Читать книгу По ком звонит колокол - Эрнест Миллер Хемингуэй, Эрнест Хемингуэй - Страница 10

Было холодно, и Роберт Джордан спал глубоким сном. Пробудившись среди ночи, он потянулся и почувствовал, что девушка рядом: свернувшись клубочком где-то внизу, она дышала легко и ровно; от холода, от казавшегося твердым неба, утыканного острыми звездами, от леденящего ноздри воздуха он спрятал голову в уютное тепло спального мешка и поцеловал ее гладкое плечо. Она не проснулась, и он, повернувшись на бок, спиной к ней, и снова высунув голову наружу, в холод, полежал еще какое-то время с приятным ощущением пронизывающей тягучей усталости во всех мышцах и осязаемой радости соприкосновения тел, а потом, вытянув ноги, насколько позволяла длина мешка, опять мгновенно провалился в сон.

Когда он проснулся на рассвете, девушки уже не было. Он сразу понял это, протянув руку и нащупав нагретое ею место в мешке. Он посмотрел на вход в пещеру и увидел иней, оторочивший края закрывавшей его попоны, и тонкую струйку серого дыма, просачивавшуюся в расщелину скалы, – значит, огонь в очаге уже разожгли.

Из лесу вышел мужчина, одеяло с прорезью для головы было надето на нем как пончо. Мужчина курил папиросу. Роберт Джордан узнал в нем Пабло и подумал, что тот наверняка ходил ставить лошадей в загон.

Пабло откинул попону и, не посмотрев на Роберта Джордана, вошел в пещеру.

Роберт Джордан потрогал рукой легкий иней, покрывший истертую, сделанную из пятнистого зеленого парашютного шелка поверхность спального мешка, служившего ему уже лет пять, и снова поудобней устроился внутри. Bueno, сказал он себе, ощущая знакомое ласковое прикосновение фланелевой подкладки, широко раскинул, потом снова соединил ноги и повернул голову затылком в ту сторону, откуда, как он знал, будет всходить солнце. Qué más da — можно еще поспать.

Он спал до тех пор, пока его не разбудил рев самолетных двигателей.

Лежа на спине, он видел их – фашистский патруль, состоявший из трех «Фиатов», крохотных, блестящих, быстро пересекавших небо над горами и направлявшихся туда, откуда они с Ансельмо вчера пришли. Когда скрылись эти три, появились еще девять, они летели гораздо выше, выстроившись в крохотные остроконечные «галочки» – три по три.

Пабло и цыган стояли в проеме пещеры, глядя в небо, Роберт Джордан лежал неподвижно и тоже смотрел в небо, оглашаемое мерным ревом моторов; потом к этому реву стал примешиваться другой звук – нарастающий монотонный гул, и вскоре на высоте меньше тысячи футов над поляной показались еще три самолета. Это были двухмоторные бомбардировщики «Хенкель-111».

Голова Роберта Джордана была скрыта за скалой, и он знал, что они его не видят, да если бы и увидели, это не имело значения. Но если они искали что-то здесь, в горах, то лошадей в загоне заметить могли. И даже если они ничего здесь не искали, вполне могли увидеть их, но наверняка приняли бы за свой кавалерийский разъезд. Потом накатила новая волна еще более громкого гула, и показались еще три строго соблюдавших построение «Хенкеля-111», они приближались стремительно, неумолимо, на еще меньшей высоте, рев их моторов нарастал крещендо и, достигнув высшей точки, стал затихать по мере того, как они пролетали поляну.

Роберт Джордан развернул тючок из одежды, служивший ему подушкой, и достал из него рубашку. Когда он натягивал ее на голову, снова послышался звук приближающихся самолетов; не вылезая из спального мешка, он быстро надел брюки и замер неподвижно, глядя, как над головой пролетают еще три двухмоторных «Хенкеля». Не успели они скрыться за склоном горы, как он пристегнул револьвер, скатал мешок, засунул его в расщелину и, сидя в тени скалы, переплетал ремешки своих альпаргатов, когда снова донесшийся издали рокот превратился в более оглушительный, чем прежде, рев, и еще девять легких бомбардировщиков «Хенкель», выстроившись эшелонами, разорвали небо над головой и скрылись.

Роберт Джордан скользнул вдоль скалы ко входу в пещеру, где, подняв головы к небу, стояли один из братьев, Пабло, цыган, Ансельмо, Агустин и жена Пабло.

