Читать книгу Енисейский север - Evgenii Shan - Страница 4

«СвирьГЭС» сделала разворот и бросила якорь. Ранее утро, вахтенный матрос доставил меня на родной берег. Пожав ему руку и оттолкнув шлюпку, я уселся на гальку и закурил. Клочки тумана ещё плавали над рекой, но новый день уже занимался над лесом за речкой, верхушки ёлок уже покраснели. Затащил на угор сумку с гостинцами по знакомой пыльной тропке, перешёл улицу и дернул верёвочку щеколды. Звяк, стук, калитка стукнулась о затвор, не открылась. Затвором служила длинная жердь через все ворота с внутренней стороны, кончиком она и запирала вход. Я просунул руку за столб рядом с избой и потянул жердь в сторону. Тихо скрипнув калиткой, чтоб никого не разбудить, вошёл во двор. Ну, здравствуйте. Север лениво махнул хвостом, потёрся носом и вернулся к рыльцу спать.

Двор услан толстыми сосновыми плахами, может столетней давности. В каждой плахе по два отверстия с обоих концов, как будто это скамейка, а дырки для ножек. Из таких плах делались баржи деревянные, а это следы крепежа. Плахи лежат прямо на земле, плотно друг к другу и по краям чуть позеленели. Более свежие доски уложены тротуарами до летней кухни и в обход двора к воротам. У самих ворот на мелкой травке-муравке мы пацанами играли в машинки. Этот пятачок под солнцем не под крышей самый приятный для ребятишек. Остальной двор закрыт крышей из наката жердей. Родная знакомая темень. Двор уже начал освещаться лучиками солнца, которые пробивались через крышу, но был ещё весь в тени. Только у ворот открытое небу место было светлым. Тётя Галя вышла доить корову, всплеснула руками: «Женька. Не забыл, как запор открывать». Такие запоры больше, чем в половине дворов в деревне, что тут секретного. Но самостоятельно входить нельзя, не прилично, не принято. Вспомнился как-то курьёзный случай. Лет мне было 10—12.

Были у нас приезжие пацаны с севера из Норильска. Вовка-славак у Пономарёва дяди Саши, да Толя-ващил у Широглазовских. Широглазовская родня была обширная, как и наша. В родне у них и Коноваловы и Шефер. Наши же всё боле Пономарёвские, так как родня с Колмогорова и Пономарёва. Раз с Ващилом мы с утра болтались по деревне, Серьга спал видно ещё, не помню. Взрослые уже все на работе, тишина в деревне в верхнем конце. «Пошли до Коноваловских?», «Пошли». Но у них ворота оказались на запоре, никого дома, может на покос уехали, ни Верки, ни Мишки, ни Надьки. Ващил ловко пролез через подворотню во двор. Я за ним. Толька поболтался под навесом, оторвал кусок рыбы с вешалов, я не стал. Ну раз никого, надо дальше идти товарищей искать на игры. А вечером дядя Саша меня с Серьгой призвал к себе на допрос. «Лазил к Коноваловым?» У меня и дыхание перехватило, понял, что напроказил. Нельзя то было, не хорошо. Серёга ни при делах, а я оказался как бы и вором. Повёл меня дядька к дяде Гоше Коновалову на расправу. Тот сидит сурьёзный, Надька на меня наскочить норовит, ругает типа, перед отцом выпендривается. «Простите дядя Гоша, я не хотел. Брать ничего не брал, думал Ващил к вам по-родственому. Простите, не подумавши я.» Самому горько, что так оплошал, глупость сделал. «Да ладно уж» – махнул рукой дядя Гоша, дядя Саша крёстный отвесил подзатыльник – «Позоришь меня». Молчком пошли домой. Вот такие порядки. С тех пор накрепко запомнил, даже если и не пакостишь, границы дозволенного переступать нельзя.

