Читать книгу Закон скорпиона - Эрин Боу - Страница 5

Да Ся сплела руки на затылке и задумчиво поглядела вверх.

– Знаешь, однажды я буду управлять судьбой миллиона человек. Монахи трех орденов станут почитать меня за богиню. Мне будет подчиняться армия из десяти тысяч пехотинцев и пяти тысяч солдат легкой кавалерии. Но сейчас я не представляю, как заставить эту козу спуститься с яблони.

– Лупоглазка! Давай слезай! – заорала Тэнди, потому что на коз только и можно кричать.

Коза, которую и на самом деле звали Лупоглазка, подняла хвост. Дождем полились катышки. Тэнди отпрыгнула назад.

– По-моему, она застряла, – сказал Хан.

Мы остановились и вытянули шею. Верхушку древнего дерева все время подрезали, и шишковатые ветки опускались к земле. В раскрытой кроне и устроилась Лупоглазка, как будто она белка, а не коза.

– Они редко застревают настолько безнадежно, как кажется, – заметила я.

– Я говорю не о том, застряла она или нет, – возразила Зи. – Я говорю о том, стал бы мир лучше, если бы им управляли козы? У них есть определенная сноровка.

– Козы – это проклятие, – заявила Тэнди.

Сидней бы тут вступил. Поддразнил бы Тэнди за любовь бросаться обвинениями. А потом бы, наверное, вскочил на дерево и спихнул козу, как мешок с грязным бельем.

Вот только Сиднея нет. Уже пять недель прошло с тех пор, как Лебединая Всадница забрала его в серую комнату. Где-то там, далеко, на губернаторском корабле, стоящем близ Батон-Ружа, приспустили флаги. Произносили речи о жертвенности. А здесь, в Четвертой обители, среди людей, которые знали Сиднея и по-своему любили его, – нам здесь было тяжело даже произносить его имя.

– Проклятие – это, пожалуй, слишком, – скептически отозвалась я за навсегда ушедшего.

– Они – экологическая угроза. Ты представляешь хотя бы приблизительно, сколько миллионов акров земли козы превратили в пустыню?

– А я сыр люблю, – сказал Хан.

– Вдруг она и впрямь застряла? – спросила я. – Смотрите – копыто! У нее правое заднее копыто попало в промежность между вон теми ветками. Если она застряла, нам нужна садовая пила.

– И лестница, – ухмыльнулся Грего – может быть, оттого, что я сказала «промежность».

Но к счастью, на этот счет он промолчал, и они с Аттой пошли за инструментами.

Близился полдень – жаркий, сухой и ветреный. Яблоневые листья выглядели золотыми от пыли сверху и серебряными снизу. Солнечные блики падали сквозь них кружащимися монетками, а за садом расстилалась прерия, полная стрекота кузнечиков.

Коза сопровождала все наши действия комментариями. Ходили слухи, что Талис и его люди проводят эксперименты с загрузкой животных – сканируют их мозг и затем копируют данные в машины, чтобы усовершенствовать процесс загрузки людей, которые по-прежнему редко после него выживают. Говорят, такие животные-компьютеры порой разговаривают. В общем, я и так могла бы примерно перевести бесстрастное блеяние Лупоглазки: «Я коза. Я могу дотянуться до яблок. Я коза. Я на дереве».

Несмотря на жару и сыплющиеся сверху катышки, это были блаженные мгновения передышки. Яблони заслоняли нас от немеркнущего взгляда Паноптикона. Сквозь листву было видно, как он возвышается над главным зданием, весь хитиновый и блестящий, будто возведенный неким насекомым. В серебристой сфере на верхушке мачты помещался некий компьютерный разум – не человеческого типа, как у нашего аббата, но нечто совершенно машинное, не имеющее личности и никогда не спящее.

«Извиняюсь за постоянный жесткий надзор и все остальное», – говорит Талис.

