Читать книгу Фоторужье - Евгений Алехин - Страница 7

Каждый день – бесконечное при ключение. Пошли на пляж, который недалеко от дома. Все не мог нахвастаться, как там кайфово. Вчера там купался, было очень хорошо, чисто и пусто, но сегодня приплыли ебаные в рот медузы. Их было очень много, как шаров для боулинга в рассказе «Океан, полный шаров для боулинга». Было страшно заходить, пару огромных медуз приметил, прямо размером с голову и с красно-залупным ядром в центре, такая если тебя ужалит – наверняка карачун наступит. Смешно, что эта медуза с ядром была один в один пластинка одного из альбомов музыкальной группы, где я пою реп. Но ладно, все-таки занырнул и задел некоторых малюток. А потом не выдержал – схватил одну здоровую тварь и кинул на берег. Она была очень мерзкая и склизкая. Короче, это исповедь (худший жанр всех времен и народов) – сегодня я убил медузу, древнейшее животное, живучее, как мусор.

* * *

Сидя на кровати, разминал икру и хлебал кофе с тумбочки. Мысленно составлял список дел на день. Переключился на разминку стоп, пытаясь отвлечься от одной из навязчивых мечт. С чашкой в руке стоял за шторкой (не доверяя этому балкону и виду): поочередно на левой и правой ноге. Вот так и увидел с восьмого этажа во дворе женщину. Она шла через сопку под плотно-серым небом по своим делам, но остановилась, чтобы секунд пятнадцать балансировать на одной ноге на тропе, ведущей к парковке. Так и застыла, аккурат между мусоркой и детской площадкой. Потом – сменила ногу. В руке у нее была бумажная чашка, а во рту сигарета. Вот так день начинается с этой странной рифмы, с этого двойника. Стоять на ноге через восемь этажей от человека, стоящего на ноге, – лучшее занятие для ищущего поэзии в этой ссанине дней.

Женщина выпустила дым (в такую погоду, в дни тайфуна, он выглядел очень плотным) и продолжила путь.

* * *

Было желание провести стрим – гадание по Акутагаве, даже уже анонсировал, но дочитал книгу, и последний рассказ (хотя в книге он был предпоследний – как знал, оставил почему-то именно его напоследок) «Зубчатые колеса» так надавал по ебалу, так впечатлил, что теперь не уверен, стоит ли по данному писателю гадать вообще. Понятно, что это просто игра – гадание в ютубе, но с некоторыми вещами такие игры плохи.

Повезло, что, когда его дочитывал, в окно услышал мелодию колоколов, и концовка текста смягчилась благодаря этим нежным и глубоким звукам, разлетавшимся по району. Боль веков приглушилась, осталась тяжелая печаль, пронзительно-тоскливая мелодия литературы. Тем не менее решил, что нужно сходить в церковь, может быть, поставить свечку за этого тревожного самоубийцу и непосредственного модерниста. Да если не свечку, то хотя бы просто там постоять. Вроде бы за самоубийц свечки ставить нельзя, и души их не упокоятся никогда, но, может быть, вообще души поэтов никогда не упокоятся. Вместе с Ж. (она сейчас читает «Поправки» Франзена) прошли через парк прямо к храму; на стоянке дети играли с игрушечными ружьями.

– О, они играют в войну! – удивилась Ж.

Поднялись по ступенькам и попали внутрь. На входе рука вдруг дернулась и сама перекрестила туловище. Удивился как бы со стороны этому произвольному жесту. Шла служба, и ее вел ребенок лет восьми-девяти, очень напыщенный пацан в золотистой мантии. Людей на службе было совсем немного, однако по кругу помещения ходили девочки в косынках и ставили свечи, вид при этом у них был самый высокомерный. Пацан тоже не отставал, интонировал, как сам патриарх, но, к счастью, отсюда видно было только его спину. Испытав тошноту, вышел, прошелся вокруг, сфотографировал памятник императору; вскоре вышла Ж.

– Вот это была жуть! – сказала она.

– Ага, я думал, пиздюк лопнет.