Самое интересное у нас было – приключения на крышах. Летом часто там лазили, смотрели сверху на Енисей, осторожно переступали по жердям, по толстенным балкам из кругляка сосны, лежащим на ещё более толстых вкопанных листвяжных столбах. Такая крыша закрывала весь двор зимой от снега, летом и сдвинуть в сторонку жерди можно, просушить двор. Жерди не прибиты. Но по крыше амбарушки, а тем более по сеням, лазить запрещалось. Продавишь толь, устроишь течь, потом сложно ремонтировать. Дождевая вода найдёт трещинку, дырочку, хоть всё наново перекрывай, а толь дорогая. Крытые дранкой крыши ушли в прошлое. Дранку драли из размоченных пихт, раскалывали трёхметровые сутунки вдоль тонкими пластами, а потом сушили на берегу, сложив треугольными колодцами. Дранка была к воде более стойкой, чем пиленые доски, структура древесины не нарушалась. Бывало на ней уже и мох растёт, а она и не гниёт вовсе, внутри целая. Если на крыше уложить правильно, вода скатываться будет легко, по продольным полоскам от дранья, никакого ручейника не надо. Потом дранку вместо досок стали на заборы использовать, а крыши рубероидом по доске крыть, так проще.

Двор устроен по кругу. От избы поднавес рядом с крыльцом. На крыльце рукомойник старый висит рядом с дверью. Туда ключ прячут, когда избу на замок запирают. Напротив крыльца через двор стайки, две под одной крышей, соединённых общим помещением с коровой. В одной поросёнок, в другой куры живут. Поросенка к зиме заколют, туда переведут корову, там она и отелится. А в наружной останутся только собаки, Север да Дамка. Над стайками сеновал, над общей тоже. Только на стайках сено на потолок, а над общей такие же жерди. Эти все стайки называли «двор», а тот что рядом с избой двор, так то и есть дом. Все домашние службы по кругу дома. Главное – изба и скотный двор, ну а в сторонке летняя кухня, амбарушка, дровяник. Дрова у самых ворот, чтоб не таскать с улицы далеко, да и от щепок мусор. Летняя кухня у нас долго была дощатая, маленькая, но с кирпичной печкой. Там все и жили считай лето. В избу только спать на ночь. Кто из ребят постарше, так на сеновале ночевать. Вольготно, и взрослым не мешаешь. Потом срубили тёплую летнюю кухню, можно и зимой её использовать. Так многие и делали, всю зиму в летней кухне обитает семья, если ребятишек много подрастает. Весь двор под одной крышей, ни ветер не задует, ни снег не завалит, да и теплее немного. Правда крыши чистить те надо под вёсну.

зима, мороз

Чистка крыш – целая эпопея. Наряжали на эту работу старших братьев, а мы под ногами путались. Когда внизу уже сугробы навалены, вся ребятня начинает в них прыгать с крыши. Чем не экстремальные развлечения! На самом деле и не высоко, а сам смысл, что с крыши прыгнул добавляет остроты. Но бывали и недоразумения. Как-то Колька Назимов сиганул, да промазал, задницей сел на забор из дранки. Щепу вогнал глубоко, в больницу возили. Но прыжки прыжками, а чистка крыш дело ответственное. И снег столкнуть надо, и толь не повредить, и дранку с нужного места не сдвинуть. Самое тяжёлое – жерди над двором от снега откидывать. Вот тут приходится лопатой помахать, не то, что пехлом со ската крыши. Снегу наметало каждый год под самые окна, а то и выше бывало.