Мы это знаем из Изречений – книги цитат великого Искусственного интеллекта, собранных в священное писание одной сектой из Северной Азии. Если ты Дитя перемирия, тебе подобает выучить Изречения наизусть. Глава пятая, стих третий: «Извиняюсь за постоянный жесткий надзор и все остальное. Но вам положено учиться управлять миром, а не строить заговоры, чтобы захватить его. Эту работу однозначно сделали без вас».

За четыре века Дети перемирия выучились не строить никаких заговоров. Но при этом мы научились искать потайные места и ценить маленькие радости. Укрытые от Паноптикона яблонями и пользуясь вызволением застрявшей козы как предлогом увильнуть от бесконечной работы в саду обители, мы принялись плохо себя вести, пусть и совсем скромно: сели в тенечке и стали есть яблоки.

– А еще козы дают масло, – сказал Хан. – Масло я тоже люблю.

Тэнди набрала было воздуха, словно собираясь пуститься в изложение следующей главы трактата «Козы: проклятие человечества». Но только вздохнула.

Мы о многом могли бы говорить: о работе в саду, об учебе, о недавно произошедших революциях в той части света, откуда родом был Сидней, – они привели к власти новых вождей и скоро дадут новых заложников. Но мы не стали разговаривать. Так редко бывает возможность помолчать. К тому же что может быть милее летнего яблоневого сада? Ровные ряды серых стволов, кисло-сладкий вкус чуть недозрелых яблок… Мы не стали противиться колдовству, навевающему на нас ощущение покоя и безмятежности.

Эти мгновения длились недолго – иначе и не могло быть. Между рядами яблонь уже шли мальчики, неся стремянку. Зи распрямлялась, вставая с земли, Тэнди потянула Хана, чтобы тот поднимался на ноги, и вдруг…

Акустический удар.

Он обрушился на нас, как мощная оплеуха. Коза на дереве мекнула. Со всех яблонь разом попадали созревшие яблоки. Грего рванулся в сторону края сада, оставив Атту с лестницей одного.

Нам, конечно же, всем захотелось пойти с ним, но…

– Погоди! – крикнула я ему вслед. – А коза?

Мои товарищи остановились и обернулись на меня. Раздражение, огорчение и почтительность, смешанные в разных долях, сменились на лицах согласием и повиновением. Это я и называю «говорить по-королевски». Даже обращаясь к другим особам королевской крови.

– Наша обязанность – разобраться с козой.

Не потому, что мне не хотелось посмотреть, кто к нам приехал, – еще как хотелось! – но долг превыше всего. Атта, с выражением скорее раздраженным, чем послушным, глухо стукнул стремянкой о дерево.

А Лупоглазка, с непередаваемой иронией и безупречным чувством юмора, свойственными всей их козьей породе, именно в этот момент решила продемонстрировать, что ее свободу ничто не ограничивает. Она без труда спрыгнула с дерева, чуть коснувшись лестницы, потом легонько оттолкнулась от моего плеча. Я рухнула на колени, совсем не легонько, и осталась, отдуваясь, стоять на четвереньках. Лупоглазка подняла голову и проблеяла мне в лицо, дохнув свежими яблоками и старой недопереваренной травой. «Коза-а», – сказала она.

Зи помогла мне подняться с земли.

– Наша обязанность – разобраться с козой? – процитировала она, ухватив означенную козу за один рог.

– Ну, была.

Я взялась за второй рог, а свободной рукой оценила размеры болезненного пятна у себя на плече. После Лупоглазки осталось несколько синяков, но кожу она не повредила.

Зи покачала головой:

– Грета, только ты можешь…

– Идите сюда! – послышался голос Грего с края сада. – Это корабль!

Зи посмотрела на меня, а я посмотрела на нее. Мы пошли к Грего, с поспешностью, которую только позволяли приличия, а козу потянули за собой, встав слева и справа. Выйдя из-под деревьев, мы увидели над головой безупречно круглое облачко. В его центре уже можно было разглядеть искорку света.

Корабль.

– Что это? – спросила Да Ся у Грего.

Он любит корабли – на самом деле любит все, где мелькают огоньки.