– Бывало, что здесь и раньше летало столько самолетов? – спросил он.

– Никогда, – ответил Пабло. – Входи, а то они тебя увидят.

Солнце еще не подобралось ко входу в пещеру. Оно пока освещало лишь часть луга возле ручья, и Роберт Джордан знал, что в густой тени, отбрасываемой деревьями и уступом скалы, их нельзя разглядеть с воздуха, но, чтобы никого не волновать, вошел в пещеру.

– Много их, – сказала женщина.

– И будет еще больше, – сказал Роберт Джордан.

– Откуда ты знаешь? – подозрительно спросил Пабло.

– За такими, как те, что только что пролетели, всегда следует сопровождение.

И они тут же услышали более высокий, завывающий гул; Роберт Джордан насчитал пятнадцать «Фиатов», летевших на высоте пятисот футов тройками, выстроившимися одним большим клином, как стая диких гусей.

При свете, лившемся из глубины пещеры, выражение лиц у всех было спокойным, но серьезным.

– Значит, столько самолетов разом вы здесь еще не видели? – снова спросил Роберт Джордан.

– Никогда, – повторил Пабло.

– А в Сеговии много самолетов?

– Раньше было не много, обычно над нами пролетало не больше трех за раз. Ну, иногда шесть – если это истребители. Или три больших трехмоторных «Юнкерса» и сопровождение из истребителей. А таких, как эти, мы еще не видели.

Дело плохо, подумал Роберт Джордан. Совсем плохо. Такое скопление самолетов может означать только нечто очень скверное. Надо прислушаться, где они будут сбрасывать бомбы. Впрочем, нет, войска для наступления еще не успели бы подтянуть. И начнут подтягивать не раньше, чем сегодня вечером или завтра. В такой час никакую передислокацию, разумеется, проводить не будут.

Удаляющийся гул самолетов все еще был слышен. Он посмотрел на часы. Теперь они, должно быть, уже пересекли линию фронта, во всяком случае, первые из них. Он оттянул головку на часах, включил секундомер и стал следить за стрелкой. Нет, наверное, еще нет. А вот теперь – да. Теперь уж точно пересекли. У этих «сто одиннадцатых» скорость двести пятьдесят миль в час. Чтобы отсюда долететь до линии фронта, им нужно пять минут. Сейчас они уже давно пролетели над ущельем и теперь летят над Кастилией; в эти утренние часы под ними – желто-коричневая земля, испещренная белыми нитями дорог и пятнышками деревень, и по всему этому, как тени акул по песчаному дну океана, скользят тени «Хейнкелей».

Никаких бум-бу-бум-бу-бум от разрывов бомб слышно не было. Его часы продолжали тикать.

Они полетели на Кольменар, Эскориал или на аэродром в Мансанарес-эль-Реал, подумал он, туда, где старинный замок стоит над озером, в котором среди водорослей плавают утки, и где за настоящим аэродромом устроен ложный, с макетами небрежно закамуфлированных самолетов, чьи пропеллеры крутятся от ветра. Вот куда они, должно быть, направляются. Они не могут знать о наступлении, убеждал он себя, но где-то на периферии сознания вертелась мысль: а почему, собственно, не могут? Ведь обо всех других знали.

– Как думаешь, они видели лошадей? – спросил Пабло.

– Эти лошадей не высматривали, – ответил Роберт Джордан.

– Но они могли их заметить?

– Только если им велели их искать.

– Но могли они их увидеть?

– Наверное, нет, – сказал Роберт Джордан. – Разве что солнце уже добралось до деревьев.

– Оно добирается до них очень рано, – сокрушенно сказал Пабло.

– Думаю, у них есть заботы поважней, чем высматривать твоих лошадей, – заметил Роберт Джордан.

Прошло уже восемь минут с тех пор, как он включил хронометр, но пока никакой бомбежки слышно не было.

– Что ты там делаешь с часами? – спросила женщина.

– Пытаюсь вычислить, куда они полетели.

– А-а!

Через десять минут он выключил секундомер, поняв, что самолеты в любом случае уже слишком далеко, чтобы, даже сделав поправку на минуту, за которую звук пройдет расстояние между ними, можно было что-то услышать, и сказал Ансельмо:

– Мне нужно с тобой поговорить.

Они с Ансельмо вышли из пещеры и, отойдя в сторону, остановились у сосны.

