Читать книгу Олег. Романтическая история о великом князе по мотивам русской летописи «Повесть временных лет» монаха Киево-Печерского монастыря преподобного Нестора-летописца - Евгений Анташкевич - Страница 4

Киева гора становилась всё меньше. Она исчезала совсем, когда её загораживали выраставшие берега, потом берега становились ниже, и тогда снова показывалась Киева гора.

Господствовала.

«Большая река, высокие берега, а Киева гора всех выше!» – думал Олег.

Он загребал, перед ним сгибалась и разгибалась спина другого гребца, а перед этим следующего, а перед тем ещё троих. По своему борту Олег сидел шестой, за ним гребли четверо. Тихо расходилась днепровская вода, вповалку спали два десятка ратников под лавками между гребцами правого и левого борта. Как только солнце перейдёт полдень, спящих разбудят и они сядут на вёсла и будут грести до самой поздней темноты, когда свет факела на носу осветит корму впереди идущего корабля. Тогда ладьи уткнутся в берег, ратники выставят охранение, остальные разведут костры, будут вече́рять, а потом до рассвета отдыхать. Если, конечно, хазары не устроят какого-нибудь зла.

А хазары могут.

Ещё их не видно, но за городком Во́инь, что на левом притоке Днепра Су́ле, они обязательно объявятся – сначала разведчики разъездами, а потом толпа, тьма, орда. И скорее всего, что они появятся на обоих берегах.

Могут и до Сулы.

Думать о хазарах было так привычно, что даже и не думалось, а просто вспоминалось, как иной раз память что-то выхватывает, как взгляд выхватывает на небе или на берегу, или что-нибудь на воде, но сразу и забывает и переносится на другое.

Взгляд Олега упёрся в Василису, и он перестал думать о хазарах.

Было очень красиво.

Олег смотрел на удаляющуюся Киеву гору и видел сидевшую на корме Василису.

Есть на что посмотреть.

Василиса была одета в подкольчужную длинную мужскую рубаху, на голове у неё белел холщовый подшлемник, она убрала в подшлемник волосы, выглядела странно, необычно, под мужской рубахой было видно, что женские груди, и лицо – белое, нежное.

Олег глянул на спавшего под ногами Родьку. У Родьки завелась борода, ещё прозрачная, он был молодой и свежий, как девица, но от девицы отличался тем, что его щеки и лоб уже покраснели от загара и ветра, а волосы на щеках – светлее самих щек. А у Василисы лицо нежное и гладкое, ни с кем не спутаешь. У ратников постарше лица вообще коричневые, как глина, и как глина смотрелись между слипшимися на лбу соломенными волосами и соломенными бородами – слой темной глины между слоями светлого речного песка.

И чем старше был ратник, тем светлее были его волосы и борода и тем темнее лицо и выгорали глаза – из молодых зелёных, синих или голубых они превращались в мутные и водянистые, такие, как у соседа справа Радомысла. С рыжим Радомыслом-новгородцем он пришёл сюда в Киев ещё с молодым и огненным, а сейчас Радомысл уже старый и серый. Олег и не знал, что у Радомысла такая молодая жена Ганна.

«Надо же!»

Олег смотрел.

Всё привычное сливалось, выделялась только Василиса, и над нею всё дальше и дальше величественная Киева гора.

Он думал.

За несколько дней до начала похода он задумался, как пойдёт – на кораблях или возглавит конную рать по правому берегу.

Он думал об этом, лёжа на локте; рядом Василиса в свете масляного рожка что-то делала со своей новой одеждой…

Олег выкликнул Родьку, тот заглянул, Олег подозвал и стал шептать на ухо. Василиса посмотрела, не отрываясь от дела. Родька выскочил, и его долго не было, потом вернулся и стал шептать ответное Олегу. Олег внимательно смотрел на Родьку, а тот развёл руками.

– Ладно, будь по-ево! – сказал Олег и поднялся, поднялась и Василиса. – Веди, – сказал Олег Родьке, и они втроём вышли из шатра.

Родька повёл к дальней дубраве. Шатёр раскинулся на склоне Киевой горы к Днепру, а Родька вёл на другой склон, к сухому логу.

Когда подошли, увидели среди деревьев костёр.

Уже смеркалось, солнце зашло за горизонт как раз за дубравой, и деревья стояли чёрные и большие, а между ними сверкало, и Родька повёл туда.