В нашей избе печь была сложенная «русская». По всем канонам, и даже спать на ней приходилось, но по причине старости не разрешали. Знали, что баловаться начнём, не дай бог, обрушим. Русская печка на моей памяти топилась редко. Даже в самые морозы топили буржуйку железную с трубой выведенной в печь. Быстро нагревается дома, да и дров уходит меньше. Но в самые лютые морозы топили и её, хотя главная функция русской печи – стряпать. Первая стряпня к Благовещенью, в апреле. Сметанные орешки. Затем к Пасхе. Я так помню, потому что русский Новый год как-то на Пасху нацелен. Новый Год, Рождество, Крещение праздновали и вкусности всякие стряпали, а запомнились орешки румяные хрустящие, пахнущие подгорелой сметаной. Ребятишки русской печи рады ещё и тем, что в догоняшки когда играешь, можно по избе бегать вокруг неё, это тебе на открытом месте, гораздо интереснее! За печкой вход в подпол, где картошка хранилась. Не помню кто, но кто-то падал туда при такой беготне.

Вся изба разделена на четыре комнаты казёнками. Перегородки дощатые, снизу плотно к полу, и даже плинтус есть, а сверху до потолка не доходят на «четверть». Таким образом вентиляция и отопление лучше всей избы. Даже если и печь по центру почти. Пятистенок конечно и красивее, и добротнее, но температура в разных частях разная. Крестовых домой я изнутри не изучал, только со стороны любовался да завидовал. Но думаю, в таких домах с рублеными стенами и печи нужны особые, и отопление. Всю свою жизнь хотел срубить себе настоящий дом из сосны с лиственничным окладом, на высоком яру над рекой, да видно теперь пусть дети мои о том мечтают. Красивые добротные дома круглые да крестовые всегда были признаком зажиточности. А наша деревня хоть и не голодранцев, село с церковью и перевалка на прииска, но дома всё больше просто срубы с казёнками внутри. Но была пара домов на зависть всем.

Один такой дом был настоящим музейным экспонатом русского северного зодчества. Стоял он всегда закрытый, но ухоженный внутри, с табличкой «Радиостанция». Хозяин, Широглазов, уехал в Красноярск, а дом сдал в аренду властям. По всем вышеописанным правилам, мы не решались во двор заходить, хоть и могли. Двор представлял собой широкую крышу от избы до амбара. Тут же ёмкий дровяник, пол из широких плах, как заведено, перед домом полисадник с цветочками. Из дровяника был выход под другой навес, в огород. Там банька и колодец. Свой настоящий колодец с журавлём. На берегу чистейшей реки это казалось не нужным и вычурным, и в тоже время, восхищало. Эту усадьбу мы постепенно использовали для игры пробегом, для пряток, но сам внутренний двор если и пробегали, то очень быстро, опасаясь чего-то. Наверное, обвинений в несанкционированном доступе к чужому, нарушения наших старых обычаев.

Уже позже, когда с Ангары приплавились в Сергеево староверы, увидел я и избы из осины, разных видов. Весной разобрали они в своих старых деревнях избы, сплотили и поплыли вниз к нам. На облюбованном месте вытащили срубы на берег, сами лето жили в землянках, сушили. А к зиме собрали свои избы, как тут и стояли. Умели они многое, да и сейчас умеют. Видел я, как лодки из осины долбят, как дома собирают в один день. Да многого ещё увидеть надо бы, да уходят старые времена, старые люди. Постепенно кержаки и Сергеево покинули, поплыли дальше на севре, на Сым и Кас. Говорят, там даже скиты сохранились. Отец нашей подруги и одноклассницы дядя Вена уходил туда иноком, приезжал погостить, да и обратно уехал. Старая вера крепка своим уставом и правильностью жизни, которая только такая в тайге и правильная.

Когда самоходка подходит к Байкиту, первое, что попадается на глаза – пакгаузы на яру. Подкаменная Тунгуска несёт свои холодные воды стремительно даже летом, судно идёт тяжело, медленно преодолевает течение, и деревянные строения плавно встают перед глазами. Байкит – один из перевалочных пунктов Эвенкии, сюда в короткую навигацию завозились грузы, здесь же и хранились до зимников, когда можно развести по таёжным селениям. Добротно срубленные пакгаузы особенная статья в северном деревянном зодчестве.

