Читать книгу Тосты Чеширского кота - Евгений Бабушкин - Страница 6
Полярное сияние
(Нелирическая поэма)
2
Оглавление…Через полчаса нас, переодетых в новенькую, пахнущую креозотом форму, отвели в учебную роту два сержанта, Налимов и Рязанов. Именно там, в учебке, в течение полугода нам предстояло осваивать некие секретные военные умения, о которых нам пока не говорили.
…Место это называлось «бытовая комната». Бытовкa. Стены ее были украшены пугающими черно-зелеными плакатами. Изображенные на них, похожие на покойников, солдаты c восковыми лицами, в пять приёмов наматывали белоснежные портянки. Другие плакаты поясняли, как пришивать к форме погоны, петлицы и прочие шевроны. Всё было размечено по миллиметрам. Неточности не приветствовались.
Отдельно поражал воображение плакат, иллюстрирующий процесс подшивания подворотничка. Великая премудрость заключалась в том, что шов являлся секретным, а нитки не должны были быть заметны снаружи.
В бытовке сержант Рязанов бросил на стол сверток белого ситца и заорал:
– Вот подшивка!!! Там иголки!!! Здесь нитки!!! Подшивайтесь!!!
– А как это, простите, подшиваться? – спросил интеллигентный Чучундра.
– Так мы вам покажем!!! А тебе, гусяра, особенно!!! – заорали хором Рязанов и Налимов.
И они нам действительно показали…
Сержанты выдали нам огромные иголки и выкатили на столы три великанских катушки, черную, белую и зеленую. С сегодняшнего дня три этих цвета заменили нам все цвета радуги. Мы превращались в черно-бело-зеленых дальтоников на два ближайших года. Процесс пришивания и подшивания начался. Дело шло верно, но очень уж медленно. Кровь из исколотых пальцев пачкала нитки. Пришив одну из деталей, следовало предъявить её для осмотра сержанту. Тот, взяв деревянную замусоленную линейку с чернильной надписью «ДМБ-83», производил тщательное измерение и, найдя неточность, отрывал к черту, пришитое.
При этом сержант восхищался:
– Прекрасно сделано! Но можно намного лучше!
Около часа ночи солдат, запомнившийся мне в бане татухой AC/ DC, осторожно поинтересовался у товарища сержанта, когда же мы пойдем спать.
– Боец! – радостно закричал сержант Рязанов, – солдаты никогда не спят! Солдаты иногда только отдыхают.
– Ну, когда тогда отдыхать? – не унимался татуированный. – А то меня ещё с проводин плющит, как черепаху.
– Так скоро уже отдыхать, – обнадежил нас сержант Налимов, – вот все пришьете и отбой.
Закончили мы в три часа ночи. Еще какое-то время сержанты учили нас наматывать портянки красиво.
– Намотано правильно. Но не красиво, – говорил Налимов, – необходимо перемотать. Вы же, гусяры, в Красной Армии. А красная – значит красивая. В армии красивым должно быть все. И душа, и мысли, и лицо… и портянки. Короче – перемотать!
Наконец, настал долгожданный час отбоя.
– Настоящий усталый солдат укладывается за сорок пять секунд, – объяснил нам сержант Рязанов. – Если боец не успевает отбиться за сорок пять, значит, он недостаточно устал. А если ещё не устал – продолжаем тренироваться.
– Рота! Сорок пять секунд, отбой! – закричал Рязанов. Через короткое время стало совершенно ясно, что мы еще не вполне устали, поскольку уложиться в отведенное время не удавалось никак.
Рязанов зажег спичку, сказав нам, что горит она сорок пять секунд. Ясно дело, что никто ему не поверил. Но временем, впрочем, как и пространством в учебной роте заведовали сержанты.
– Быстрее, пальцы жжет, – кричал Рязанов, удерживая пылающую спичку за самый кончик.
Но мы все равно не успевали.
– Он их, сука, бензином пропитал, – шепнул мне Панфил, – горят довольно быстро…
Раз за разом мы строились в коридоре и неслись в кубрики, сшибаясь между собой, подковывая голени товарищей неразношенными кирзачами. Отбиться вовремя не удавалось никак. Каждый раз кто-то не успевал и сержант Рязанов, спаливший уже весь коробок, мяукал противным хриплым тенорком:
– Не успеваем!
А сержант Налимов подвывал на октаву ниже:
– Отставить! Рота, строиться в коридоре!
Было очень обидно, что последним, неуспевающим виновником очередного колеса этой чертовой мельницы, всякий раз оказывался кто-то другой. Поэтому невозможно было даже изматерить конкретного бедолагу.
Старинный философский постулат о том, что все виноваты во всем, обретал неожиданное реальное воплощение в непобедимой Советской Армии.