– Qué tal? – спросил Роберт Джордан. – Как дела?

– Все хорошо.

– Ты уже поел?

– Нет. Никто еще не ел.

– Тогда поешь и с собой прихвати что-нибудь перекусить. Я хочу, чтобы ты понаблюдал за дорогой. Записывай все, что будет проезжать в обе стороны.

– Я не умею писать.

– Это и не требуется. – Роберт Джордан вырвал из своего блокнота два листка и ножом отрезал от карандаша кусочек длиной с дюйм. – Вот, будешь ставить пометки. Это танки. – Он нарисовал условный танк. – Отмечай каждый вертикальной черточкой и, когда наберется четыре, пятую палочку рисуй поперек.

– Ага, мы тоже так считаем.

– Отлично. Теперь другой значок: два колеса и на них квадратик – это грузовики. Если пустые – рисуй кружок. Если с солдатами – черточку. А это – орудия. Вот так помечаем большие, вот так – маленькие. Это – легковые машины. Это – санитарные: два колеса, квадратик и на нем – крестик. Пехоту считай ротами под вот этим значком: маленький квадратик и рядом палочка. Кавалерию обозначим так – видишь, похоже на лошадь: квадратик и четыре ноги? Их считай двадцатками: одна черточка на каждые два десятка. Понял?

– Понял. Здорово придумано.

– Теперь, – он начертил два больших колеса, обвел их кружками и пририсовал короткую палочку, обозначавшую орудийный ствол, – этот значок – для противотанковых пушек. Они на резиновом ходу. А этот – для зениток. – Он нарисовал такой же значок, но со стволом, нацеленным вверх. – Их тоже отмечай, отдельно. Понял? Ты видел такие орудия?

– Да, – ответил Ансельмо. – Конечно. Все ясно.

– Возьми с собой цыгана, пусть он запомнит, где ты засядешь, чтобы тебя можно было сменить. Место выбери безопасное: не слишком близко к дороге, но так, чтобы было удобно и все хорошо видно. И оставайся там, пока тебя не сменят.

– Я понял.

– Хорошо. И чтобы, когда ты вернешься, я знал точно, сколько чего проехало по дороге. На одной бумажке отмечай все, что движется туда, на другой – обратно.

Они направились к пещере.

– Пришли мне Рафаэля, – сказал Роберт Джордан и остался ждать под деревом. Он видел, как Ансельмо вошел в пещеру, как за ним снова опустилась попона, потом, на ходу рукой вытирая рот, из пещеры неторопливо вышел цыган.

– Ну как? – спросил он. – Поразвлекся ночью?

– Ночью я спал.

– Ну, тем лучше, – ухмыльнулся цыган. – Папироса найдется?

– Слушай меня, – сказал Роберт Джордан, доставая папиросы из кармана. – Я хочу, чтобы ты пошел с Ансельмо туда, откуда он будет наблюдать за дорогой. Потом вернешься, хорошенько запомнив место, чтобы ты смог отвести к нему меня или того, кто будет его сменять. После этого отправляйся туда, откуда хорошо видна лесопилка, посмотри, не произошло ли там каких-нибудь перемен.

– Каких перемен?

– Сколько там сейчас народу?

– Восемь человек. Во всяком случае, было восемь, когда я видел лесопилку в последний раз.

– Посмотри, сколько их там теперь. Запомни, через какие интервалы происходит смена караула на мосту.

– Интервалы?

– Ну, сколько времени часовой стоит на посту и когда его сменяют.

– У меня часов нет.

– Возьми мои. – Он расстегнул ремешок.

– Вот это часы! – восторженно воскликнул Рафаэль. – Чего только тут нет. Такие часы, глядишь, сами читать-писать смогли бы. Ты посмотри, сколько тут разных цифр. Эти часы – всем часам часы.

– Не балуйся с ними, – предупредил Роберт Джордан. – Ты время-то определять умеешь?

– А чего тут трудного? Двенадцать часов дня – есть хочется. Двенадцать часов ночи – спать. Шесть часов утра – опять есть хочется. Шесть часов вечера – пить пора. Если есть что. Десять часов вечера…

– Заткнись, – перебил его Роберт Джордан. – Не строй из себя шута. Мне нужно, чтобы ты проверил посты на большом мосту и в доме обходчика, а также на лесопилке и на малом мосту.

