Читать книгу Ясное солнце Алтая. Повесть - Evgenii Shan - Страница 6

Долина слияния двух речек Бийки и Клыка не была местом, где селились люди. Здесь не было места для пахотных полей, здесь не было обширных покосов и пастбищ. Но горные реки несли в себе кварцевый песок, здесь было золото. Сначала были дикие старатели, но после Советская Власть решила всё взять в свои руки и золото стали добывать из шурфов заключённые. Много лет протянулось с тех пор, а посёлок так и остался таёжной зоной. Леспромхозы в послевоенные годы наступали постепенно на кедровую тайгу, двигались всё глубже. Верх-Бийск, Азван, Кайнач – короткими сильными перебежками. Рубка кедров возмущала народ в европейской части России, под неё придумали особую систему лесокомбинатов. Создали знаменитый Кедроград, который так и не спас кедровую тайгу.

Последний бросок был длинным, минуя старую кержацкую деревеньку Чуйку, вглубь к тёмной долине слияния двух речек. Вот она – Бийка. Небольшая котловина, уже обжитая, с небольшой сопкой посередине, с которой удобно было наблюдать за всем, что происходит в посёлке. Деревянные бараки из бруса приютили семьи лесорубов со старых мест и новых, сбежавших от бедных совхозов. Место мокрое, выше по речке большое болото. Шутили – «туча от одной горы до другой стукается, отскакивает, так и летает, пока вся ни выльется». Место тёмное, в зимнее время солнце едва успевало выглянуть из-за одной горы, как тут же пряталось за другую. Летом день был немногим длиннее. Далёкая лесная командировка.

Но леспром люди потому и леспром, что такое житьё им на роду написано. Тяжёлая работа в мороз на верхнем складе и внизу на плотбище, подготовка зимников летом, сплав весной. В свободное от работы время пропивать то, что заработали, драться до крови и садиться в тюрьму. Из одной зоны в другую. До райцентра 100 километров через два перевала, которые зимой заносит снегом, а в дожди смывает мосты. Новые волны переселенцев появлялись с новым директором. Каждый привозил с собой свои кадры, отличных работников, вальщиков и трактористов, но они быстро смешивались и нивелировались с общей массой. Кто смог не смешаться, за пару сезонов зарабатывали на машину и уезжали, но таких посёлок помнит немного.

Но среди этих людей леспромхоза постепенно выпестовывалась порода таёжников, для которых кедрачи были родным домом, а далёкие перевалы возможностью быть ближе к небу. Они занимались охотой и рыбалкой, а для записи в трудовой книжке работали вздымщиками и лесниками. Лесхоз находился в подчинённом положении у леспромхоза, потому лесоводство спускалось на тормозах. Пожары в этом сыром краю случались крайне редко. Ещё один зримый источник дохода и радости общения с тайгой – орех. Орех в этих местах рождался часто. Разный возраст урочищ, по-разному и плодоносили, нет ореха в одном, значит есть в другом. И Бийка всё равно была мила сердцу, было куда вернуться к семье, согреться в доме и обнять ребятишек. Поднявшись на сопку летом посмотреть на зелёный вид гор окружавших улицы, а зимой согреться видом дымов. И было это сердцем этого таёжного края по имени Байгол. И имя это с гордостью произносилось во всех уголках республики, как самоё глухое место в Алтайской тайге. От него и до Лыковых было полтора дня ходу всего.

Постепенно привыкая к этому житью, втягиваясь в общий ритм, не ощущаешь стылости дней и одиночества ночей, понимаешь это только много позже.

Никогда городскому жителю не понять ночи. Постоянно сверкающие огни даже в затишье не дают того ощущения пустоты и таинственности, которая опускается на мир после захода солнца. Всё изменяется, становится другим не только визуально. Наступает магическое время Луны. Тени от этого ночного светила длинные и черные, какие никогда не бывают при солнечном свете, а освещённые места непонятны дневному жителю. Только ночные звери могут правильно ориентироваться в этой игре света и тени. А тишина? Ночная тишина совершенно отлична от замершего мира при солнечном свете. Короткие случайные звуки отдаются гулким эхом, как в бочке, и падают вниз камнями, а не разносятся далеко.