– Думаю, суборбитальный шаттл, – ответил Грего, глянув через плечо.

Внутри глаз у него блеснули микропроводники и линзы.

Грего требуются киберустройства в глазах – он альбинос, из-за этого природная радужка у него плохо фильтрует свет, и потому при ярком освещении Грего слепнет. Вживленные искусственные диафрагмы призваны это компенсировать, но он с ними повозился и заставил делать еще больше: брать крупный план, приближать удаленные объекты и прочее. Не охватывая, конечно, всего диапазона (как, судя по слухам, работает сетчатка у Лебединых Всадников), но как встроенный бинокль – сойдет.

Мы столпились вокруг него и чуть не хватали за руки. Хан так и буквально хватал. Он вцепился Грего в локоть, как восторженный ребенок.

– Он маленький. – От нарастающего волнения Грего стал говорить с еще большим акцентом: «ма́лэнки». – Человека на два? Четыре максимум.

– Новые заложники? – спросила Зи.

– Новые заложники, – согласилась я. – По меньшей мере один.

Не меньше одного и не больше четырех. Дети лидеров и генералов нового американского государства на границе Панполярной.

– Могли бы отправить их всех в какую-нибудь другую обитель, – сказала Зи. – Не пойму, почему…

Ее речь прервал долгий и низкий удар колокола. Для тройного звонка, который созывал нас внутрь, на обед, было еще чуть рановато, но наши учителя явно хотели заставить нас, для пущего спокойствия, держаться подальше и ясно давали это понять, ударив в колокол. Стало быть, шанса увидеть новых заложников у нас не будет.

– Еще коза осталась, – напомнила Тэнди.

– Вообще-то, я не забыла про козу.

Да и едва ли смогла бы забыть. Я ее сжимала коленями.

– Я просто сказала, – пояснила Тэнди, – что наша обязанность – разобраться с козой.

Она передразнивала меня, но не просто так. Козы находились в ведении старшей когорты нашей общины. Они формировались по возрасту, и старшей были мы. Мы и на самом деле не могли уйти с улицы, пока коза не привязана. По сути дела, Тэнди говорила (соблюдая осторожность, поскольку мы были на виду у Паноптикона, а его мощный интеллект, надо думать, умел читать по губам): может быть, нам все-таки удастся увидеть, как приземляется корабль.

– Всем же не обязательно вести козу, – простодушно сказал Хан.

Тэнди поджала губы, но кивнула. Когда требовалось прикинуть, какие рамки мы можем переступить, а какие нарушения границ приведут к наказанию, с Тэнди не мог сравниться никто. Все остальные справедливо принимали ее суждение как рекомендацию эксперта. Всем оставаться на улице было нельзя. Колокола уже умолкли, и корабль подошел близко. Надо было идти.

– Грета, забери ее ты, – предложила Зи.

Тэнди с чувством прижала руку к груди:

– Ты так близко к сердцу принимаешь нашу обязанность ухаживать за козами!

Я огляделась и увидела на всех лицах согласие. И несмотря на насмешку Тэнди – а подшутить надо мной легко, я знаю, – ее слова были продиктованы добротой. Простой, непритязательной добротой. Все знали, что заходящий на посадку шаттл должен везти заложника или заложников из новообразованного американского государства. Может статься, однажды меня призовут умереть в их обществе. Еще бы я не хотела их увидеть!

И мои товарищи без слов предлагали мне эту возможность.

Я ею, конечно, воспользовалась. Все отправились внутрь, повинуясь звонку. А я пошла отвести козу и постараться увидеть что смогу.

Не торопясь, я взяла Лупоглазку за рог и ошейник и потянула ее к огороженному пастбищу, где козы плотно топтались на кровле кормушки, словно беженцы на тонущем корабле, – хотя попастись у них было четверть акра клевера. Лупоглазка не сопротивлялась. Она существо невредное, это тринадцатилетние мальчишки так ее прозвали. Уши черные в крапинку и мягкие, как шелковый велюр. К саду со всех сторон стекались другие когорты – неровные ряды ребят, одетых в грубые льняные одежды Детей перемирия, живописно смотревшиеся на фоне висячих садов. Облако над головой уже заслонило половину неба. Птицы под ним умолкли.