Именно этой мыслью я поделился с Панфилом, на бегу к заветным койкам, после того, как наши бритые головы столкнулись, произведя кегельный звук. Панфил отреагировал сразу. Потирая ушибленную башку, заглянул мне в глаза и спросил подозрительно:
– Стихи пишешь?
– Пописываю, – смущенно пробормотал я, набирая скорость для очередного прыжка в койку.
– И я пишу! Я поэт! – крикнул Панфил, обрушиваясь на скрипящие пружины.
На это раз каким-то чудом мы все вписались в заветные сорок пять секунд. Сержанты пожелали нам покойной ночи. Прозвучало это так:
– Спать, гуси! И чтоб ни звука!
Но нам было уже все равно.
…Через пару минут я понял, что спать мне не хочется совершенно. Большинство моих товарищей на ближайшее двухлетие храпело мерно и ровно. Но некоторые, как и я, видимо от обилия впечатлений, еще не закемарили.
– Эй! Кто покурить? – раздался свистящий шепот с соседнего второго яруса.
Я поднял голову. Чувак с наколкой АС/DС призывно помахал пачкой «Стюардессы».
– Пошли, покурим, – принял я приглашение.
Стараясь не скрипеть, я сполз с кровати и босиком прокрался в туалет вслед за АС/DС. Вскоре там оказались и Панфил с Чучундрой.
– Я не курю, – поеживаясь и переминаясь с ноги на ногу, пробормотал Чучундра, – но мне почему-то совершенно не спится, друзья мои…
АС/DС, которого Панфил называл Джаггером, чиркнул спичкой и дал всем огня. Мы затянулись, а Чучундра просто вздохнул.
– И такая хренотень – целый день. Будем бегать, как тюлень и олень, – сплюнул Джаггер, умащиваясь на деревянном подоконнике.
– Два года так, чуваки, прикиньте! Трепать мой лысый череп! Два! Года!
– Да уж, Джаггер! Это тебе не в вокзальном кабаке шизгару лабать, тут материя иная, – произнес Панфил, – ну, да не сдохнуть же нам здесь. Я лучше вам стихи почитаю.
– Давай, – обрадовался Джаггер. – Я тоже почитаю: «Я поэт, зовусь я Цветик, от меня вам балалайка!»
– Ну, подождите, – влез некурящий Чучундра, – дайте ему прочесть, пожалуйста. Наш новый мир так груб…
Панфил вышел на середину сортира. Одну руку он отвел в сторону, другую упер в бок. Выданные в бане рубаха и кальсоны были явно поэту велики, завязки волочились по полу.
– Стихи! – объявил Панфил. И начал читать, завывая немного но, в общем, вполне художественно…
..Луч солнца облака порезал до крови́…
Банально начал я, но все же – это чудо!
И вспомнил вдруг о тех, кто ждет еще вдали,
И тут подумал я, что ждать они не будут…
Наверно мы слабы и даже злы порой,
Но кто осудит нас? Кто лучше? Лучше – нету!
А каждый негодяй – естественно – герой,
И каждый за себя, и всех несет планета.
Как крысы с корабля, который обречен,
Хотим бежать, но нет! Задраены все люки.
И каждый от себя навеки отлучён
И хочет разделить с другими свои муки.
А тем, другим, давно, совсем не до него —
У каждого свое. Едино только время.
Я жду и не дождусь, мгновенья одного —
Чтоб кто-то твердо встал ногой в стальное стремя.
Пришпорить и погнать, таясь под маской зла,
Чтоб встрепенулся мир, разгромлен и терзаем…
Быть может, хоть тогда очнемся ото сна,
Быть может, лишь тогда мы что-нибудь узнаем…
Не стоит тратить сил, усилия смешны…
Зачем же вновь и вновь тоску в себе разводим?
Когда нам говорят – вы больше не нужны!
Мы отвечаем им – спасибо! И уходим.
После стихов мы перекурили еще раз. До подъема оставалось полчаса. Понимая, что уже нипочем не сумею уснуть, я улегся на прохладную, воняющую хлоркой простыню.
И как-то сразу ощутил в руке колючую пеньковую веревку, другой конец которой был переброшен через дубовую почерневшую балку и завязан скользящей петлей.
В петлю была просунута голова сержанта Рязанова. Он жалко молил о пощаде. Я потянул веревку. С необычайной легкостью сапоги Рязанова отделились от земли, и он затрепетал в петле.
– Один готов, – сказал я сам себе, – а где второй?
Сержант Налимов уже бежал к виселице широкими прыжками. Он весело просунул голову в петлю, откашлялся и закричал каким-то сатанинским голосом:
– Рррррота! Пппподъем!!!
Я дернул веревку, надеясь удавить и этого гада, но он продолжал кричать…
Грохоча, посыпались с двухъярусных коек тела в кальсонах. Я понял, что это не сон, уже просовывая ноги в сапоги. Начинался новый день, и лик этого дня был сер и неулыбчив.