Читать книгу Ясное солнце Алтая. Повесть - Evgenii Shan - Страница 7

Русским положено ностальгировать. «Гой, ты Русь моя родная, хаты…» Мороз крепчает к ночи и россыпь огоньков, внезапно вынырнувших в чёрной долине, когда поднимаешься на вершину сопки, сразу согревает. Хаты еле видны в ночи даже на чистом снежном фоне, одни огоньки цепочками улиц и кучками слобод. Но белые дымы печек ясно вырисовываются на фоне звёздного неба, мороз заставляет дым устремляться ввысь строго вертикальным столбом. Греет. Но свет в окошке важнее.

Свет маленького огонька лампочки над крыльцом. Свет в кухонном окошке, когда электричество выключат до утра. Это тот же свет керосиновой лампы, который грел в детстве длинными зимними ночами на Севере. Между двумя периодами жизни прошло более 16 лет, а электричество так и выключают в семь вечера, чтобы включить в семь утра. И на сердце становиться сладко, оно помнит, что не важно, когда дадут электричество, а когда вдруг выключат на целый месяц в самое холодное время.

В леспромхозе закончилась солярка на станции. Закончилась в самый разгар зимы в январе. Дав людям отпраздновать новый год с телевизором и огоньками на ёлке в поселковым клубе, администрация заглушило дизеля. Короткий зимний день стал ещё короче. Солнце ненадолго выглядывало из-за одной сопки, чтоб через несколько часов спрятаться за другую. Перестали работать водопроводные колонки по улице, перестал работать ретранслятор телевидения, пропала телефонная связь, закрылась школа. И только бензиновый движок, заводимый на короткое время в лесхозе, давал энергию радиостанции и был единственной связью с внешним миром. Дорога к райцентру через два перевала переметалась и на её прочистку требовалась техника и время. Народ продолжал также топить печки, ходить по воду на маленькую речку, гонять туда скотину поить, сидеть вечером при керосиновой лампе заправленной зимней солярой и укладываться спать пораньше. Шоком ни для кого это не стало, в том числе и для районной администрации. Рождественские и крещенские морозы не заставили спрятаться в избы, нужно было продолжать жить и работать. Короткий зимний день заставлял чуть поторопиться в бытовых мелочах, а вечером семьи собирались все в одной комнате с разными занятиями, но рядом с лампой. И было в этих семейных сборищах что-то правильное, когда дети не убегали в клуб, а родители не сидели, уставившись в телевизор. Появилось время для откровенных разговоров, рассказов и простого общения. Никто из взрослых не прервал свою деятельность, хоть дети и продлили свои каникулы. Взрослые работали в лесу. Мороз с оглушительным треском рвал стволы берёз и осин. Снег ослепительно сверкал под лучами полуденного низкого солнца и, если не останавливаться, можно любоваться этой дикой красотой куржака на ветвях, удивительных кристаллов на отдушинах ручьёв и пронзительным скрипом снега под ногами. Но лыжи, подбитые камусом, не скрипели, а останавливаться в такой мороз можно только на пару минут, чтоб прикурить. Дизтопливо появилось только к концу месяца после поступления финансирования из России в лесохозяйственное объединение республики и, два движка на электростанции запускали ещё неделю по примеру романтической повести «72 градуса ниже нуля». Посёлок выстоял и постепенно забыл эту эпопею.

Может отсутствие электричества и короткие дни были мне привычны с детства по житью на севере? Когда запах керосина в хате был родным и тёплым, треск поленьев в печи и красный рассвет в окошке, когда все уже на работе. Когда немного подросшими, с братом запрягали коня в сани с бочкой ещё посвету, ехали на Енисей, а воду в избу и баню ведрами таскали уже в сумерках. Когда пушистый снег был в радость, потому что это перед потеплением, а огрести ворота не составляло труда. «Хаты в ризах образа…» Глаза Николая угодника с почерневшей иконы в углу над казёнкой, которая делила избу, останутся со мной навсегда, как воспоминание о студёных зимах. И у каждого из леспромхозовских в детстве была похожая закалка.

Сегодня ночью был дождь, и звуки дождя бьющего по листве, по травам, стучащего по крыше – это тоже ностальгия. Длинные дожди зарядили в самый неподходящий момент, в сенокос. Земля набухала от влаги лившейся мелкой пылью с небес. Травы склоняли головы, украшенные крупными чистыми каплями. Пихты опустили свои лапы, и только под кедром оставалось сухо. Когда же и он не выдержал натиска небес, по стволу побежали ручьи подмочив толстую подстилку из мха и опавшей хвои, мы засобирались домой. Реки мгновенно превратились из светлых журчащих на перекатах струй в бурные мутные потоки. Переходить в брод стало опасно. Я шёл километров пять по одной стороне, преодолевая прижимы по верху, срезая излучины по набухшим болотцам. Небо чуть просветлело, приподняв тучи, но солнце так и не показалось в тот день. У покосившегося моста меня ждала машина, и я отправил её за остальными. Мы покурили с водилой, у которого вдруг стали грустные глаза. После гор на таджикско-афганской границе Вовке Панову эти ручьи и перевалы казались уже родными и естественными, а река, которую он пересекал с тех пор несчитанное количество раз, была ему как своя комната, где он знал каждый камушек.

– Поедим со мной или пешком пойдёшь?

– Да намучал я ноги уже. Я вас тут ждать буду.

– Давай, – он оставил мне ещё одну папиросу и хлопнул дверкой. Зил-Труман рыкнул и полез в воду.

Какое-то душевное родство между людьми с отсутствием бытового рационализма в жизни, которых в посёлке было немного, постоянно сводило их вместе на разных путях. Когда делались вылазки в сорокаградусный мороз или в период, когда все дороги затапливались, а мосты оказывались снесены, только несколько таких людей и были способны действия в дальних командировках.

Месяц дождей сорвал сенокосы, усложнил лесозаготовки и сделал сельские огороды болотом. Когда выглянуло солнце и заиграло в тех каплях дождя на всём, вдруг стало ясно – оно не на время, дожди закончились. Земля несколько дней приходила в себя, а тайга вдруг вздохнула полной грудью. Сопки парили всего несколько часов, и на следующее утро туман сполз в долины рек. Всё встряхнулось от сна и пошло жить заново. Заново накладывались перекрытия и дорожная одежда на сломанные мосты, заново косилось сено взамен сгнившему, заново рассматривались планы летних лесозаготовок. Со сплавной конторой дела по снесённым штабелям были улажены за счёт помощи в мелиорации. Всемирный потоп был кем-то отложен, человечество получала ещё один шанс, в который уже раз. Небо вдруг прыгнуло высоко вверх и разлилось глубокой синью – Голубой Алтай. «Не видать конца и краю только синь сосёт глаза…»

А для счастья и комфорта оказываются и не важны все эти внешние факторы, потому что есть закалка детства без света и с дождями. И какая-то гордость, что ты можешь это всё спокойно преодолевать, помогает жить. И то, что на твоё житейское счастье не влияет погода, отсутствие света, тёплого туалета и… Неустроенность бывает при одиночестве в квартире, когда тебе не для кого и не с кем преодолевать все эти мелочи. А в старой кержацкой избе или леспромхозовском бараке всё было устроено лучшим образом. И может, потому нет той пронзительной ностальгии по родине, что не было и сумасшедшего желания «бежать, бежать отсюда!» при отъезде. Устроенность остаётся внутри тебя, как и хорошие воспоминания, и только иногда понимаешь необходимость посещения родных могил, чтоб отдать каплю должного тем, кто был до тебя и чьим продолжением ты являешься.