Теперь, когда Лупоглазка завидела своих сестер, ей стало одиноко и захотелось обратно в загон – словно и не она совершила побег. «Бе-е-едная я», – проблеяла она.

Она стояла рядом, пока я развязывала веревки на створках, и, когда проход освободился, проскакала мимо меня внутрь. Через секунду она была на вершине стога сена, задержавшись по дороге лишь для того, чтобы боднуть точно под ребра ни в чем не повинную Вонючку.

«Коза», – задумчиво произнесла Лупоглазка.

Все козы следили за облаком, запрокинув голову и хлопая длинными ушами.

Я двойным узлом привязала ворота и не спеша пошла к главному зданию обители. На полуденном солнце каменное строение с огромными деревянными дверями не отбрасывало тени. Слева от него, поблескивая, наблюдал за мной Паноптикон. Справа высился стержень индуктора, по которому должен был опуститься корабль, – настолько яркий, что трудно было смотреть. Сверкающая, как алюминий, и стройная, как береза, мачта на тысячу футов уходила в воздух. Иногда мне представляется, что это булавка, прямая булавка, которая удерживает обитель, как бабочку на доске. Порой я себе кажусь образцом в коллекции.

Время я рассчитала почти точно: шаттл садился. Он аккуратно нацелил вихревые катушки и заскользил вдоль стержня к земле, постепенно гася энергию спуска в тормозящем магнитном поле, пока мягко не опустился среди чахлых кустиков травы и заполошных цыплят.

Корабль и вправду был маленький, не больше одной нашей кельи. Оболочка из полимера с низким коэффициентом трения походила на ртуть. Невесть откуда набежали пауки на металлических ногах и столпились у люка. День настолько стих, что, хотя до корабля оставалось ярдов сто, их было слышно – металлическое постукивание по керамизированному полимеру, похожее на тиканье древних часов.

Я вышла за главные ворота и села на бревно. В стене обители открылась дверца, и оттуда шмыгнул мелкий надзиратель-паук – забрать мою обувь. Точнее, мои таби – носки с пальцами, на толстой подошве, до лодыжки высотой, тщательно застегнутые, чтобы не поймать клеща. Я наклонилась и один за другим расстегнула крючки. Надзиратель развернул дополнительные руки, готовый проявить усердие. Клешни щелкали по древним камням лестницы, ведущей в обитель, как будто надзиратель барабанил пальцами.

Мне казалось, я все хорошо рассчитала, но время у меня было на исходе. Что могло задержать пассажиров? Надзиратель приплясывал. Я стянула таби и встала – и в этот момент наконец (слишком поздно!) раздался гром пироболтов. Пауки открыли люк шаттла.

Оттуда вышел всего один человек.

Новый заложник оказался мальчиком, примерно моего возраста. На таком расстоянии я могла разглядеть его лишь в общих чертах: высокий, крепкий, но тихий, непонятной расы, как многие американцы. Голова у него была опущена, длинные черные кудри падали на глаза. Корабельный стюард – долговязый механизм, похожий на богомола, – крепко стиснул ему бицепс клешней. Мальчик отстранился. Он стоял согбенный, напряженный, сжав перед собой руки, словно связанный.

Нет, не словно. Его руки были стянуты на запястьях.

Я оцепенела.

В обители мне довелось повидать немало жестких методов. Но я никогда не видела человека в оковах. Детей здесь учили, что нужно самим управлять собой, мы так и делали. Даже в сопровождении Лебединых Всадников мы почти всегда шли самостоятельно.

Но этот мальчик… У него были связаны руки. Он споткнулся.