«Зачем Василиса увязалась?» – подумал Олег, но не прогнал. Когда до костра оставалось шагов десять – пятнадцать, Олег заметил, что Василиса отстала и зашла за дерево.

«Смышлёная, – подумал Олег, – понимает, что ведун всё одно её прогонит…»

Кудесник, старик, видно по нему, но не определишь, сколько лет, сидел боком в ярком свете молодого костра и длинной веткой разгребал рядом угли и обгорелый валежник старого кострища.

– Зачем пришёл? – спросил он Олега.

– Что видишь? – спросил его Олег.

– Сядь, – велел кудесник.

Олег сел.

Кудесник долго перекатывал угольки, подстраивал друг к другу обгорелые ветки и слегка ударял по ним, ветки подскакивали, кудесник их снова подгребал и снова ударял.

Наконец он произнёс:

– Вижу твою смерть… ты за этим пришёл?

Олег кивнул.

– А как видишь?

– Ты умрёшь от своего вороного, – произнёс кудесник и больше не сказал ничего.

Олег немного посидел, встал и пошёл из дубравы, за ним пошёл Родька, за Родькой вышла из-за деревьев Василиса. Перед шатром Олег сказал, чтобы Родька отдал вороного конюха́м и чтобы те ходили за ним, а для этого отвели бы в Ладогу, где у князя имение, а сам он пойдёт в поход на корабле, и отослал от себя. Василиса ничего не сказала, промолчала, только перед тем, как лечь рядом с Олегом, долго молилась своему богу, по имени Христос.

Олег вспомнил это, помотал головой и ухмыльнулся.

Вдруг сидевший перед ним за три человека гребец взвыл и стал трястись, как будто на него налетели пчёлы, на самом же деле в его плечо вонзилась стрела, но неглубоко. Все обернулись на левый берег Днепра. На пологом берегу передними копытами в воде стояли четыре всадника, они сливались с прибрежными кустами, но было видно, что трое натягивали луки, а один уже выстрелил.

– Оборонись! – крикнул тысяцкий, и гребцы левого борта, не переставая грести, подняли щиты. Три стрелы упали в воду, не долетев.

Крик раненого поднял спящих, Радомысл схватил лук и пустил стрелу, а хазары брызнули в разные стороны, и было до них шагов двести, так близко корабль шёл вдоль берега. Олег огляделся, на дальнем и высоком правом берегу, еле различимые, стояли люди, но не на конях, а просто, – это были свои, значит, там ещё нет хазар.

Тревога прошла, гребцы поменялись с отдохнувшими, за Олегово весло сел Родька, а Олег пошёл на нос к тысяцкому Фарлафу, тот смотрел на воду и кричал, каким бортом грести сильнее – он лучше всех знал, как до порогов надо идти, где больше глубина.

– Не сильно влево забрали? – спросил его Олег.

– Правее нельзя, тут глубже всего, – ответил Фарлаф, не отрывая взгляда от воды.

– Мелко?

– Не в том беда, что мелко, а в том, что волна уходит к порогам, а мы еле идём, не поспеваем.

– А не чуешь… посвежело?

Фарлаф оторвался и вдруг закричал:

– Бросай вёсла, ставь парус! – и первым бросился разматывать ужи.

Олег сам не понял, с чего он взял про ветер, он только вспомнил, что, когда встал от весла, его охватил озноб.

А ветер дул всё сильнее.

Олег вдруг остро почувствовал тревогу и посмотрел на левый берег. Его корабль шёл третьим, первые два во главе с Велимидом и «тятей» Жданом уже начали отваливать вправо и, попав в стремнину, отдалялись, а на левый берег вышли несколько десятков хазар и подняли свои луки.

– Оборонись! – крикнули одновременно Олег и Фарлаф, и в этот момент на его корабль обрушились стрелы. Одна воткнулась в борт чуть ниже кромки, а если бы чуть выше, то попала бы Олегу в бедро.

«Што-то рано они показались!» – подумал Олег, прикрылся щитом и пошёл на корму.

Хазары ещё раз пустили стрелы и больше не стали, а только наблюдали, как корабли отваливают от левого берега вправо и всё больше и больше отдаляются, так, что стрелам уже не долететь. И становилось всё темнее.

Тысяцкий подошёл.

