Читать книгу Сними обувь твою - Этель Лилиан Войнич - Страница 4

Явившись на следующий день с визитом к леди Мерием, Генри не мог побороть любопытства и спросил, действительно ли миссис Карстейрс и мисс Риверс – мать и дочь? Они так непохожи.

В ответ на него обрушился целый поток сведений. К величайшему сожалению, это правда. Леди Мерием сделала внушительную паузу и затем прибавила, что хотела бы рассказать ему печальную историю. Она полагается на его скромность.

Дорогой мистер Риверс, сын известного судьи, старейший друг их семьи, умер чуть больше года тому назад, после долгих лет болезни и страданий, которые он безропотно переносил, а его вдова с совершенно неприличной поспешностью вышла замуж за Джека Карстейрса – человека благородного происхождения, но с очень скверной репутацией и к тому же моложе ее на одиннадцать лет. Настоящего скандала, который вынудил бы общество закрыть перед этой парой свои двери, еще не произошло. По крайней мере некоторые двери пока открыты перед ними из уважения к покойному мистеру Риверсу: все жалеют трех сирот, которых он оставил. Только одна эта несчастная не знала, почему Карстейрс женился на ней. Судебные приставы гнались за ним по пятам, а его родственники на этот раз решительно отказались уплатить его долги. Ему пришлось выбирать между женой с кое-какими деньгами и долговой тюрьмой. Судя по тому, как идут их дела, тюрьмы он все-таки не минует. Хорошо еще, что большей частью имущества, оставленного ее первым мужем, она может распоряжаться только с согласия своего сына.

Да, у нее есть сын. Он на пять лет старше Беатрисы и теперь служит в лиссабонском посольстве. В университете он получил несколько наград, а по окончании Оксфорда его рекомендовали на дипломатическую службу, потому что он знает необыкновенно много языков.

– Любая крестная, – с чувством сказала старая дама, – может гордиться таким крестником.

Мистер Риверс в молодости тоже был дипломатом. Его ждала блестящая карьера, но после болезни он ослеп, и его здоровье постепенно совсем расстроилось. Он был вынужден подать в отставку и все последующие годы жил на свои скромные доходы неподалеку от Лондона, занимаясь переводами древних авторов. Их семья еще со времен Стюартов была известна своей ученостью. Его легкомысленная жена порхала в поисках развлечений, Уолтер из-за своих занятий почти не жил дома, Элси – младшая – была еще совсем ребенком. Бедный слепой оказался бы в мучительном одиночестве, если бы не преданная любовь Беатрисы. С двенадцати лет она не выходила из библиотеки и спальни больного отца, развлекая его, заменяя ему секретаря и сиделку. Они обожали друг друга, и он забавлялся тем, что обучал ее латыни и другим неженским наукам.

Конечно, эта неестественная жизнь – сделала бедняжку сдержанной и замкнутой. Она страшно застенчива и, надо признаться, стала настоящим синим чулком. Однако такая милая, скромная девушка скоро избавится от этих недостатков. Легко представить, как она страдает оттого, что ей навязывают сомнительное общество приятелей ее отчима. Остается только надеяться, что какой-нибудь достойный человек вырвет ее из этого невозможного окружения и сделает счастливой.

Генри от души пожелал ей того же, но с мысленной оговоркой, что этим человеком будет не он. Ему было искренне жаль бедную девушку, очевидно очень хорошую и ставшую жертвой незаслуженно жестокой судьбы. Но одно дело – жалеть ее, даже немножко увлечься ею, и совсем другое – погубить свое будущее, повесив себе на шею вдобавок к собственному предку-пирату еще и таких родственников, как Карстейрсы. Телфордовских невольничьих кораблей и чудовищного деда, который, как паук, жирел на чужих страданиях, более чем достаточно для ни в чем не повинного потомка. Нужно немедленно возвращаться в Бартон.

Он приступил к прощальным визитам и во втором же доме наткнулся на сияющую улыбкой миссис Карстейрс, за которой равнодушно следовала ее молчаливая дочь с усталыми глазами.