У меня закружилась голова, точно я пересидела на солнце. Под ногами пощелкивал надзиратель, ощупывая меня лучом своей оптики. В какой-то момент луч угодил мне в глаз, и я увидела красную вспышку. У надзирателей нет лицевых экранов, и трудно понять, что у них на уме… Но оправдываться бессмысленно. Я не следила за надзирателем и не выполняла распоряжения возвращаться в здание. Я неотрывно смотрела на связанного и спотыкающегося мальчика. В голове у меня пронеслось слово «рабство»…

И тут надзиратель ударил меня шокером.

От мощного удара я вскрикнула и упала, больно приземлившись на ладони и колени. На той стороне поля мальчик что-то крикнул. Я подняла на него глаза, и он протянул ко мне связанные руки, то ли чтобы помочь, то ли прося помощи, в отчаянии тонущего…

А потом его заслонил приблизившийся надзиратель. Некрупный робот навис у меня перед носом и опустил мне на руку игольчатую клешню. В руке, сведенной спазмом от электрического разряда, у меня так и остались зажатыми таби. Пальцы не желали разгибаться.

Иглы клешни воткнулись в меня.

– Поосторожнее, ну-ка, – произнес позади меня добрый голос.

Аббат. Одна из его незадействованных ног отпихнула надзирателя прочь, как человек тростью отгоняет кошку. Надзиратель опрокинулся навзничь и покатился, потом, кувыркнувшись, снова встал на ноги. И щелкнул. Я отпрянула от него.

– Грета? Дорогая моя. – Аббат наклонился ко мне и помог встать. Холодные керамические пальцы отвели мне волосы с лица. – С тобой все в порядке?

– С-святой отец, – заикаясь, только и выговорила я.

Сейчас я стояла к мальчику спиной. Пальцы у меня наконец разжались. Таби выпали. Маленький надзиратель утащил их.

– Прошу меня извинить, я…

Меня ударил током надзиратель! Уже много лет не случалось, чтобы ему пришлось меня бить. Шокером получают маленькие дети да придурки. Но надзиратель меня ударил!

– Я…

Мне было нечего придумать в свое оправдание. Аббат. Не было никого на земле, чье мнение я уважала бы сильнее. Меньше всего хотелось, чтобы свидетелем моего позора оказался именно он.

Но аббат лишь мягко улыбнулся:

– Грета, не переживай об этом. Надеюсь, мы не настолько заработались, чтобы не счесть прибытие космического корабля достаточно уважительной причиной.

Где-то вдалеке вскрикнул мальчик. «Рабство, – снова подумала я. – Рабство не является частью…»

– Ты хочешь процитировать?

Я вытаращила глаза.

– Вижу по твоему лицу, – продолжал аббат. – Скажем так, по твоему лицу и по нервной деятельности, которая отражается в токе крови, видимом в инфракрасном излучении, и в следовой электрической активности, видимой через электромагнитные сенсоры. Как это сформулировано у Талиса?

Изречения, 2:25. «При ИИ никогда не ври».

Особенно при таком ИИ, который воспитывал тебя, как отец, с пятилетнего возраста.

Мальчик у меня за спиной откровенно кричал.

«Рабство». Аббат был прав – это часть цитаты. Он поднял на меня иконку брови, и я процитировала:

– «Рабство не является частью естественного права».

– Ах вот что. – Аббат имел все основания наказать меня за столь радикальные мысли, но он, кажется, просто размышлял. – Конечно же, римляне, это ведь твое. Сейчас вспомню. «Рабство не является частью естественного права, но изобретением человека. И производит рабов другое изобретение человека: война». Гай-юрист[3]. – Он убрал мне за ухо выбившийся завиток холодными, как слоновая кость, пальцами. – Не волнуйся, дорогая моя. Возможно, этот юноша окажется для меня непростой задачей, но он быстро остепенится.

Он отвел от моих волос руку и сделал кому-то знак. Крики прекратились.

Я обернулась и увидела, как мальчик обвис на руках-клещах у стюарда.

– Он не раб, – сказал аббат. – И ты не рабыня, Грета. Никогда не забывай этого. Ты тоже не рабыня.