– Приставать будем? Темнеет… – произнёс он. – А там, глядишь, и чудь подойдёт, можно есть и ночевать!

– Можно, – не думая и как бы не тысяцкому, а самому себе ответил князь. – Ты погоди есть… – Он поднял лицо, всматриваясь или принюхиваясь к тому, что происходит на высоте птичьего полета. – Послушай!

Тысяцкий стал прислушиваться.

– Да, княже, полуно́щный… полуно́щный дует, прямо нам в паруса…

– А гроза идёт, не чуешь?

– Грозу покуда не чую, а дует сильно, а, княже?

– Сильно, – ответил князь и посмотрел на тысяцкого. – Глянь вона… теперь понимаешь, почему так быстро темнеет? – сказал Олег и показал вверх по течению Днепра.

Тысяцкий посмотрел и теперь всё понял – с северной стороны горизонт был затянут тонкой чёрной полосой.

– Думаешь, быстро долетит? – спросил он.

– Думаю, быстро!

Они оба смотрели вверх по течению, им в корму построились один за другим две тысячи кораблей, они видели, что на всех кораблях тоже догадались и поднимали паруса.

– Не приставать надо, а проскочить…

– На волне, князь… понял тебя…

– Как только нагнёт, снимай парус, не то сломает и выбросит на берег…

Гроза нагнула в тот момент, когда на вечернем небе должны были появиться первые звёзды.

Олег вглядывался в другие корабли, шедшие за ним. Он до белой крупы в глазах всматривался в пятнышки парусов и вдруг увидел, что какой-то задний, который ещё можно было различить, вдруг исчез, не сам, а исчезло пятнышко, и Олег понял, что догнал грозовой ветер этот кораблик и парус убрали.

Он позвал тысяцкого.

– Думаю так, что надо всех на вёсла… – Он не успел договорить, как на корабль обрушился холодный ливень и на левый борт надавил ветер, корабль накренился и стал забирать вправо. – Надо запалить факел…

В грохоте ливня вдруг сверкнули молнии, и люди стали устраиваться по двое на весло, и разразились небесные громы и ещё сверкнули молнии, и Олег увидел Василису. Она на корме и вдвоём с ратником, прикрывавшим её шкурой, держала в руках факел. Фарлаф присел рядом и высекал искру, и тут факел пыхнул, ветер оторвал кусок яркого пламени, и Олег увидел, как пламя полетело вместе с ветром, но факел горел, и он увидел ещё, что на других кораблях стали вспыхивать факела.

«Не пойдем в Воинь, не будем заходить в Сулу, сколько будет силы, пойдём по Днепру! Сколько будет силы!»

Ветер дул в лица сидевших на веслах, с неба вода не падала, не лилась, а как будто бы весь воздух состоял из обрушившейся воды, стало трудно дышать. В свете факела было видно, что на дне корабля вода уже поблёскивает, накапливается, и Олег стал кожаным ведром выплёскивать, ему помогали другие, всё превратилось в движение…

Остановилось время.

Ветер уже бесновался, гребцы гребли, вода хлестала. Днепр, где было видно под факелами – кипел, все работали, в свете молний глянцем сверкали мокрые спины, плескалась серебром вода на дне корабля, простреливали струи дождя, дрожала водная рябь. Всё подчинилось единой задаче – двигаться, раз двигаешься, значит, живой – поэтому всё было в движении…

Остановилось время.

И накрыла кромешная тьма.

Тьмы не было только где факел… факела… И даже молоньи, сверкая, озаряли своим сиянием одну только кромешную тьму.

Во тьме и остановилось время.

Олег знал, что надо вычерпывать, он смотрел вниз, выбирал место, где можно зачерпнуть больше и больше выбросить за борт, он понимал, что сейчас всем страшно и все двигаются потому, что им страшно, а когда двигаешься, значит, что-то делаешь, чтобы спастись, но всё равно страшно.

Но страшнее всего, и Олег это знал точно, оттого, что никому не ведомо, когда это кончится.

Поэтому все чувствовали, что время остановилось.

Так уже было 27 лет назад, когда обложили Смоленск.

Смоленск не горел.

Город взяли, обложив со всех сторон, со всех высот, так, чтобы кривичам было видно, что некуда деваться.

И светлые князья вышли.

Ряд положили честный – кривичи больше не платят дани хазарам, а платят Олегу.

