Читать книгу Уход в лес - Эрнст Юнгер - Страница 14

Мы упоминали о Рабочем и Неизвестном Солдате как о двух великих гештальтах нашего времени. Под Ушедшим в Лес мы понимаем третий гештальт, проявляющийся все отчетливее.

В Рабочем деятельное начало раскрывает себя через попытку новым способом освоить Вселенную, овладеть ею, достигнуть как близкого, так и далекого, чего не видел еще ни один глаз, покорить силы, которых никто еще не высвобождал. Неизвестный Солдат принадлежит к темной стороне деятельности, как идущий на жертву, несущий бремя в великих огненных пустынях, он призывается как добрый дух, объединяющий не только отдельные народы изнутри, но и разные народы между собой. Он – подлинный сын Земли.

Ушедшим в Лес мы называем того, кто в ходе великих перемен оказался одиноким и бесприютным и в конечном счете увидел себя преданным уничтожению. Такой могла бы стать участь многих, если даже не всех – но еще одна возможность должна была представиться. Она заключается в том, что Ушедший в Лес решается оказать сопротивление, намереваясь вступить в борьбу, скорее всего, безнадежную. Таким образом, Ушедший в Лес – это тот, кто сохранил изначальную связь со свободой, которая с точки зрения времени выражается в том, что он, сопротивляясь автоматизму, отказывается принимать его этическое следствие, то есть фатализм.

При подобном рассмотрении нам раскрывается та роль, которую Уход в Лес играет не только в мышлении, но и в реальности нашей эпохи. Любой человек сегодня находится в ситуации принуждения, и попытки устранить это принуждение подобны смелым экспериментам, от которых зависит самая великая участь, на которую только способен отважиться человек.

Надеяться на успех в подобном рискованном предприятии можно только при опоре на помощь трех великих сил: искусства, философии и теологии – и тогда из безысходности будет проложен путь. Мы приступаем к последовательному рассмотрению этих трех сил. Предпосылкой нашего рассмотрения станет тот факт, что тема попавшего в окружение одиночки все более занимает свое место в искусстве. Естественно, что сильнее всего эта тенденция проявляет себя в изображении человека на сцене театра, в кинематографе и, конечно, в романе. И в самом деле, мы наблюдаем, как меняется перспектива по мере того, как на смену описаний прогрессирующего или вырождающегося общества приходят описания конфликта одиночки с миром технологического коллективизма. По мере того как автор проникает в подобные глубины, он сам становится Ушедшим в Лес, поскольку авторство есть лишь одно из имен для независимости.

Традиция подобных изображений восходит к Эдгару Аллану По. Все экстраординарное, отличающее этого автора, кроется в экономии средств. Мы слышим лейтмотив еще до того, как поднимется занавес, и уже с первых тактов понимаем, что спектакль будет страшным. Скупые математические фигуры есть в то же время фигуры судьбы; на чем и основано их небывалое очарование. Мальстрём – это воронка, непреодолимо засасывающая в бездну, притягивающая пустота. Водяная пропасть дает нам образ «котла», все более плотного окружения, сжимающегося пространства, кишащего крысами. Маятник – это символ мертвого, отмеренного времени. Это острый серп Кроноса, что, раскачиваясь, угрожает связанному пленнику, но он же и освобождает его, если тот сумеет им воспользоваться.

А тем временем пустые географические карты заполнялись морями и странами. Прибывал исторический опыт. Все более искусственные города, автоматизированные отношения, войны внешние и гражданские, механизированный ад, серые деспотии, тюрьмы и доскональный контроль – все эти вещи получали рождение, не оставляя человека ни днем, ни ночью. Мы видим его размышляющим о ходе событий и об их исходе, видим его смелым проектировщиком и мыслителем, видим его деятелем и укротителем машин, воином, пленником, партизаном – посреди его городов, которые то сгорают в пламени, то сияют праздничными огнями. Мы видим его презирающим ценности, холодным счетоводом, но также мы видим его в отчаянии, когда посреди лабиринтов взгляд его ищет звезд.

Этот процесс имеет два полюса: первый – это целое, которое оформляется все могущественнее и движется вперед, преодолевая любое сопротивление. Это завершенный маневр, имперская экспансия, совершенная уверенность. На другом полюсе мы видим одиночку, страдающего и беззащитного, в столь же совершенной неуверенности. Оба эти полюса взаимообусловлены, поскольку грандиозное развертывание власти питается страхом, и принуждение эффективнее всего там, где чувствительность повышена.

Всякий раз, когда искусство обращается к новому положению человека как своей подлинной теме, оно выходит за рамки банальных описаний. Более того, речь идет об экспериментах, преследующих высшую цель – найти новое гармоничное сочетание мира и свободы. И если эта цель становится зримой в настоящем произведении искусства, сгустившийся страх рассеивается, как туман в первых лучах солнца.