– Ого, сколько работы, – улыбнулся цыган. – Может, лучше послать вместо меня кого-нибудь другого?

– Нет, Рафаэль. Это очень важно. Ты должен сделать все очень осторожно и аккуратно, чтобы никто тебя не заметил.

– Ну, чтоб никто не заметил, это я могу, – сказал цыган. – Меня об этом и предупреждать не надо. Думаешь, я хочу, чтобы меня подстрелили?

– Будь-ка ты посерьезней, – сказал Роберт Джордан. – Потому что дело у нас серьезное.

– И это ты просишь меня быть посерьезней? После того, что сам делал прошлой ночью? Когда ты должен был убить человека, а вместо этого занимался тем, чем занимался? Тебе нужно было убить человека, а не сделать нового! И это когда мы видим столько самолетов, что их хватило бы, чтобы угробить нас всех, включая старых дедов и еще не родившихся внучат вместе со всеми кошками, козами и клопами. Столько, что у твоей матери молоко в груди свернулось бы, если б она увидела, как они застилают небо, и услышала, как они ревут, будто львы. И это ты просишь меня быть посерьезней? Я-то уже понял, что это слишком серьезно.

– Ну, ладно, – сказал Роберт Джордан и, рассмеявшись, положил руку цыгану на плечо. – Слишком всерьез их тоже воспринимать не нужно. А теперь заканчивай свой завтрак и иди.

– А ты? – спросил цыган. – Ты что делать будешь?

– А я пойду повидаюсь с Глухим.

– После этих самолетов ты, скорее всего, во всех этих горах ни одной живой души не найдешь, – сказал цыган. – Сегодня утром, когда они тут пролетали, многих пот прошиб.

– У этих самолетов – дела поважнее, чем охотиться за партизанами.

– Это-то да, – ответил цыган. – А если они не поленятся и нами заняться?

– Qué va, – сказал Роберт Джордан. – Это лучшие немецкие легкие бомбардировщики. Таких за цыганами гоняться не посылают.

– Все же они нагнали на меня страху, – признался цыган. – Да, признаю́, я испугался.

– Они полетели бомбить аэродром, – успокоил его Роберт Джордан, когда они уже входили в пещеру. – Я почти уверен, что они полетели именно туда.

– Что ты сказал? – переспросила жена Пабло. Она налила ему кружку кофе и протянула банку сгущенного молока.

– О, у вас и молоко есть? Богато живете!

– У нас все есть, – ответила она. – Теперь вот еще и страх появился после этих самолетов. Куда, говоришь, они полетели?

Через дырку, проделанную в банке, Роберт Джордан подлил себе немного густого молока, подобрал каплю ободом кружки и взболтал кофе, пока он не приобрел ровный светло-коричневый цвет.

– Я думаю, что они полетели бомбить аэродром. То ли в Эскориале, то ли в Колменаре, то ли в Мансанаресе, а может, все три.

– Пусть летят куда угодно, только б от нас подальше, – вставил Пабло.

– А здесь-то им что нужно? – спросила женщина. – Что они здесь делают? Мы сроду не видали таких самолетов. И чтоб столько за раз… Они что, готовят наступление?

– Какие передвижения были вчера ночью на дороге? – спросил Роберт Джордан. Мария стояла рядом с ним, но он на нее не смотрел.

– Эй, Фернандо, – окликнула женщина. – Ты вчера был в Ла Гранхе. Заметил там какое-нибудь движение?

– Да никакого, – ответил коротышка лет тридцати пяти со слегка косящим глазом и простодушной физиономией, которого Роберт Джордан никогда прежде не видел. – Несколько грузовиков – как обычно. Какие-то легковые машины. А войск я не видел.

– Ты каждый вечер ходишь в Ла Гранху? – спросил его Роберт Джордан.

– Я или кто-нибудь другой, – ответил Фернандо. – Кто-то всегда ходит.

– Они ходят узнавать новости. Табак покупать, всякие мелочи, – объяснила женщина.

– У нас там есть свои люди?

– Есть, а как же. Те, кто работает на электростанции, и другие.

– И какие новости ты слышал?

– Да никаких. На севере дела по-прежнему плохи. Но это не новость. На севере с самого начала не задалось.

– А из Сеговии ничего не слышно?

– Нет, hombre[18]. Да я и не спрашивал.

– А ты сам в Сеговию ходишь?