Хазар Олег отогнал.

Это было летом, под осень.

Покончив со Смоленском, Олег пошёл на Киев. С собою взял одну малую дружину новгородцев и норманнов, остальные остались вокруг Смоленска не выпустить никого, чтобы не выдали Олеговых планов – куда он пошёл.

На руках был Рюриков сын – малолетний князь Игорь. К Киеву пришли на трёх кораблях, сами оделись как гости в Царьград, продавать мечи и лён. Лён белый, а мечи тонкие, острые и гибкие, таким мечом можно разом смахнуть чью-нибудь нерадивую голову, и, уже падая, голова ещё вопрошала бы: «А что это? А как это?.. А…»

Три корабля вошли в Почайну, и Олег послал людей к Аскольду, сказать… мол, купцы, мол… есть чем торговать.

И стали ждать.

Первые два корабля стали у берега на растянутых ужах, а Олегов корабль пристал к ним. Ратники без оружия, одетые в простые рубахи, сделали вид, что спят усталые после переволо́к из Новгорода Великого, да с дороги, да не выставив охраны. И долго пришлось делать вид – до конца дня и всю ночь, потому что ни Аскольд, ни Дир не шли, будто заподозрили.

И время остановилось.

Олег даже злился, что всё так, будто не дело пришли делать, а – медов пить, да не вовремя!

Но явились Аскольд и Дир, и Олег их не узнал, они стали важные и вдвое шире, чем когда просились у Рюрика осмотреть, что творится по Днепру вниз от Смоленска, но не было им от Рюрика повеления брать Киев силой и править в нём.

И они своими заплывшими глазками не узнали Олега.

– Какой твой товар… Чего везёшь? – спросил Дир, он был совсем седой, выше, шире и старше Аскольда, только так Олег признал, что это Дир. На поясе у Дира висел короткий меч, как игрушечный. У Аскольда висел меч посерьёзнее, но в таких красивых ножнах и с чистой, незахватанной рукоятью из заморской белой кости, что Олег подумал, что не вытаскивал Аскольд ещё своего меча из ножен.

Тогда Олег поклонился и велел поставить по греческому раскладному стулу, а сам махнул рукой на соседний корабль. Радомысл поднял на руках мало́го Игоря и пошёл с ним к Олегу, и вдруг Аскольд вскочил, будто его ужалили, – он узнал Радомысла по его рыжине…

– Ты кто? – заорал он на Олега, и тот увидел, что на Аскольда косится Дир и на его лице недоумение.

– Я привёз вам товар, – ответил Олег, взял из рук Радомысла маленького мальчика, который только что проснулся и глазел, готовый брызнуть слезами.

В это время на двух других кораблях Олеговы люди, которые людям Дира и Аскольда показывали мечи, мол, на продажу, против них эти мечи и обратили. Старый Дир узнал Олега и скинул пояс с мечом, железо грохнулась о дерево, а Аскольд попробовал выхватить свой меч, но очень длинным он оказался, и Радомысл перехватил его руку у кисти, а другой вонзил в горло острый нож. Люди Дира и Аскольда побросали оружие и понурились. Люди Олега всех порезали и утопили.

Вот тут и дрогнуло время.

– Князь! – вдруг услышал он, и даже не услышал, потому что всё, что могло шуметь и греметь, навалилось одновременно: и ливень – вода заливала уши; и громы и молнии, и завывания ветра, и скрипел корабль; и выли ужи, как струны на гуслях, которые кто-то будто рвал сильными пальцами. Олег глянул, но ничего не понял и снова услышал: «Кня-язь!»

Он забыл про Дира и Аскольда, это всё прошло и не вернётся. Темноту взрывал свет факела на мгновения, но от этого глаза только слепли, и вдруг во вспышке молоньи он увидел Василису, это она звала его. Он кинулся по скамьям, несколько раз чуть было не сверзился в воду, так качало из стороны в сторону, но добежал и увидел, что в воде за кормой кто-то бултыхается, и он кинул ведро, а сам крепко ухватился за верёвку. И дёрнуло так, как дёргает тот, кто хочет выдернуть у тебя эту самую верёвку из рук.

«Ухватился», – промелькнуло в голове, и он сильно потянул на себя, подтащил к корме, зацепился за пояс-сыромятину и штаны и вытянул… Радомысла.