Луна золотой денежкой выкатилась из-за Аталыка и проложила серебряные лучи между деревьев на снегу. Сам диск цвета белого золота начал наливаться ещё большей белизной с подъёмом светила над верхушками кедров, а тени не становились короче. Только резче пролегала граница между ними. Мне надо было идти до соседней избушки. А почему нет, когда в тайге стало светло, как днём. Но свет этот оказался обманчивым. Таинство ночи изменяло всё вокруг, сжимало и растягивало пространство, непонятным образом воздействовало на время. Незаметные перепады на пути теперь оказывались серьёзной проблемой, а ровные участки вдруг становились крутым спуском и наоборот. Звуки тайги замерли. Зима, мороз. Тайга наблюдала за мной, справлюсь ли я с незнакомой задачей. Неслышно скользнула тень совы. Лёгкий ветерок шевельнул самые верхушки и опять замер. Камус на лыжах скрадывал и мои шаги. Но надежда на то, что я увижу соболя, который любит охотиться ночью, была слабая. Путь, который днём занимал 30—40 минут, растянулся на 2 часа. Чёрная изба в распадке возникла неожиданно, хотя казалось, эти места мне знакомы несколько лет.

Видеть ночью надо учиться, а лучше научиться слушать. Зрение у всех жителей тайги – чувство только вспомогательное. Вот и мне оно доставляет удовольствие видом гор и кедрачей, а основные чувства обостряются и служат более верно. Как в тот раз, когда пришлось возвращаться по руслу замерзшей реки в предновогодние дни. Вечером побежал снимать в капкане попавшуюся норку, а зимний день короток. Ночь опустилась и накрыла всё своим одеялом. Луны нет, облачно, оттепель. С трудом различая берег я шёл по льду Байгола. Того самого, что вытекает из озера в базальтовых скалах на границе с Хакасией, порогами проходит по тайге и набрав силу, вливается в Лебедь, в Бию. Холодная вода холодна всегда. То что чуть теплее нулевой отметки летом, ломит зубы кристальной чистотой. То что чуть теплее нулевой отметки зимой, сразу же разъедает лёд, если мороз перестаёт сковывать его. Предновогодняя оттепель до лёгкого морозца позволила Байголу сразу же промыть полыньи на перекатах. Я не полагаясь на зрение, только чуть различал берега покрытые лесом, шёл на слух и, осязая ногами накатанную лыжню. Весёлое журчание полыньи коснулось уха. Чиркнув спичку, я увидел концы лыж нависших над чёрной водой.

Город ночью не спит. Таёжные посёлки, деревни выключают свет и затаиваются в соответствии с законами тайги. Тут ночь правит единолично и устанавливает свои правила. Слабый взлай одинокой собаки только углубляет тишину. Скрип снега под ногами только усиливает чувство одиночества в этом мире. Мои ночи – это зимний Алтай, кедровая тайга и посёлок, зажатый между двумя тёмными хребтами. Может потому что день – лето на Енисейском Севере. На Севере не бывает ночи летом, а зимой не бывает дня. Зимняя ночь в тайге и посёлке одинакова по своим ощущениям. Это магия параллельного пространства. Другой мир, который заглядывает с чёрного неба в реальность, в твою жизнь. Грозит обрушиться всей своей чудовищной властью. И это чувство в посёлке только острее, потому что в тайге ты подобен уже зверю, живёшь по ночным законам. В посёлке ты одинок и беззащитен перед ночью. Одно спасение – дом и семья. В пустом доме чёрной ночью даже тусклая лампочка не выручает от одиночества. Ночь заглядывает в окна и подстерегает тебя на крыльце. А одиночества в таёжной избушке развеет даже малый огонёк свечи.

Эти воспоминания греют теплом, и от них ломит чуть руки. Как июльское солнце в зените над котловиной и январский мороз, который прихватывает пальцы на железе. Как постепенно становилась для меня тайга тем же домом, что и для Рожина и Акчина, Пустогачева и Фомичёва. Своим домом и огородом, куда можно было идти не раздумывая. Где не страшно было заночевать под любым кедром в любое время года. Как стал родным лесхоз, и как поднимались посадки кедра вопреки всему. И где люди, как и во всём мире, помнят добро и прощают промахи. Все триста пятьдесят тысяч гектаров тайги были родными и знакомыми. Сеть речек, которые поили ключевой водой, зеркальца озёр в разломах и горные хребты, которые напоминали о вечности.