Читать книгу Почему любовь ранит? Социологическое объяснение - Ева Иллуз - Страница 6

Дедушка современной психологии Уильям Джеймс утверждал, что первый факт, который должны учитывать психологи, заключается в том, что «процесс мышления продолжается», а мышление, по его словам, процесс личный, каждая мысль является частью сознания человека, которое заставляет его выбирать, с какими переживаниями внешнего мира иметь дело, а какие отвергать[25]. В то же время с самого момента возникновения социологии ее основным призванием было развенчание социальной основы мировоззрения. Для социологов не существует противоречия между личным и общественным, поскольку содержание мыслей, желаний и внутренних конфликтов имеет институциональную и коллективную основу. Например, когда общество и культура поощряют страстную романтическую любовь и гетеросексуальный брак в качестве моделей для взрослой жизни, они формируют не только наше поведение, но и наши стремления, надежды и мечты о счастье. Но социальные модели делают больше: соединяя идеал романтической любви с институтом брака, современные формы правления внедряют социальные противоречия в наши стремления, противоречия, которые, в свою очередь, отнимают психическую жизнь. Институциональное устройство брака (основанное на моногамии, сожительстве и объединении экономических ресурсов для увеличения благосостояния) препятствует возможности поддерживать романтическую любовь как глубокую и всепоглощающую страсть. Подобное противоречие вынуждает супругов или партнеров выполнять значительный объем духовной работы для управления и согласования этих двух конкурирующих культурных систем координат[26]. Объединение идеала романтической любви с институтом брака, в свою очередь, иллюстрирует, что гнев, неудовлетворенность и разочарование, свойственные им, лежат в основе социальных и культурных отношений. Противоречия являются неизбежной частью культуры, и люди, как правило, без особых усилий лавируют между ними, однако с некоторыми из них справляться гораздо труднее. Когда противоречия затрагивают саму возможность сформулировать произошедшее, их плавная интеграция в повседневную жизнь становится затруднительной.

То, что люди по-разному трактуют одни и те же пережитые испытания или то, что мы переживаем наш социальный опыт в основном через психологические категории, не означает, что этот опыт является частным и единичным. Опыт всегда формируется учреждениями (для больного – в больнице, для неуправляемого подростка – в школе, для сердитой женщины – в семье и т. д.); он имеет формы, интенсивность и своеобразие, которые исходят из того, как институты структурируют эмоциональную жизнь. Например, большая часть гнева или разочарования в браке зависит от того, как каждая пара выстраивает гендерные отношения и совмещает институциональные и эмоциональные алгоритмы: скажем, стремление добиться равенства и взаимодействия друг с другом независимо от половой принадлежности и дистанцию, которая неизбежно возникает во взаимоотношениях полов. Наконец, чтобы быть понятным, жизненный опыт должен следовать установленным культурным укладам. Больной человек может объяснить свою болезнь как Божье наказание за его прошлые поступки, или как биологическую случайность, или как заболевание, возникшее из-за бессознательного желания умереть, – все эти толкования формируются благодаря тщательно разработанным объяснительным моделям, исторически возникшим в определенное время в определенном обществе.

Это не означает, что я отрицаю идею о том, что между людьми существуют важные психические различия или что эти различия не играют важной роли в определении нашей жизни. Скорее, мое возражение против нынешнего доминирующего психологического этоса (совокупность стабильных черт индивидуального или социального характера, проявляющихся в речи, поступках, привычках и пристрастиях, чувствах и увлечениях, то, что отлично от природы человека) состоит из трех аспектов: то, что мы считаем индивидуальными устремлениями и опытом, на самом деле имеет важную социальную и коллективную составляющую; что психические различия часто, хотя и не всегда, являются ничем иным, как различиями в социальных позициях и социальных устремлениях; и, наконец, влияние модернизма на формирование личности и самосознания как раз и состоит в том, чтобы выявить психические качества индивидов и предоставить им решающую роль в определении их судеб, как романтических, так и социальных. Тот факт, что мы являемся психологическими сущностями, т. е. наша психология имеет огромное влияние на нашу судьбу, сам по себе является социологическим. При сокращении моральных ресурсов и ослаблении системы социальных ограничений, формировавших поведение человека в социальной среде, структура модернизма оставила его один на один со своей психической структурой, тем самым сделав его психику уязвимой, но имеющей сильное влияние на создание собственной социальной судьбы. Соответственно, уязвимость личности в эпоху модернизма можно резюмировать следующим образом: человеческий опыт формируют мощные институциональные ограничения, но люди справляются с ними с помощью психических ресурсов, накопленных в ходе своего социального развития. Именно этот двойственный аспект современного социального опыта, заключенного между институциональным и психическим, я хочу подробно рассмотреть с точки зрения любви и любовных страданий.