груди. Я помнил, что она засыпала в такой позе, будучи ребенком, когда мы все вместе загорали на пляже. А я лежал без сна, думая о звонке Энолы, о журнале, о доме, о моей работе. Если я потеряю работу, я потеряю дом. Что бы я ни говорил Фрэнку, продавать дом я не собирался. Частичка моих родителей жила в стенах этого дома. Мне нужны деньги. Время. Мне следует позвонить по телефонам, которые пришлет мне Лиза. На столе стояла в рамке фотография Алисы в подростковом возрасте. Девочка держала в руках огромного луфаря. На вид ей было лет тринадцать или около того. В то время она еще носила челку. Снимал, должно быть, Фрэнк. Хотя его и не было на фотографии, я ощущал, как он смотрит на меня, отражаясь в улыбающемся лице Алисы. Мне бы следовало ее обнять, но я чувствовал себя немного не в своей тарелке. Я переспал с дочерью Фрэнка.

– Проснулся? – Ее голос был сонным и счастливым.

– Нет.

– Лгунишка. Я слышала, как ты барабанил пальцами по изголовью кровати. Ты такой недотепа.

– Извини.

– Из-за чего волнуешься?

– Ни из-за чего.

– Тем хуже.

– Я не хотел тебя будить. Ты выглядишь очень красивой, когда спишь.

Алиса и впрямь сейчас казалась мне идеалом красоты.

Она потерлась щекой о подушку и посмотрела на меня своим темно-карим глазом.

– Спасибо. Знаешь, тебе не следует здесь оставаться на ночь.

– Я хочу.

– Не уверена, что хотела бы видеть твое лицо за завтраком. Лучше уезжай. Я пока не готова. Хорошо?

– Уверена?

– Да. Я знаю, где ты живешь.

Я слишком резко крутанул руль, когда поворачивал, проезжая мимо солончакового болота, и шины «форда» взвизгнули. На меня накатило щемящее чувство, с которым я столько времени боролся. А все из-за перспективы потерять работу… и дом. И я переспал с дочерью единственного человека, который с готовностью одолжил бы мне деньги на ремонт и спасение. Вот только я не особо мучился из-за этого. Если честно, угрызения совести вообще меня не мучили, что хуже всего.

Вернувшись домой, я решил, что пытаться заснуть – пустое занятие. Поиски листочка бумаги не заняли много времени. Он лежал в том же выдвижном ящике туалетного столика, что и прежде. Три имени. Первое – имя моей бабушки, второй значилась некая Селина Дувел, а внизу большими буквами с наклоном было выведено: «Бесс Виссер». Это имя было обведено кружком. Алиса была совершенно права: я просто обожаю разгадывать загадки.

Свет, льющийся с крыльца Фрэнка, неплохо освещал гостиную в моем доме. Сосед подвесил к перилам своего крыльца панцирь мечехвоста просохнуть. Теперь он слегка покачивался на ветру. Я думал об Алисе, оставшейся в одиночестве в своей спальне, и жалел, что покинул ее.

Я записал имена в блокнот и положил его на стол. Завтра я постараюсь разузнать о них все, что смогу. Потом я записал все имена маминых родственников, о которых когда-либо слышал. Не густо, а жаль. Я открыл журнал. На развороте я увидел подробный, хотя и грубовато выполненный рисунок карты Таро: высокое белое здание на темном фоне, пронзенном молнией. Под рисунком было тщательно выведено название – «Башня». Из окна башни выпрыгнул человек. Он падал вниз, на скалы, виднеющиеся между бушующими волнами.