Ах, мистер Телфорд! Она только что спрашивала, где его можно найти. Завтра у них небольшой званый вечер – о, совсем простой, скромный! – и муж никогда не простит ей, если она не убедит мистера Телфорда посетить их; муж был так очарован… Они живут за городом, близ Кейтерема, совсем недалеко от Лондона. Быть может, мистер Телфорд захочет провести у них день, чтобы прогуляться верхом по холмам Северного Даунса, – такие прелестные места! К его услугам будет превосходная лошадь. Чистокровные кони – это единственная роскошь, которую они себе позволяют. А может быть, он доставит им удовольствие погостить у них неделю?

Ну уж нет, черт побери, подумал Генри. Какая наглость – приставать к нему, хотя он ясно показал и ей и ее мужу, что не желает иметь с ними никакого дела. А затем он с изумлением услышал, что благодарит ее и принимает приглашение.

Он ушел, бесясь, что позволил этой трещотке поставить себя в такое дурацкое положение, и подыскивая благовидный предлог нарушить обещание. Однако следующее утро застало его на склоне Северного Даунса, – он растерянно и угрюмо выслушивал любезности своих хозяев, горячо желая очутиться где-нибудь подальше.

Черт дернул его приехать к этим людям! Что за отвратительный дом – вечное безделье, злобные сплетни, грязные намеки, бессмысленное мотовство и полный беспорядок в хозяйстве! Они попросту погубили хороший английский сад всякими итальянскими «улучшениями», ни одно из которых, судя по всему, не будет доведено до конца. А кругом – покосившиеся изгороди и заросшая сорняками истощенная земля, которая просто плачет по хорошей, честной лопате. И этот Карстейрс еще лезет рассуждать о деревенской жизни и правильном ведении хозяйства, когда у него не хватает ума вылечить собственных собак от глистов! От всего, чем владела эта парочка, так и разило хвастовством и фальшью; даже своих лошадей они выбирали за родословную, а не за хорошие стати. Нетрудно было догадаться, что их деньги – вернее, чужие деньги – будут потрачены скорее на какую-нибудь заморенную клячу, чей предок когда-то стоял в конюшне герцога, чем на крепкого коня, который сможет, не захрипев, взбежать со своим всадником на холм.

А развязность этой избалованной шестнадцатилетней девчонки! Хотя ее винить особенно не приходится. В подобном доме ей трудно было научиться приличным манерам. Очень хорошенькая и отлично знает цену своему личику! После очередной дерзости взглянет на тебя из-под ресниц, засмеется, и, как бы ты ни сердился, тебе ни за что не удержаться от смеха. Но тут мимо, словно печальное видение, скользнет Беатриса, чьи глаза разрывают тебе сердце и даже не замечают тебя; и когда ты снова посмотришь на Элси, окажется, что это просто хихикающая вертушка. Будь она его дочерью, он отшлепал бы ее как следует, чтобы не изводила свою старую глухую гувернантку и не называла отчима Джако. Джако!

А гости! Шумная компания разошлась только на рассвете, и все были вдребезги пьяны. Кроме него (он сам не понимал, зачем это делает), ночевать осталось еще трое: любитель пари по имени Триг – субъект с очень неприятным лицом, и две разодетые особы – откровенные наглые шлюхи, которые не скрывали своего презрения к глупой женщине, чей хлеб они ели, кокетничали с ее мужем прямо у нее на глазах, а за ее спиной издевались над ее ревностью. Фу! Зачем он здесь? Надо уезжать.

Но он не уехал. Ему по крайней мере нечего было стыдиться, что он ест хлеб людей, которых презирает: он заплатил жалованье их слугам. Он не прожил здесь еще и двух дней, когда хозяин дома занял у него денег «до субботы», и нетрудно было догадаться, куда они пошли. С этого дня слуги стали гораздо вежливее. Несомненно, они сговорились и пригрозили устроить скандал в присутствии гостей, если им не заплатят хотя бы половину. Если он уедет раньше, чем ему вернут долг, он наверняка больше не увидит своих денег. Однако это лучше, чем быть обязанным подобным людям. Десять гиней – очень щедрая недельная плата за довольно скверный стол и пользование хромой лошадью; пусть забирают. Но кому понравится, чтобы его надували? Он нарочно останется до субботы, чтобы проучить этого мошенника.

Кроме того, раз уж он примирился со всеми этими неприятностями и с бессмысленной тратой времени и денег, почему бы и не остаться еще на день-два, если они так настаивают? Может быть, ему повезет и он опять увидит, как Беатриса улыбается, – пусть даже котенку. Ее улыбка напоминала робкий солнечный луч в пасмурный день. Но она улыбалась редко, а ему – никогда.