– Иногда, – ответил Фернандо. – Это опасно. Там патрули везде, документы требуют.

– А аэродром тамошний знаешь?

– Нет, hombre. Я знаю, где он находится, но близко никогда не подходил. Уж там-то точно документы потребуют.

– И никаких разговоров об этих самолетах вчера не было?

– В Ла Гранхе? Не было. Но сегодня-то вечером только про них и будут судачить. Вчера говорили про речь Кейпо де Льяно по радио. Больше ничего. Да, еще про то, что Республика, кажется, готовит наступление.

– Что-что?!

– Что Республика готовит наступление.

– Где?

– Точно неизвестно. Может, здесь. Может, в какой другой части Сьерры. Ты ничего такого не слыхал?

– Об этом говорят в Ла Гранхе?

– Да, hombre. Я, видишь, даже позабыл, потому что слухи про наступление всегда ходят.

– А откуда они берутся?

– Откуда? Да от разных людей. В Сеговии, в Авиле офицеры болтают в кафе друг с другом, а официанты мотают на ус. Слухи быстро распространяются. Про наступление Республики уже не первый день говорят.

– Республики или фашистов?

– Республики. Если бы фашистов, все бы уже знали. Нет, это наступление Республики, причем какое-то крупное. Кое-кто говорит, что даже два. Одно здесь, а другое – за Альто-дель-Леон, возле Эскориала. Ты-то сам ничего про это не знаешь?

– А что еще ты слышал?

– Ничего, hombre. А, да, еще идут разговоры, будто республиканцы попробуют взорвать мосты, если будет наступление. Но на мостах же везде охрана.

– Ты шутишь? – сказал Роберт Джордан и отпил глоток кофе.

– Нет, hombre, – ответил Фернандо.

– Этот никогда не шутит, – сказала женщина. – А жаль.

– Ну что ж, – сказал Роберт Джордан. – Спасибо за информацию. Больше ты ничего не слышал?

– Нет. Как всегда, говорят, что скоро пошлют войска, чтобы очистить эти горы. И что вроде бы они уже в пути. Что они как будто даже уже выступили из Вальядолида. Но про это всегда болтают. Можно и внимания не обращать.

– Слыхал? – почти злорадно сказала Пабло его жена. – Вот тебе твоя безопасность.

Пабло задумчиво взглянул на нее, поскреб подбородок и ответил:

– А ты слыхала? Вот тебе твои мосты.

– Какие мосты? – беззаботно спросил Фернандо.

– Бестолочь, – сказала ему женщина. – Тупица. Tonto[19]. Налей себе еще кружку кофе и припомни, что ты еще слышал.

– Не злись, Пилар, – спокойно и беззлобно сказал Фернандо. – Чего зря беспокоиться из-за каких-то слухов? Я уже рассказал тебе и этому товарищу все, что помню.

– И больше ничего не можешь вспомнить? – спросил Роберт Джордан.

– Нет, – с достоинством ответил Фернандо. – Хорошо еще, что это вспомнил, потому что все это – только слухи, а я на слухи внимания не обращаю.

– Так, значит, все-таки ходят еще какие-то слухи? – спросил Роберт Джордан.

– Ну, может, и ходят. Только я внимания не обращаю. Я уже год ничего, кроме слухов, не слышу.

Роберт Джордан уловил смешок, невольно вырвавшийся у Марии, стоявшей за его спиной.

– Расскажи нам еще про какие-нибудь слухи, Фернандито, – попросила она и снова прыснула.

– Даже если бы я что-то и вспомнил, не стал бы пересказывать, – ответил Фернандо. – Негоже мужчине слухи собирать.

– И вот такие будут спасать Республику, – вздохнула женщина.

– Нет. Это ты будешь ее спасать, взрывая мосты, – бросил ей Пабло.

– Идите, если вы уже поели, – сказал Роберт Джордан Ансельмо и Рафаэлю.

– Уже идем, – ответил старик, и они оба встали. Роберт Джордан почувствовал руку на своем плече. Это была Мария.

– Тебе нужно поесть, – сказала она, не отнимая руки. – Поешь хорошенько, чтобы хватило сил и дальше выдерживать слухи.

– У меня от этих слухов аппетит пропал.

– Нет. Так не годится. Ты уж поешь, пока новые слухи не дошли. – Она поставила перед ним миску.

– Нечего надо мной насмехаться, Мария, – сказал Фернандо. – Я же твой друг.

