Читать книгу Четверо мужчин для одной учительницы - Ева Ланска - Страница 5

В новой сумочке Louis Vuitton, которую совсем недавно Наташа купила в бутике на Елисейских полях, зазвонил телефон.

– НаталИя СитникОва? – с трудом справился с русским именем приятный баритон.

– Да, да.

– Добрый день. Такси в аэропорт Шарль де Голль у подъезда гостиницы. Серебристый Peugeot номер...

– Спасибо.

Таксист, поджарый брюнет лет тридцати пяти, открыл перед ней дверь машины и спросил, улыбнувшись:

– Как вам Париж?

– Великолепен! – улыбнулась в ответ Наташа и сев в машину, демонстративно отвернулась к окну. Она стремилась вернуться в уютные воспоминания, прерванные звонком. За окном проплывали дома, люди, рекламные плакаты. На одном из них был изображен большой фиолетовый цветок и надпись: «Французское общество защиты...» то ли флоры от фауны, то ли фауны от флоры, то ли их обоих от кого-то третьего, Наташа не успела разобрать текст. Но дверь в прошлое уже открылась.

Плакат с фиолетовым ирисом в комнате университетского общежития, Наташа бы и не сразу заметила среди других с загорелыми торсами и модными певцами, если бы не завалилась с ногами на скрипучий диван с долгожданным трофеем в руках – студенческим билетом, вкусно пахнувшим сбывшейся мечтой. Она отвернула приятно хрустнувшую корочку и, ужасно довольная собой, еще раз прочитала: «Московский Государственный Университет им. М.В. Ломоносова; Студенческий билет № 0200021/17, Ситникова Наталья Евгеньевна, факультет филологический, форма обучения очная, дата выдачи, I курс, подпись декана...»

Жирная свежая печать закрывала ей пол-лица. Для фотографии она специально собрала свои длинные темные волосы в «конский хвост» и плотно сомкнула губы, стремясь выглядеть строже. Но с фото на нее все равно смотрела растерянная провинциалка, изо всех сил изображающая серьезность, с одним уцелевшим ухом и губами-ниточками.

Студентка Ситникова закинула ногу на ногу, скрипнув пружинами кровати, и большим пальцем ноги уткнулась в сердцевину фиолетового «ирис вульгарис». Как она раньше его не заметила? Наташа провела по цветку пальцем и вспомнила о Елене Николаевне. После их первого знакомства она приходила к «графине» снова и снова. Чтобы вернуть книги, послушать ее сдержанный голос, увидеть ее тонкие пальцы, так грациозно касающиеся клавиш рояля. Да и просто чтобы достать ягодку из прозрачного варенья серебряной ложечкой с вензелем «С». «Графиня» всегда была радушна и приветлива и вместе с тем такая недосягаемая, но Наташа чувствовала, как после этих визитов что-то медленно менялось в ее душе. Менялось бесповоротно: раздражала мебель в их квартире, да и сама квартира, тесная и захламленная, пустые разговоры материных подруг и вечная погруженность той в бытовые мелкие проблемы.

Ей стало неинтересно проводить время с друзьями, и она заменила их книгами. Она даже бросила своего Костика, считавшегося запатентованным красавцем.

Это случилось как-то само собой перед самым ее отъездом в Москву. Они гуляли. Наташа тосковала. Костик, обиженно выкатив губу, набивал себе цену, что проделывал постоянно все последнее время. Он хвастался, что Ленка Сидорова забрасывает его любовными письмами, а Галька Тараканова караулит его возле подъезда и, когда отлавливает, вообще откровенно намекает на секс. А он, как дурак, ходит за ней, за Наташей, и ждет, пока она снизойдет до встречи. И что его мать опять неделю как уехала на заработки: могли бы трахаться, как раньше, ведь у них все хорошо было, а она даже зайти не хочет. Наташу неприятно резануло слово «трахаться», но она упорно молчала. Паузы становились все длинней. Костик предложил посидеть где-нибудь. Отстояв в «где-нибудь» приличную очередь, они оказались за столиком у самой сцены друг напротив друга. Он хотел сесть рядом, но Наташа остановила. Костик взял ее руку в свои жадные ладони и сказал, глядя в глаза:

– Наташка, ну я не могу без тебя. Я это понял давно уже. Мне никто не нужен. Только ты. Я бы на тебе женился. Честное слово.

Наташа не отнимала руку и медлила отвечать, подыскивая нужные слова. А Костик наседал:

– Ты ж говорила, что любишь меня, помнишь? Или для тебя это больше ничего не значит? Что изменилось-то? Скажи, Наташка!

Наташа молча высвободила руку.

Костик, решив, что он слишком «насел», оправдывался:

– Представляешь, поженимся, будем жить у меня. Вдвоем! Матери все равно по полгода не бывает дома. Я работать буду, а ты с малышом нашим будешь гулять в сквере. Все девчонки мечтают об этом...