Что с этой девушкой? Может быть, она все еще горюет об отце? Или – и это было бы вполне естественно – ее мучит позор семьи? Вчера он увидел, что она сидит одна в беседке, и направился было туда, надеясь поболтать с ней. Затем он заметил судорожно сжатые руки, неподвижный взгляд, словно устремленный на что-то ужасное, и прошел мимо, не потревожив ее. Она не поблагодарила бы его, если бы он вздумал совать нос в ее печали.

Да и вообще он начинал бояться, что внушает ей отвращение. Она с ним почти не разговаривала; хотя трудно было на нее за это сердиться – ведь мать и отчим открыто навязывали ее ему. От их старания поймать его в зятья, от болезненного смущения и стыда бедной девушки ему было так же не по себе, как если бы ему в руку насильно засовывали холодную рыбку, которая слабо трепыхается, пытаясь выскользнуть на свободу. Ясно, что для нее будет лучше всего, если он немедленно покинет этот дом. Ну ладно, в субботу он уедет.

Прошла суббота, за ней воскресенье, но по-прежнему хозяин не заговаривал о долге, гость – об отъезде, а Беатриса по-прежнему не улыбалась.

В понедельник, когда они отправлялись на обычную утреннюю прогулку верхом, он протянул девушке руку, чтобы помочь ей сесть в седло, и заметил, как она, вздрогнув, уклонилась от его прикосновения.

– Беатриса! – прикрикнула мать.

А! Вот наконец ее настоящий голос. Этот злобный визг заставил Генри быстро оглянуться. Карстейрс, стоявший рядом с женой, посмотрел на Беатрису со снисходительным отеческим неодобрением, но это выражение на секунду опоздало.

Беатриса немедленно приняла протянутую руку. Ее пальцы дрожали.

Нет, хватит! Если из-за него ее мучат и запугивают, ему остается только одно. Сославшись на первый пришедший ему в голову предлог, он уехал в тот же день, не слушая любезных уговоров своих хозяев и не обращая внимания на сердитое разочарование в их глазах. Может быть, они примутся избивать девушку, едва он скроется из виду, но если бы он остался, это было бы для нее еще хуже. Чем скорее он вернется домой и женится или хотя бы станет женихом, тем лучше для них обоих.

Дочка священника будет ему подходящей, благоразумной женой, а в ее согласии можно не сомневаться – такой партии она ни за что не упустит. Жаль только, что у нее редкие зубы и неприятная привычка громко их высасывать. Но что поделаешь? Больше недели садясь за один стол с уличными девками, возблагодаришь Творца за любую добрую христианку. И по крайней мере она не будет шарахаться от прикосновения честного человека, как от чумы.

Вот, значит, и конец. Ну что же, он получил хороший урок и больше никогда не будет принимать приглашения людей с такой репутацией. Ему повезло, что он вовремя выбрался из этой ловушки. Еще два-три дня – и они воспользовались бы какой-нибудь его оплошностью или что-нибудь подстроили бы, чтобы скомпрометировать его или Беатрису, и принудили бы его к несчастному браку с девушкой, которая смотрит на него с ненавистью и может принести ему только горе.

Приехав в Лондон, Генри написал прощальные благодарственные письма леди Мерием и другим светским дамам, в чьих домах он был принят, ссылаясь на дела, которые заставляют его немедленно уехать. Он лег спать сразу после ужина, предупредив своего слугу, что они выезжают рано утром. Как всегда, он заснул, едва только лег; но на рассвете проснулся и, повинуясь внезапному порыву, встал, оделся, разбудил слугу, приказал оседлать лошадь и, отложив отъезд до следующего дня, поскакал в Кейтерем. Он вспомнил, что Беатриса встает рано и, если утро ясное, уходит гулять с собаками прежде, чем просыпаются ее мать и отчим. Конечно, к дому он не подъедет, но ведь есть тропинка, по которой можно подняться на холм с другой стороны. Он доедет до вершины, спустится в лесок и, когда Беатриса начнет подниматься по холму, встретит ее там, только чтобы убедиться, что с ней ничего не случилось.

