Читать книгу Жизнь человеческая - Эсфирь Козлова - Страница 3

Окончилась «каневская эпопея», окончилась Гражданская война, во всяком случае, для папы. Папа был близорук, и его демобилизовали. Его отец был стар и немощен и звал его домой, в Россию, в город Великие Луки.

Город Великие Луки – провинциальный городок, раскинувший свои домишки на излучине реки Ловать, впадающей в озеро Ильмень. Некогда по Ловати проходил путь из «варяг в греки», и Великие Луки были торговым городом, но когда в 1921 году туда приехали мои родители, – город показался маме грязным, серым и унылым. Естественно, мама привыкла к яркости голубого неба над днепровским раздольем.

Маму встретили родители и сестры отца. Жили они в каком-то полуподвале. Дед был тяжело болен. Всю свою жизнь он был бедным портным. Это теперь портные в почете, а тогда он едва мог прокормить свою семью, состоящую из бабушки и четырех папиных сестер. Вся обстановка произвела на маму удручающее впечатление. Отец не мог найти работу – в стране была разруха.

Своего первенца – моего брата – мама поехала рожать домой, к бабушке на Украину. Там ее откормили, обласкали, и 13 июня 1921 года родился ребенок – крупный, красивый и здоровый: «10 фунтов весу», – говорила мама. Его назвали Иосифом в честь деда – папиного отца, хотя деда звали просто Осипом. Ведь наш папа был Евсеем Осиповичем.

Вскоре мама вернулась к папе в Великие Луки. Они голодали. Месяцами отец не работал. В поисках работы уезжал в ближние селения. Работал счетоводом в каком-то лесхозе, а мама с ребенком оставалась одна в чужом городе, в доме, где они сняли маленькую квартирку с комнатой и кухней.

Как-то раз пришли папины сестры (возможно, это было уже при НЭПе) и предложили открыть лавочку. Для начала нужны были деньги. Денег не было. Было мамино приданое: кое-какое серебро – ложки, вилки; обручальное колечко и перстенек с бирюзой. Все это сестрички прибрали к рукам и открыли какую-то лавчонку. Дохода от лавки они в силу своего неумения, естественно, не получили, и мамино приданое пошло прахом. Плачь – не плачь, слезами горю не поможешь.

И тут вдруг мама обнаружила, что у нее под сердцем забился второй ребенок. Он был совсем некстати: голод, разруха, безработица, хозяин грозит согнать с квартиры. Мама решила избавиться от ребенка. Она пошла к врачу, но врач сказал, что раз ребенок шевелится – он должен жить. «Я не убийца», – сказал врач. Мама прыгала со стула, носила тяжести, но ребенок зацепился крепко.

В хмурое осеннее утро 12 сентября 1922 года родилась я – хилое, маленькое дитя, едва подавшее голос. Ребенок был нежеланным и, как будто понимая это, вел себя очень тихо. Как говорила мама: «Тебя не было слышно! Подойду, посмотрю, прислушаюсь – жива ли? И уже этот живой комочек от себя не оторвать».

Кроваткой мне служила плетеная бельевая корзина. Однажды братец потянулся за моей соской (ему ведь самому было чуть больше года), корзина перевернулась и опрокинулась вместе со мной. Мама прибежала на грохот, схватила меня на руки. Из моего носика шла кровь, но я была жива и даже не плакала. Плакал мой маленький испуганный братишка. Мама говорила, что он вообще был горластый, она уставала его качать. Но когда мама просила папу покачать сына, он отвечал: «Пусть моя половина плачет».

Мама, ей было тогда двадцать четыре года, брала одного ребенка за руку, второго на руки и шла с ними и на рынок за провизией, и в лавку за хлебом и другими продуктами, которые там выдавали по карточкам. Была она тоненькой и молодой, и ее все спрашивали, чьи это такие хорошенькие детки. Особенно мама гордилась сыном, маленький он был белокурым, белолицым и розовощеким ребенком с большими черными глазами.

Мне красоты не досталось, но теперь я уже не в обиде. А была девчонкой – очень завидовала красоте брата, его ровным белым зубам и вьющимся волосам. Против него я была замухрышкой: родилась слабой, плохо ела, плохо росла; смуглая, с черными прямыми волосами, да еще зубы неровные – как в шишке кукурузной – тесно им, видно, было. Но, в общем, мы с братцем жили довольно дружно. Я отвлеклась от прямого повествования. Вернемся к двадцатым годам двадцатого столетия.

Однажды мама пошла с нами гулять, а когда вернулась домой, обнаружила, что нас обокрали – украли столовое серебро, которое еще не успели спустить сестры отца, и кое-какие вещи. Мама бросилась к хозяину и нашла его сидящим у себя в квартире с приятелем. Оба были страшно довольны собой и пьяны в стельку. На мамины вопросы отвечали: «Ничего не видели, ничего не знаем!»

Мама вызвала милицию и сказала, что подозревает хозяина. Стали делать обыск – ничего не нашли. И уже стали уходить, когда милиционер обратил внимание на сдвинутый с места у ворот большой камень-валун. Его отодвинули и обнаружили серебряные ложки и вилки. Остальное хозяин отдал сам. Мама не подала в суд – побоялась: некуда ей было деваться с двумя детьми. Папа был в отъезде. Он уехал в Сольцы, где устроился на работу, а вскоре забрал и нас. Так закончилась «великолукская эпопея».

Уже в тридцатых годах я с отцом и братом побывала еще раз в Великих Луках. Помню, как ходили мы в кино, смотрели фильм «Красные дьяволята». В памяти из всего фильма осталось только, как Махно сидел на лошади, весь в пуху и перьях. Еще помню очень красивый лес в Булынино – дачном месте, где отдыхали с семьями наши тетушки: Таня и Рая. Там я познакомилась со своими двоюродными сестрами и братом.

В Сольцах мы прожили недолго и переехали в Новосокольники. Там я в три года заболела крупозным воспалением легких, была без сознания. Мама мне делала бесконечные компрессы. Я дышала с трудом и, когда наступил кризис, затихла. Мама решила, что я умерла, и в слезах побежала за доктором. Доктор пришел очень быстро и сказал, что теперь болезнь миновала, но надо меня беречь от простуды и хорошо, понемногу кормить.

Я лежала в детской кроватке в полутемной комнате (жили мы в каком-то полуподвале) и рассматривала книжку с картинками, кажется, «Мойдодыр». Помню, как мама надевала зимнее пальто с кротовым воротником у зеркала, стоящего в простенке между двух окон на импровизированном туалетном столике (ящик, поставленный «на попа»). И вдруг огромная крыса вскочила на маму и быстро добралась до воротника. Мама, хотя и была очень храбрая, но страшно испугалась и закричала. Крыса спрыгнула на пол и скрылась в подполе. Похоже, что от крика крыса перепугалась не меньше мамы.

Жили мы возле какой-то гостиницы, где останавливались иностранцы. Что они делали в двадцатых годах в Новосокольниках – мне неясно. Возле входа в гостиницу был деревянный тротуар, а на нем деревянная решетка, как в бане. Почему-то мы там часто находили какие-то иностранные монетки. Еще припоминаю какой-то двор, в котором было много огромных бочек, где мы играли в прятки. На какой-то бочке я оставила свои любимые детские книжки и забыла, на какой. Долго искала и плакала, не нашла и заблудилась среди бочек. Потом меня искали. Вот и все, что я помню о Новосокольниках. А потом мы переехали в Опочку. Но это уже следующая, незабываемая глава моей жизни.