Сходили на пляж недалеко от дома. Искупался, вода была цвета глины. Во рту все еще ощущается металлический глиняный вкус. После дождя бывает так какое-то время, что поделать. Но, сидя на берегу, помянул некоторых людей, близких и не очень, молча пялясь на воду, – тихо, тихо, спокойно и тихо.

* * *

Вспомнил одну из бессонниц – вероятно, спровоцированную кинофильмом, в котором некоторое зло нападало на людей и губило их. В кульминационной сцене главная героиня забралась в заброшенный амбар, оборудованный для церковных служений, и спасалась от этого зла, очертив вокруг себя и своего ребенка белый круг. Не запомнил, чем все кончилось. Восьмилетний (примерно как и сын героини) тогда, всю ночь не спал, тихо ступая по квартире и коридорам собственной памяти, не в состоянии уснуть. Отец несколько раз просыпался и пытался отчитать или усыпить уговорами. Мачеха сказала: «Нельзя ему такое смотреть!» Потом отец просто вырубился, за ним и мачеха. Времена у них были тогда не из легких. Было одиноко и свободно, такой внезапный опыт призрака-отшельника, первый и самый свежий детский и чистый опыт – полежал в постели, в комнате со сводным братом и сестрой, которые мерно похрапывали. Слушал их дыхание, они здесь и не здесь. Но так мог выдержать не более пятнадцати – двадцати минут – снова встал. Выходил через проходную комнату с отцом и мачехой, сопевшими на диване, на цыпочках в ванную и там сидел в темноте. Самое странное в таком состоянии – слушать метроном настенных часов или капающей воды, который тебя настигает в любом уголке квартиры. В какой-то момент надежда на утро истончается до невидимой ниточки, особенно если это зима (а была зима, начало девяносто четвертого). Но хотя бы несколько минут сна в таких случаях спасительны. Вот ты уже с другими детьми собираешься в школу.

* * *

Это ощущение безвременья – бесконечности мига, из которого не выбраться, – последний раз настигло в конце февраля, но вот вернулось ненадолго сегодня ночью, когда дождь стучал по подоконнику одинаковыми ударами через определенные интервалы. Луп барабанных капель длился секунд семь и, кажется, совсем не имел никакой интонации, просто ритм, скорость. Но какое имеет значение скорость без точек А и Б? Неправильно использовать понятие «скорость», если речь идет о метрономе. Он звучит, работает и в вакууме, где нет физического тела, лишь как напоминание, что пытка продолжается, а интервал уже вообще перестает иметь значение. Из постели смотрел в окно, в потолок или утыкался в простыню, и вот этот абзац из Акутагавы несколько раз вспоминался почти дословно:

Здесь и сегодня все выглядело мрачно, как в тюрьме. Понурив голову, я ходил вверх и вниз по лестницам и как-то незаметно попал на кухню. Против ожиданий в кухне было светло. В плитах, расположенных в ряд по одной стороне, полыхало пламя. Проходя по кухне, я чувствовал, как повара в белых колпаках насмешливо смотрят мне вслед. И в то же время всем своим существом ощущал ад, в который давно попал. И с губ моих рвалась молитва: «О боже! Покарай меня, но не гневайся. Я погибаю»[2].

Около четырех не выдержал и даже прикрикнул на дождь. Ж. сквозь сон сказала что-то успокаивающее.

Встал.

Открыл и закрыл холодильник, посидел в «телеграме», где младший товарищ-художник осуждал: «Из-за таких, как ты, опустивших руки русских, отказывающихся верить в способность изменить мир, происходит сейчас геноцид украинцев вообще и моей семьи». Было невозможно понять этот спор. В какой-то момент показалось, что дождь стих. Вспомнил про беруши, которые в упаковке лежали в дверце холодильника; засунул их в уши и лег на диван в коридоре. Между сном и явью был какой-то бесконечный лабиринт из съемных квартир, каждая из которых имела недостатки и выталкивала за свои пределы, из комнат, сконструированных так, чтобы ты никак не мог занять комфортное для тела положение, даже интернет-сайтов и диалоговых окон, в которых ты превращаешься в блуждающую букву или знак, не вяжущийся ни с чем, у которого совершенно и решительно нет никакого парного знака.