Пожалуй, лучше не заговаривать с ней. Он ничем не может ей помочь и только оскорбит ее своим непрошеным участием. Он просто посмотрит на нее издали – один раз. В этом нет ничего плохого: ведь она даже не узнает. А потом он уедет, женится и забудет о ней.

У нижней опушки он привязал лошадь к изгороди, сел на упавшее дерево и стал грустно смотреть на чудесную холмистую равнину, на тропинку, извивавшуюся по крутому склону, на дом в четверти мили от него. Он ждал долго, но она не появлялась. Все это так глупо! Наверное, он опоздал и пропустил ее. Теперь, пожалуй, все уже встают, а в такое ясное утро ярко-синяя куртка его нового костюма для верховой езды, который вчера прислал портной, видна издалека…

Нет, вот она. Выходит из дома с двумя собаками. Он поспешил укрыться в лесу. На полпути тропинка пересекала солнечную полянку. Рядом с ней из густых кустов поднималось огромное дерево. Он встал позади ствола и осторожно посмотрел сквозь темную листву кустов. Здесь она его не увидит.

Но он не подумал о собаках. Когда она, не заметив его, проходила мимо, одна из них остановилась, понюхала воздух и с лаем кинулась к нему. Проклятый пес!

Она обернулась на шум, и ее лицо мгновенно превратилось в застывшую маску ужаса. Да ведь она приняла его за…

– Беатриса! Мисс Риверс! Не пугайтесь, это я, Генри Телфорд.

Когда он вышел из своего тайника, она вздрогнула, свистнула собакам и замерла, судорожно прижав руку к вырезу платья. Страх на ее лице сменился настороженностью. Он подошел, бормоча извинения:

– Дорогая мисс Риверс, ради бога, простите меня! Я так огорчен, что испугал вас. Я не хотел… Я приехал только…

– Почему?

– Ну, потому что… Просто еще раз поглядеть на вас. Я не хотел вам надоедать; если бы не собака… Я ведь больше никогда вас не увижу, никогда… Если только… Согласны вы стать моей женой?

Он остановился, сам не зная, какого ответа больше боится – «да» или «нет». Как она побледнела! И почему она так страшно неподвижна?

Рука на груди медленно разжалась и бессильно упала. Девушка несколько раз судорожно глотнула и наконец снова спросила:

– Почему?

– Почему… что?

– Почему вы хотите, чтобы я вышла за вас замуж?

– Ну… потому что я люблю вас.

Все эти дни он ждал, чтобы она улыбнулась. Теперь она улыбнулась, и он пожалел об этом. Это была не такая улыбка. Она сделала юное лицо старым, как вечность. На один краткий миг тревожного просветления он понял, что боится Беатрисы.

– Хорошо, я выйду за вас замуж.

И все. Словно он пригласил ее пройтись с ним до вершины холма. Только через секунду растерявшийся молодой человек осознал, что теперь он – счастливый жених.

– Вы согласны? Я… я буду хорошим мужем. Я обещаю…

Он завладел уже совсем ослабевшей рукой. На этот раз она не дрожала, но по-прежнему была ледяной. Странная мысль пришла ему в голову: когда рыбка умирает, она перестает трепыхаться.

– Я понимаю, – растерянно пробормотал он, выпуская ее руку. – Это немного неожиданно.

– Да. Я полагаю, что нам следует пойти домой и сказать им. Это ваша лошадь там, у изгороди? Ровер, Ровер! Пэтси! Домой!

Он шел рядом с ней, как щенок, которого окатили холодной водой. Если это называется быть женихом, то…

Выйдя из леса, они заметили вдалеке миссис Карстейрс, которая разговаривала на лужайке с помощником садовника. Она увидела их прежде, чем Генри успел отвязать свою лошадь, удивленно и радостно помахала ему и, выйдя из сада, поспешила к ним навстречу.

«Конец, – подумал Генри. – Теперь возврата нет».

О чем спрашивает его Беатриса?

– Вы завтракали?

– Я… да… нет; я выехал совсем рано.

– Из Лондона? Вы, должно быть, очень голодны. Завтрак, наверное, скоро подадут: когда я выходила, на кухне уже затапливали плиту.

Эта женщина всего в пятидесяти ярдах от них, а она говорит о завтраке! Еще минута, и он должен будет сказать… сказать то, что полагается говорить жениху: сделала меня счастливейшим из… Нет, так говорят только в книгах. Дала свое согласие… О, черт! Что говорят в подобных случаях?