– Знаешь, я – не все девчонки, – наконец вымолвила она. – И дело совсем не в тебе, Костя. Дело как раз в малыше.

– В каком малыше? Ты чего, Наташ? Я ж хотел как лучше... Ну не хочешь, не надо...

– А я серьезно. Дело в моем малыше, в ребенке, который у меня когда-нибудь будет. Я хочу, чтобы на серебряной ложке, которой он будет кушать свою кашу, был герб его старинного рода. И на воротах дома, где он будет жить. Понимаешь?

– Нет. Не понимаю. Ситникова, ты не заболела? Не все ли равно, что там на ложке будет написано? Тем более на заборе?

– На воротах.

– Ну, на воротах, какая разница.

– Большая.

– Я не понял... ворота тебе важней, чем я? Ты не хочешь? Не хочешь за меня замуж?

– Я вообще пока не хочу замуж. За тебя в том числе.

– А-а-а, понятно, – обиженно протянул Костик. – Сказок начиталась, значит? Принца будешь ждать? Ну, давай. Успехов! А, по-моему, твоя голова от всей этой дури уже как тыква! И ты не понимаешь, что ты сейчас сделала! Ты сейчас своими руками все разрушила. Золушка, блин! А обратно, между прочим, не получится! Ты слышишь меня?

Наташа смотрела на него и не понимала, что она вообще нашла в нем тогда, всего-то год назад.

Ирис на стене задрожал – кто-то долбил в дверь. Не дождавшись разрешения войти, в проем просунулась лохматая обесцвеченная голова Наташиной соседки по этажу.

– Привет, ты Наташка Ситникова с филфака?

– Я, а что?

– Там курицу на плите сожрали. Это ж ты жарила? Но ты это, не расстраивайся, приходи к нам, в 52-ю. У нас картошка есть. Прямо сейчас и приходи.

– Спасибо.

Голова скрылась. Наташа знала, что жить в обществе и быть свободной от этого общества все равно не получится. Надо бы пойти познакомиться с соседями. Да и есть хочется. «Да и Елена Николаевна никогда бы не стала валяться, задрав ноги, как я сейчас», – вдруг подумала Наташа и немедленно встала, расправив на себе одежду. Она посмотрела на себя в зеркало, причесала волосы. Зеркало, уставшее от бесконечной смены физиономий, сквозь подтеки и царапины отражало худенькую темноволосую девушку, не красавицу, но милую и довольную собой. Только очень голодную.

В 52-й комнате царило беспричинное девчачье веселье и вонь от подгоревшей картошки, к которой примешивался резкий запах смеси духов. С кроватей свисали какие-то вещи, в углу валялись сумки. Девчонки суетились вокруг двух сдвинутых табуреток, заменяющих стол. Наташа перезнакомилась со всеми, стараясь запоминать имена с первого раза – Лена, Света, Надя, Оля, Сулие, Оксана... Беззаботный треп не прекращался ни на минуту. Говорили сразу обо всем: об учебе, о преподах, о парнях, о магазинах, о шмотках... Картошка несмотря на то, что была приготовлена, видимо, «по-студенчески» – с виду подгоревшая, зато внутри сырая, – быстро закончилась, и Наташа занялась изучением своих новых подруг.

У Сулие красивые, четко очерченные скулы и густые черные волосы, да и фигурка ничего. Но глаза с набухшими веками и широкий азиатский нос придавали ее внешности слишком «этнический» вид. Надина ровная спина, классная попа и длинные ноги делали ее просто красавицей, но только со спины. Рыхлая прыщавая кожа, короткая шея и неправильный прикус быстро вносили свои коррективы. К тому же высветленные перекисью тусклые волосы с предательской чернотой у корней добавляли ей вульгарности, то есть доступности для масс, как теперь понимала Наташа. Это она сообщила о безвременной кончине жареной курицы. Курицу было, конечно, жаль, полукремированная картошка не смогла полностью возместить горечь утраты. Наташа улыбнулась про себя филологической находке «кремированная картошка» и продолжила наблюдение. У Ленки шикарные глаза, зеленые, огромные, в пушистых ресницах, нос тоже ничего, но губы невыразительные, ноги короткие и кривые, и попа «чемоданом». У Ольги – все слишком: слишком большой рот, слишком противный голос, слишком худые ноги. Она слишком много говорила и слишком хотела всем нравиться. Поэтому ее-то как раз и недолюбливали. Оксана была вообще никакая. Родителям стоило назвать ее Изольдой или Эвелиной, чтобы она запоминалась хотя бы на контрасте с именем. Вот только Светка, пожалуй, завоевала бы картонную корону на конкурсе «Мисс комната 52». Она была вся такая ладненькая, светленькая, аккуратная... Настоящая блондинка. Чуть побольше бы росточка – и почти принцесса.