Лицо старика мелькало в полыхании факела, и Олег увидел, что Радомысл не сводит с него глаз.

«Всё, старик, дыши!» – подумал Олег и стал прорываться на нос.

Гроза бушевала, ливень сменился на дождь с низовым ветром, а всплески молний и громы пошли на левый берег Днепра и полыхали там.

«Много воды вылилось, много!» – радостно думал Олег.

* * *

Перед тем как войти в баню, Ганна увидела с северной стороны тонкую чёрную полосу над горизонтом. «Большая гроза идёт!» – обрадовалась она.

Она прогнала Свирьку, та была нужна, но Ганне захотелось побыть одной.

Свирька натаскала дров и воды и затопила печь. Воздух в бане нагрелся и был сухой такой, что сушило гортань и кололо веки. Ганна замотала волосы в убрус, и сейчас сухие концы льняного полотнища обжигали голые плечи.

«Нет, не буду воду плескать, не продохнуть будет…» – подумала она и железными клещами повытащила из печки половину дров и выбросила вон.

– Ты чего, хозяйка? – услышала она и вздрогнула, когда в баню вдруг ворвалась Свирька. – Чего выбрасываешь, баню снаружи запалишь, дети пожгутся!..

– Иди уже! – огрызнулась Ганна, а сама подумала: «Хорошо, что ты рядом, теперь и не запалю, и дети ваши не пожгутся!»

– Раздумала, што ли, париться?

– Иди, сказала тебе, и пригляди, чтобы беды какой не было… – упрямо проговорила Ганна.

Когда Свирька вышла, Ганна села на полок и сняла убрус, дотянулась до задвижки и открыла, потёк свежий прохладный воздух.

Ганна вздохнула.

Зашла Свирька, поставила ковш с отваром и вышла.

«Какая она всё-таки не дура! – подумала Ганна про Свирьку. – Понимает, когда нужна, когда нет!»

От отвара пахло сырой землёй и грибами, Ганна осторожно попробовала, тёмно-коричневого цвета отвар был тёплый, самый раз! Она сделала несколько глотков, легла на поло́к, закрыла глаза и…

«Что это там так сверкает?» – вдруг подумала Ганна, когда открыла глаза. Она будто бы очнулась, она помнила, как прилегла на полок и вроде уснула, а сейчас проснулась, а кругом всё шумит, как во время грозы и бури. Ганна даже испугалась и попробовала повернуться на живот и отползти, но не могла пошевелить ничем: ни рукой, ни ногой, ей стало страшно, что она лежит голая под ливнем, струи бьют прямо по ней, льют в глаза, она щурилась, хотела прикрыться рукой, но рука не поднялась. На неё летели высокие чёрные волны, чёрные тучи, чёрные куски обваливающегося берега, ей казалось, что сейчас её захлестнёт, и её захлестнуло, и она пошла на дно вместе с каким-то телом в рубахе. Под водой рубаха стала белая и липла к телу, тело повернуло течением, и Ганна увидела, что на неё смотрит Олег. Князь Киевский. «Вот тебе!..» – возрадовалась она, глядя на утопленника. Рядом плыли, тонули тела, она была между ними, одна живая. Она видела их и дышала, а они не дышали и её не видели. У утопленников были неподвижные мёртвые глаза, она всматривалась в каждого, а они на неё не смотрели. Поднял вверх руки и тонет Радомысл, его рубаха с её вышивкой по вороту и на рукавах пузырится, как парус, и поднимается, оголяя смертельно бледное тело… А вот кто-то странный тонет рядом с Радомыслом, с распущенными прямыми длинными волосами, расплетёнными косами, и лицо без бороды… это же эта, как её, Ганна не могла вспомнить её имени, и она снова увидела Олега, тот достиг дна, и течение поворачивало его так, чтобы Ганна могла его рассмотреть, его лицо придвигалось ближе и отдалялось, но она точно видела, что это Олег. Ещё она искала Родьку, хотела найти, но не находила. Чем дальше, тем тонущих тел было больше, они тонули мимо неё вниз почти вплотную друг к другу, а Родьки не было.

Она искала, но Родьки не было.