Но говорить ничего не пришлось. Беатриса подошла к матери и поглядела ей прямо в глаза.

– Мама, я выхожу замуж за мистера Телфорда.

Все остальные события дня слились в один нелепый, путаный кошмар – такой, в котором одно немыслимое следует за другим и все кажется естественным и само собой разумеющимся. Он ясно сознавал только одно – его обманули, лишили того, на что он имел неоспоримое право. Когда предложение принято, жених целует свою невесту – так заведено, а ему не дали поцеловать Беатрису.

Зато миссис Карстейрс не скупилась на поцелуи. Она то и дело целовала их обоих с шумной нежностью, а в промежутках подносила к глазам кружевной платочек. Фу! Хоть бы она не душилась этими мерзкими духами. Тошнотворный запах! Как бишь они называются? Он вспомнил, что много лет тому назад кто-то говорил ему их название…

Ах да – та рыжая, с которой он ездил вверх по Темзе…

С этим покончено. С тех пор прошла вечность – неполных три недели, но тогда он еще и не слышал о Беатрисе. А теперь он уже почти женат…

Когда они входили в дом, к ним навстречу сбежала по лестнице Элси, оживленная, как сорока. Услышав новость, она тоже кинулась целовать его. Ну, ее поцелуи еще можно было стерпеть – она была веселым, здоровым ребенком и, кажется, ласковым, несмотря на свою распущенность. Очень милая, должно быть, если узнать ее поближе. И, во всяком случае, ничем хуже мыла от нее не пахнет – чистоплотный запах.

Вскоре они сели завтракать, и обе шлюхи тоже. К счастью, Трига не было: он ночевал в Лондоне. Но женщины встретили новость таким визгом поздравлений, что сверху донесся злобный рев, – хозяин дома желал узнать, с чего они раскудахтались. Элси захихикала.

– У Джако, наверное, голова с похмелья раскалывается. Я вчера слышала, как его рвало. Сколько раз я ему советовала пить поменьше ершей. Если он не перестанет, то скоро облысеет, как наш поп.

В шестнадцать-то лет!

Наверху хлопнула дверь, по лестнице прошлепали шаги, затем из коридора донесся шум сердитой перебранки. Карстейрс опять сцепился с кем-то из слуг. Следует поставить в известность и его, но как сообщить такую новость человеку в подобном состоянии? Единственное, что пришло Генри в голову, было: «Забудьте об этих десяти гинеях». Он посмотрел на Беатрису. На ее помощь рассчитывать не приходилось – она словно окаменела.

На этот раз положение спасла Элси. Когда дверь распахнулась и показался Карстейрс с пожелтевшими белками глаз и злобно искривленным ртом, дерзкая девчонка вприпрыжку подбежала к нему и воскликнула:

– Джако, ты мне должен полкроны! Мистер Телфорд все-таки женится на Би. Что я тебе говорила?

Карстейрс несколько секунд, выпучив глаза, смотрел на невероятно глупую муху, которая, вырвавшись из паутины, добровольно вернулась в нее; затем, выпив залпом рюмку неразбавленного спирта, которую ему подала жена, он взял себя в руки.

– Чудесно! Я в восторге, мой милый, в восторге! Поздравляю от всего сердца!

Последовали бесконечные рукопожатия.

– Но, Джако, – захлебывалась Элси, которая просто плясала от возбуждения, – ты же не поздравил Би! Ты должен поцеловать ее и…

Ее сестра отступила к столу.

– Мама, завтрак стынет, а мистер Телфорд, вероятно, страшно голоден; он выехал из Лондона в четыре часа утра.

– Боже мой, так не годится, – поспешно сказал Карстейрс. – Рюмочку коньяку, Телфорд? Не хотите? Да садитесь же… Как, Дора, снова ветчина и яйца? Неужели у тебя не нашлось рыбы?

Когда завтрак окончился, супруги обменялись взглядами и встали из-за стола.

– Ну, – сказал Карстейрс, – пойдемте в библиотеку и поговорим. Нет, Элси, к тебе это не относится. Беги-ка ты к мисс Смизерс. И Беатриса нам тоже не нужна. Идемте, дорогой Телфорд.