– Я не насмехаюсь над тобой, Фернандо. Это я с ним шучу, он должен поесть, а то будет голодным.

– Нам всем нужно поесть, – сказал Фернандо. – Пилар, что случилось? Почему нас не кормят?

– Ничего не случилось, парень, – ответила жена Пабло, накладывая ему в миску жаркого. – Ешь. Уж это-то ты хорошо умеешь делать. Ешь-ешь.

– Очень вкусно, Пилар, – сказал Фернандо с тем же нерушимым достоинством.

– Спасибо, – ответила женщина. – Спасибо тебе, большое спасибо.

– Ты на меня сердишься? – спросил Фернандо.

– Нет. Ешь. Ешь давай.

– Я ем, – ответил Фернандо. – Спасибо.

Роберт Джордан посмотрел на Марию, у нее снова плечи затряслись от смеха, и она отвернулась. Фернандо ел не спеша, с выражением горделивого достоинства на лице, достоинства, которого не могли умалить даже гигантская ложка, которой он орудовал, и подтеки соуса в уголках рта.

– Значит, нравится тебе еда? – спросила его жена Пабло.

– Да, Пилар, – ответил он с набитым ртом. – Она такая, как всегда.

Роберт Джордан почувствовал, как ладонь Марии легла на его руку и ее пальцы сжались от радостного возбуждения.

– И поэтому она тебе нравится? – спросила Фернандо женщина. – Да, понимаю: жаркое – как всегда. На севере все плохо – как всегда. Здесь – наступление, как всегда. Войска на подходе, чтобы выгнать нас отсюда, – как всегда. С тебя бы памятник этому «как всегда» слепить.

– Но про наступление и про войска – это ж только слухи, Пилар.

– Испания, – горестно произнесла жена Пабло и, повернувшись к Роберту Джордану, спросила: – Есть ли еще где-нибудь страна с таким народом, как этот?

– Таких стран, как Испания, нигде больше нет, – вежливо ответил Роберт Джордан.

– Ты прав, – согласился Фернандо. – Нигде на свете нет больше такой страны, как Испания.

– А ты хоть одну другую страну видел? – спросила его женщина.

– Нет, – ответил Фернандо. – И не хочу.

– Ну, ты видишь? – обратилась она к Роберту Джордану.

– Фернандито, расскажи нам, как ты ездил в Валенсию, – попросила Мария.

– Не понравилась мне Валенсия.

– Почему? – спросила Мария, снова сжав руку Роберту Джордану. – Почему она тебе не понравилась?

– Там люди вести себя не умеют, и я совсем не понимал, что они говорят. Только и делают, что орут друг другу: «Сhé?»[20]

– А они тебя понимали? – спросила Мария.

– Конечно, только притворялись, что не понимают, – ответил Фернандо.

– А что ты там делал?

– Да я сразу уехал, даже на море не посмотрел, – сказал Фернандо. – Не понравились мне тамошние люди.

– Ох, проваливал бы ты отсюда, баба старая, – сказала жена Пабло. – Проваливай, пока меня от тебя не стошнило. В Валенсии я провела лучшие годы своей жизни. Да куда тебе! Валенсия! Не говорите мне о Валенсии.

– А что ты там делала? – спросила Мария.

Жена Пабло подсела к столу с кружкой кофе, куском хлеба и миской жаркого.

– Qhé? Что мы там делали? Мы туда приехали, когда Финито получил контракт на три боя во время ярмарки. Никогда в жизни я не видела таких толп. Никогда в жизни я не видела таких битком набитых кафе. Часами нужно было ждать, когда освободится столик, а влезть в трамвай вообще было невозможно. Жизнь кипела в Валенсии днем и ночью.

– Но что ты все-таки там делала? – настаивала Мария.

– Да чего мы только не делали, – ответила женщина. – Ходили на пляж, лежали в волнах, а быки вытаскивали на берег парусные лодки. Быков заводили в воду с головой, так, что им приходилось держаться на плаву, потом запрягали в лодки и начинали гнать к берегу, а когда быки нащупывали дно ногами, они уже сами волокли лодку по песку. Утро, полоса прибоя, бьющегося о берег, и десять пар быков, тянущих из моря огромный парусник. Вот что такое Валенсия.

– Но что ты делала кроме того, что любовалась быками? – не отставала Мария.