Вдруг она почувствовала, что тела окружили её, холодные, и утягивают. Она противилась, но они утягивали и заглядывали в глаза, смотрели своими мёртвыми, она уже перестала искать Родьку, её вытолкнуло из воды, и не страшно было, что наверху буря, и хлещут волны, и ветер бьёт… острым концом молонья колет… сейчас, сейчас ударит прямо в глаза…

Ганна зажмурилась до боли и вдруг услышала:

– Дай-ка, хозяйка, я тебя прикрою, а то ты вся синяя уже…

Она почувствовала прикосновение тёплых рук, шум и волны исчезли, и всё исчезло. Только ещё Олег смотрел на неё… и эта… смотрела…

* * *

Как только начало светать и завиднелись берега – высокий правый ближе, чем пологий левый, – Олег увидел, как быстро летят корабли. Фарлаф стоял на носу и указывал, каким бортом шибче грести. Олег видел, как по течению несёт первые два корабля, и боялся оглядываться, что с теми, кто шёл за спиной, но было так тихо, что он подумал, что если он не станет оборачиваться, то ничего плохого с идущими сзади не случится.

Ещё лёг туман, и берегов не стало видно.

* * *

Когда показалось солнце и туман рассеялся, Олег не поверил своим глазам – Фарлаф вёл корабли близко, то к правому, то к левому берегу – какой из них был выше. Олег увидел, что вода так сильно поднялась, что, убиваясь на крутых изгибах о высокие берега, кипела, и берега обваливались, брызгали и гнали волны, огромные, корабли на них поднимало и опускало, и захватывало дух. Днепр жил, бился. Олег любил его в этот момент. Он знал, что такая жизнь реки будет продолжаться недолго, только до порогов и на самих порогах; а уже после, когда берега широко расступятся, Днепр превратится в медленно жующее коровью жвачку животное и умрёт у себя на дне, накрывшись ленивым покрывалом спокойного потока в низких берегах.

– Что думаешь? – спросил он Фарлафа.

– Думаю, проскочим… – сказал тот, обернулся и крикнул: – Всех на вёсла!

На месте Олега сидел Радомысл. Олег видел, что он хочет что-то сказать, но сейчас было не до этого, да и что он мог сказать, кроме…

«Ну вытащил я его, и другого бы вытащил, и меня бы вытащили… Об этом можно и после!» – думал Олег и, когда видел, что Радомысл хочет обратиться, нарочно поворачивался так, будто занят делом. А он и был занят: разве пройти пороги и не потерять ни людей, ни корабли – разве это не дело? И не он сам-один его делает, а Фарлаф, люди, но и Олег тут, а не где-то…

– Первый «Не спи» вон виднеется… – не оборачиваясь, зная, что великий князь за спиной, сказал Фарлаф.

Олег стал всматриваться, но того, что приходилось видеть раньше, не увидел – не увидел высоких скал-камней, между которыми слабыми потоками текла бы вода.

Фарлаф будто услышал его мысли:

– Поднялась вода, водичка… мыслю так, что этот порог мы пройдём и не будем людей высаживать под хазарские стрелы, поднялась водичка…

По тому, как это говорил тысяцкий, Олег понял, что, скорее всего, «пройдём»!

Это было бы хорошо – не высаживать!

Смотреть на воду было страшно. Текущий прежде по глинам Днепр теперь нёсся по камням и лавам – широким плитам – и, хотя вода поднялась, она была прозрачная, чёрная, и было видно, как под днище корабля улетают камни и острые, и плоские, а вода над ними заходится, как баба над убитым мужем или колдунья-ворожиха, когда кружится вокруг кострища. В некоторых местах, где стремнина только-только прикрывала острые вершины скал, вода бурлила и шла белой пеной.

Олег следил за первым и вторым кораблями, те шли то левее, то правее, – летели, несомые течением и управляемые вёслами гребцов. На первом корабле был «тятя» того маленького лазутчика – Ждан, он стоял на носу. Велимид стоял на носу второго корабля, и Фарлаф третьего. Ждан поднимал правую руку, и тогда правую руку поднимал Велимид, потом Фарлаф, а Олег встал на корме, чтобы гребцы других кораблей его видели, и тоже поднимал правую руку, чтобы поднимались вёсла по правому борту, а гребли левым, и наоборот. Когда поверхность становилась чистой, тогда гребли оба борта и появлялся ветер, начинавший шевелить волосы и бороду.