Наташе нравилось рассматривать девчонок. Она давно это заметила. Ей нравилось рассматривать, а вернее любоваться красивыми «фрагментиками» внешности других девушек. И это вызывало в ней ощущение, похожее на ...возбуждение. Да, именно так называется это тепло, разливающееся внизу живота и сопровождающееся таким приятным пробегом мурашек по позвоночнику. Пусть и не таких крупных и парнокопытных, как от парней. Но все же надо называть вещи своими именами. И что же? Это значит, я... эта, ну эта... как ее? Ну не-е-ет! Она отказывалась произнести это слово хотя бы «про себя», подыскивая аргументы в свою защиту. И нашла: женская грудь ее абсолютно не привлекает! Нет, хорошо, когда она есть, еще лучше, когда она красивой формы и правильного размера, но сама по себе – не вызывает никаких эмоций. Значит, она все-таки правильная девушка и надо выбросить все из головы!

Увлекшись разбором своего подсознания, Наташа потеряла нить общего разговора. Девчонки обсуждали какую-то Евгению Борисовну. Наташа сразу представила большую попу, обтянутую юбкой, сквозь которую проступают тесные трусы, слишком откровенное декольте и химическую завивку тусклых волос непонятного цвета. Ей стало скучно. В углу возле кучи наваленных пакетов и сумок устроился мальчишка лет пяти, сын Надиной сестры Галки, зависшей в магазинах. Он был занят игрой и ни на кого не обращал внимания. Наташа подсела к малышу.

– Во что ты играешь?

– Да он пазлы весь день собирает, – ответила за племянника Надя. – Галка вчера купила ему в Детском мире, так фиг оторвешь его теперь. Ну и слава богу, не видно, не слышно зато. Всегда бы так.

Наташа придвинулась ближе.

– Можно посмотреть, как ты собираешь?

– Только, чур, не помогать! Я сам! – не отрываясь от игры, поставил условие мальчуган.

– Конечно, ты сам, – улыбнулась Наташа. – Я и не умею.

– Смотри, – снисходительно стал объяснять малыш. – Вот эту сюда нужно, а вот эту сюда, а, нет, вот сюда. Видишь, бампера не хватает у машины?

Наташа засмотрелась на почти собранную картину. Готовую картину, хитрым образом разрезанную кем-то на множество маленьких частичек. Задача играющего – собрать ее снова в единое целое. Один сделает это за несколько минут, другой, может, за день или за неделю. Картинка от этого не изменится. Весь смысл игры – в процессе, результат которого заранее полностью предрешен. Как ни крути, из этих частичек получится только машина, и ни за что не выйдет что-то другое, неожиданное, карета или самолет. Разве это интересно? Вот если бы переделать эту игру. Например, собрать человека, девушку? Я ее и так только что почти собрала из подручного материала, – ответила она сама себе. – Ленкины глаза, Ольгин рот, он с азиатскими скулами Сулие не будет казаться таким большим, Надин «вид сзади», Светкин носик и волосы, нет, волосы лучше черные, как у Сулие. А от Оксанки что? Скромность, если только она украшает женщину. Ну, напридумывала... И что получилось? Та же самая игра, для девочек младшего школьного возраста. Живые пазлы ничем не лучше бумажных...

А если картина, которую надо собрать, – это картина моей жизни, и от того, какой пазл я вложу сегодня, будет зависеть весь дальнейший рисунок? И если менять маленькие частички, одну за другой, можно изменить жизнь? Тогда начинать менять надо прямо сейчас! Ведь картина жизни складывается каждый день, каждый день в ней еще один пазл занимает свое место. Если его не изменить сейчас, его уже не изменишь никогда, он так и войдет в будущее ободранной комнатой общежития, свисающим шмотьем и запахом сгоревшей картошки. Тогда его уже оттуда не вытащить! Никогда!

– Девчонки, где здесь приличный ювелирный? – спросила Наташа.

– А тебе зачем? Колечко хочешь себе присмотреть? – с язвительным участием поинтересовалась Оля.

– Не себе, следующей курице, чтобы не улетала со сковородки, – отшутилась Наташа.

Девчонки взорвались хохотом.

– Я тебе расскажу, Наташ, мы с Сережей как раз сейчас кольца смотрим, – отозвалась незаметная Оксана.

На следующий день Наташа купила серебряный нож и вилку. И выгравировала на них вензель с буквой «С». В комплект к ложечке, которую ей Елена Николаевна подарила перед отъездом. Купленные приборы, конечно, отличались от подаренной «графиней», и к тому же из-за этой покупки Наташе предстояло месяц питаться королевским обедом из двух блюд – капуста сырая и капуста отварная. Зато первый правильный пазл в картину ее жизни был вложен! Вензель «С» – это ведь не только «Смольяниновы», но и «Ситникова».