Были такие пакгаузы и в нашем селе, которое тоже было перевалкой для Тейских приисков, служили складами ещё задолго до революции для местных купцов. Затем, с развитием авиации, устройством дорог до Северо-Енисейска значение села в поставках снизилось, но осталось для местного края важным. Рыбацкий кооператив постепенно преобразовался из рыболовецкой артели в торгующую организацию, склады в пакгаузах перешли ему по наследству. На моём веку их осталось два. Стояли он по сухой пыльной дороге к кузнице мимо сельского кладбища, в стороне от Енисея. То, что рядом кладбище говорило о том, что место это сухое, удобное, хоть и казалось чуть ниже деревенской улицы, единственной вдоль берега. Это центр села, место самое широкое. Здесь и сельсовет, и метеостанция, и старая церовка, в которой был потом построен клуб, два магазина, школа и пекарня. Но пакгаузы упрятаны вглубь.

Одно время мы там околачивались, когда дядя Саша на зерносушилке работал. И осталось у меня от пакгаузов стойкое впечатление чего-то средневекового. Высоты они были гораздо большей, чем любой дом в деревне. Срубы из почерневших брёвен были ровные с двумя рядами прорубленных щелей-отдушин в стенах. Эти отдушины своей узостью напоминали бойницы в острожных стенах, только добавляли общего впечатления древности. Внутри складов я ни разу не был, даже на подтоварники мы не решались залазить – это было чем-то чужим, склады с товарами. Похожий пакгауз был и в Сергеево. Совхоз забрал его себе под зернохранилище. Вот туда мы могли залезать с братьями, ползать по кучам зерна, после чего всё неимоверно чесалось. Пшеница в наших краях не вызревает, потому то был ячмень да овёс. Ость зерна и колола, забивалась в одежду. Изнутри такие средневековые срубы-остроги смотрелись ещё более таинственно, хотя бы из за отсутствия окон и тем, что ворота закрыты, а проникать туда надо через дырку в полу. Наши голоса гулко отдавались в высоких стенах и мы разговаривали шепотом. Здесь мы не чувствовали себя воришками. Совхозное—колхозное это наше, да и взрослые знали про то. Хотя немного ругали, что б по хлебу не бегали.

Проникнуть из-под пола в пакгауз не сложно, если есть половая плаха не прибитая. Сам сруб стоит на толстенных стульях да ещё маленьких коротких брёвнышек крест-на-крест. Под полом гуляет ветерок и сухо. Такое устройство позволяет сохранять и сруб и товары. На севере все рубленые здания ставятся так, фундаменты себя не оправдывают, грунты то промерзают, то оттаивают, бетонный фундамент гуляет и трескается, под полом заводится грибок и плесень. На деревянных стульях дома стоят больше века и полы не гниют. Когда Боженковские строили свой дом, мы часто играли под уже готовым высоким крыльцом, лазили под пол, там было наше секретное место. Запах сухой древесины и зелёного высохшего мха врезался мне в память, как одно из самых волнующих воспоминаний детства. По моим скитаниям в тайге мне иногда доводилась устраиваться на отдых под соснами на мху. Сухое место нагретое солнцем пахло моим детством, моим взрослением. Запах мха, сухих сосновых игл и, чуть заметный, смолы – запах строящегося деревенского дома.

На древних острожных стенах пакгауза выступала и кристаллизовалась смола. Прозрачные шарики, напоминающие драгоценные камушки, и мутная камедь, которой много-много лет. По брёвнам ползали черные усачи, но старый сруб им не по зубам. Правильно высушенный лес не брало ничто, ни насекомые, ни грибы. Странно, но склады всегда оставляли впечатление заброшенности. Может потому, что весь подтоварник обрастал лопухами и крапивой, только пара подходов к воротам. Вечерами тут проходил сторож рыбкоповский. Один на всё хозяйство. И магазины оглядеть и склады. Ну а в нижнем краю магазин и маленькая пекарня вообще без догляду, просто запирались. Воровать в старых кержацких и чалдонских деревнях никто б в то время не осмелился.

деревня