Наконец-то Олег повернулся – сколько шло ладей, было не сосчитать, но все, и следующая, и пятая, и десятая, и двадцатая, дальше нельзя было не сбиться – много – и у князя появилась надежда, что все прошли бурю и стрелы хазар.

Теперь надо миновать пороги.

Фарлаф оглянулся. Олег увидел, как тот сияет. Но сейчас он хотел смотреть не на Фарлафа. Поглядев на идущие за ним ладьи, он хотел посмотреть: а что Василиса? Краем глаза он видел, она стоит на коленях и вся сжалась – не спит, он хотел обо́дрить её! Но первее – дело, первее – Фарлаф, махавший рукой по ходу корабля, перекрикивая нарастающий шум воды и пытавшийся что-то сказать.

Олег пошёл к нему.

– Ходко идём, князь! – кричал Фарлаф. – Если и дальше так, то к вечеру выйдем на птичьи гнёзда, и можно будет поднимать на во́локи, тогда поутру достигнем чистой воды, а там день и Хортица!

– А что шумит?

– Впереди порог шумный, – Фарлаф показал рукой, – воды много, прёт и сама себя подпирает, и упирается в высокие скалы, и свергается вниз, мы это место обойдём… потому шумит! Ждан знает, как обойти…

Фарлаф улыбался во всё лицо, они шли!

Вечером вновь ударил ливень с молниями и громом.

Оставалось ещё два порога, но вода поднялась настолько, что скалы и лавы пролетали под плоскими днищами киевских кораблей.

Олег и Фарлаф решили, что после порогов они пройдут мимо Хортицы, обогнут её вокруг нижней стрелки, повернут в обратную сторону, пройдут против течения по протоке вдоль противоположного берега, вкруговую обойдут остров, а за ними последуют остальные две тысячи кораблей, чтобы, не толпясь и не сталкиваясь, утром следующего дня высадиться и устроить отдых.

Будет на Хортице тесно.

Олег огляделся мельком на Василису, чем-то она была занята. Люди на веслах сидели по двое, на порогах некогда отдыхать, только несколько человек спали под лавками.

Фарлаф махнул рукой, и Олег пошёл на корму.

Василиса увидела его и как-то странно пересела, она смотрела на левый берег Днепра, но через мгновение повернулась к приближающемуся князю, и Олег понял, что до этого Василиса молилась, разговаривала со своим Богом, а сейчас ждёт его, своего князя.

– О чём ты его просила? – спросил Олег, Василиса потупила взор, и Олег вспомнил её такой в бане, когда они в первый раз встретились, она так же на него не глядела. – О чём же? – снова спросил он.

Василиса сидела потупившись и не отвечала, потом посмотрела на князя виновато, но ничего не сказала.

Князь устроился рядом и вполглаза задремал.

* * *

Когда очнулся, в сумерках по правому и левому борту увидел низкие пологие берега очень близко и понял, что Фарлаф завёл корабль, а впереди шли первые два, в речку, впадавшую в Днепр.

Оглянулся – за его третьим шёл четвёртый, пятый, очень близко, и дальше он считать не стал.

Люди стояли на бортах и толкались вёслами, как шестами. Фарлаф махнул рукой по́солонь, и корабли стали приближаться левым бортом к берегу. Как только днище начинало шуршать по песку, люди выскакивали, другие кидали им ужи, и они вытаскивали корабли носом на сухое.

Олег, Фарлаф, Родька, Радомысл и остальные, впрягшись в толстые верёвки, потащили корабли.

Всю ночь тащили, подкладывали под днища брёвна, последнее перекладывали первым, когда первое откатывалось последним.

Под утро, когда солнце ещё только должно было показаться, блеснул Днепр, Фарлаф остановил всех, и со Жданом и другим тысяцким Велимидом они пошли искать пологий сход к воде.

Василиса будто не спала, у неё блестели глаза и волосы, заплетённые в две косы, она подошла к сидевшему на земле Олегу и сказала:

– Был бы нужный ветер, можно было бы поставить твои корабли на колёса, и катились бы они по́суху, аки по́ воде…

Олег удивлённо глянул, но не успел он сообразить того, что она сказала, как его тронули за плечо – рядом стоял Радомысл.

– Хочешь чего сказать? – отвлёкся на него Олег, он ждал, что Радомысл подойдёт.

– Хочу!

– Тайное небось?

– Тайное.