В библиотеке Генри отразил все настойчивые попытки выведать у него подробности о его денежных делах. Когда на него нажимали слишком сильно, он упрямо выпячивал нижнюю губу. О брачном контракте говорить пока еще рано, сказал он. Им незачем беспокоиться о Беатрисе: у него неплохое состояние и он может и готов прилично обеспечить жену и детей, но прежде чем решать частности, ему нужно съездить в Уорикшир и посоветоваться со своим банкиром и поверенным.

Нижняя губа опять сказала «стоп», и Карстейрс, отказавшись от своего намерения вырвать у Генри какое-нибудь обещание, предпочел вместо этого попросить у него взаймы. Ему еще не прислали деньги, какая-то необъяснимая задержка; он вернет оба долга сразу. К счастью, в карманах Генри почти ничего не оказалось, но он выложил в качестве выкупа еще две гинеи и ушел из библиотеки. Затем будущая теща увлекла его «поговорить по душам» в нелепый хаос недоделок, который она называла итальянским садом. Она хотела обсудить приготовления к свадьбе, и выполнение хотя бы половины ее планов означало закладную на Бартон. Он долго не мог от нее избавиться. Затем в него вцепилась Элси. Он должен пойти с ней на задний двор и объяснить, как вылечить щенка, который сопит. Казалось, все искали его общества – все, кроме Беатрисы, которая совсем не показывалась.

Рассказав, что делать со щенком, он посоветовал Элси вернуться к мисс Смизерс и заняться уроками. Она сделала гримаску, а потом, услышав голос вернувшегося Трига, помчалась еще раз сообщать великую новость. Наконец-то Генри освободился и мог отправиться на поиски неуловимой Беатрисы. Так и не найдя ее, он уныло вернулся на задний двор и решил заглянуть в конюшню, чтобы проверить, задан ли овес его коню. В подобном доме ни на кого нельзя положиться.

В конюшне было темно. Когда он открыл дверь, впустив туда поток солнечных лучей, кто-то звонко хлопнул его по плечу.

– Ну, милый мой Джако, фокус все-таки удался. А я уж подумал, что он от тебя улизнул. Помни, первый заем – в мою пользу. Ведь это я надоумил тебя пригласить… О, черт!

Когда Генри, подняв кулак, одним рывком повернулся к нему, Триг выдавил:

– Извините… ошибся… – и исчез.

Генри глядел ему вслед с угрюмой улыбкой – этот мерзавец догадался, что надо бежать, пока у него цела челюсть. Но почему он принял его за Карстейрса? Они же совсем не похожи. Оба высокого роста, но…

Ах да! У Карстейрса тоже есть модная синяя куртка для верховой езды. Яркий свет, вероятно, ослепил Трига. Что ж, теперь он по крайней мере предупрежден.

За весь этот несчастный день ему так и не удалось поговорить с Беатрисой наедине. Он был совершенно уверен, что она сознательно избегает его. Даже мерку для обручального кольца он снимал под аккомпанемент назойливых замечаний и советов всей семьи. Он спросил ее, какой камень она предпочитает. Она сказала, что равнодушна к драгоценностям, пусть он выберет, что хочет. Но Элси была не так сдержанна.

– Купи бриллиант, Генри.

– По-моему, самый романтичный камень – сапфир, – сказала ее мать. – Когда я обручилась с моим первым мужем, он выбрал сапфир. Он сказал, что сапфиры похожи на мои глаза.

– Дороже всего сейчас ценятся изумруды, – заметил Карстейрс. – Запомните это, мой мальчик. Если вам срочно понадобятся деньги под залог этого кольца, вы увидите, что с хорошим изумрудом ничто не сравнится. Уж я-то знаю, как выгодно поместить деньги.

Черт бы их всех побрал. Он не спрашивал их мнения. Он спрашивал, чего хочет Беатриса, а она, по-видимому, ничего не хочет.

Вечером, выводя свою лошадь из конюшни, он улучил минуту и шепотом спросил Беатрису, не хочет ли она еще чего-нибудь, какого-нибудь подарка.

– Нет, ничего. Я вам очень благодарна.

Он возвращался в Лондон грустный и растерянный. Если бы у него в кармане не лежала мерка для кольца, ему трудно было бы поверить, что он и в самом деле жених.