– Мы ели в пляжных павильонах, разбитых на песке. Пироги с вареной мелко нарубленной рыбой, приправленной красным и зеленым перцем и маленькими, как рисинки, орешками. Тесто воздушное, слоеное, а рыба такая сочная, какой и не бывает. Креветки, только что из моря, сбрызнутые лимонным соком. Они были розовые, сладкие и такие огромные, что от каждой можно было раза четыре откусить. Много мы их поели тогда. Еще мы любили паэлью со свежей морской живностью: крохотными рачками прямо в панцирях, мидиями, морскими гребешками, кусочками лангустов и маленьких угрей. А еще мы ели совсем маленьких угрей, зажаренных в масле, они были такие тоненькие, что напоминали бобовые побеги, вьющиеся в разные стороны, и такие нежные, что их можно было глотать, не жуя. И все это мы запивали белым вином, холодным, легким и очень хорошим, хоть и стоило оно тридцать сантимов за бутылку. А под конец – дыня. Там же родина дынь.

– Кастильские дыни лучше, – вставил Фернандо.

– Qué va! Рассказывай! – фыркнула жена Пабло. – Кастильские дыни – только чтобы плюнуть. Валенсийские – чтобы есть. Как подумаю про эти дыни – с руку длиной, зеленоватые, как морская вода, когда разрезаешь, хрустят под ножом и истекают соком, а сладкие… слаще раннего летнего утра. Ой-ёй! Как вспомню тех крохотных угрей, малюсеньких, нежных, горкой лежащих на тарелке!.. И еще пиво, мы его пили весь день после обеда, холодное, в запотевших кружках величиной с кувшин для воды.

– А что ты делала, когда не ела и не пила?

– Мы любили друг друга в комнате со ставнями из деревянных планок, закрывавшими балконную дверь, а верхняя ее часть откидывалась на петлях, и через нее задувал ветерок с моря. Там мы любили друг друга, днем в комнате за закрытыми ставнями было темно, и с улицы доносились запахи цветочного базара и пороха от фейерверков, которые взрывались повсюду на протяжении всей ярмарки. Они были подвешены к столбам, соединены друг с другом, беспрерывной traca, сетью, опутывали весь город и загорались от трамвайных искр; стоило вспыхнуть одной шутихе – и огонь бежал от столба к столбу, поджигая остальные, треск стоял такой, что вы бы не поверили.

Мы любили друг друга, потом посылали за новым кувшином пива, а когда служанка приносила запотевший кувшин, я в дверях принимала его и ставила ледяным дном на спину спавшего Финито, который никак не хотел просыпаться и только повторял: «Нет, Пилар. Нет, женщина, дай поспать». А я говорила: «Да ты посмотри, какое оно холодное, проснись, попей», и он просыпался, пил, не открывая глаз, и снова засыпал, а я полулежала, прислонившись спиной к подушке, в изножье кровати, смотрела, как он спит, загорелый, черноволосый, молодой, тихий во сне, и допивала пиво, весь кувшин, слушая, как играет проходящий по улице оркестр. А ты… – Она обратилась к Пабло. – Разве тебе ведомо такое?

– Нам с тобой тоже есть что вспомнить, – сказал Пабло.

– Да, – сказала женщина. – Есть. И ты в свое время был мужчиной даже больше, чем Финито. Но с тобой мы никогда не ездили в Валенсию. И никогда не лежали там в кровати вместе, слушая, как играет проходящий под окнами оркестр.

– Это было невозможно, – ответил ей Пабло. – У нас не было случая съездить в Валенсию. Если бы ты была способна рассуждать здраво, ты бы и сама это поняла. Зато с Финито ты никогда не взрывала поезд.

– Да, – сказала женщина. – Только это нам теперь и осталось. Поезд. Да. Только поезд. Тут возразить нечего. Только это и остается при нынешней нашей трусости – леность, праздность и никчемность. Да, прежде и у нас было то, что не грех вспомнить. Я не хочу быть несправедливой. Но Валенсию хаять не смей, – повернулась она к Фернандо. – Ты понял?

– А мне она все равно не понравилась, – тихо повторил Фернандо. – Не люблю я Валенсию.

– Ну вот, а еще говорят, что нет никого упрямей мула, – сказала женщина. – Собирай посуду, Мария, нам пора идти.

Как только она это произнесла, послышался отдаленный гул возвращающихся самолетов.