Читать книгу Универсум - Евгений Биктимиркин - Страница 6

Пустота и тишина. Не звенящая, не пугающая – успокаивающая. Просто ничто, но и так сказать не выйдет. Как будто что-то все же было, как будто все стереть еще не получилось. Да и говорить вслух – тоже.

Множество голосов в бешенстве кричали, шутили, насмехались, прощали, поддерживали. С этим буйством не получится договориться – даже понять его невозможно – остается просто оставить, как есть. Когда их бесконечность – кажутся безумцами, глупцами. Когда их меньше – это заметно еще сильнее. И только кажется, что свыкся – вновь за свое. Хочется кричать, но мысли захлебнутся, затеряются.

Проскальзывает видение. В нем множество Евгениев стоят на круглом пьедестале, метров в сто шириной. Хочется со всеми подружиться, сговориться, сделать что-нибудь. Но они разные, хоть и похожи очень сильно. Евгений уже видел их когда-то где-то: один в шрамах, как будто из мясорубки вылез; еще один в костюме вычурном, напыщенный, надменный, хоть и едва держится, чтобы лицо не растеклось. Еще один в очках забавных и перчатках замудренных, улыбается и обалдевает от увиденного. Явно в шаге от безумия и гениальности. И так далее, и тому подобные ребята разного возраста и роста.

И вот они все в серых робах – что-то их сравняло. Позади них открытый космос. Но и он без эмоционального окраса – не хочется съежиться от холода или страха, никуда не швыряет, не бросает. Он скорей похож на выбор. И сразу после он стал наполняться планетами и звездами.

Пока все не поглотил Свет. Хотелось смеяться – до того было весело и легко. Блаженство – и то ли еще будет! Да, тепло и интересно. Здесь можно быть сколько угодно, а перекликающиеся отголоски теперь шутят, замолкают, чтобы глубоко вдохнуть свободу, счастье.

Вот, вкратце, что почувствовал Женя, прежде чем очнуться. Дно у ямы также выстлано мокрой землей и глиной, и было на удивление ровным. По-прежнему, повсюду темнота кромешная, хотя он, опять же, что-то умудрялся видеть. Виденье внутреннее, для которого глаза не нужны – что-то вроде интуиции, знания.

Например, в стенах кто-то выскоблил слова из неизвестных символов – всего лишь бороздки в пару сантиметров глубиной, но этого было достаточно, чтобы внутренний взор их уловил. Некоторые символы казались знакомыми – не ведом перевод, но улавливается настроение.

Также под ногами было немного костей – здесь кто-то помер. Также была нора в стене, уводящая еще глубже и дальше.

Евгений выбрал сложный путь. Из стен торчали камни и кое-где были выступы. Первый шаг – упор – поупражнялся с телом. Оттолкнувшись, и не рассчитав силы, он неуклюже шлепнулся обратно. Жалкое зрелище. Зато сразу встал и решил приноровиться. Он попружинил на ногах, раскачивался, понимая равновесие, попробовал цепкость. Затем подпрыгнул раз – второй – третий. Снял помятую броню Мрака, заслуженную много раз, выкинул оружие.

Довольно скоро он полез вновь. В теле были приятные легкость и нежность; теперь мышцы трудились, но не уставали. Нечто подобное Женя уже чувствовал не раз. Только тогда это был Женя с «измененным состоянием сознания». Сейчас же это вообще был не Женя. Он даже не пытался сражаться – сила захватила его сразу. Стоит заметить, что даже если бы Евгению позволили, он вряд ли взял бы тело под контроль, боясь падения. Как-то так выходило, что «души» знали, как управлять его телом лучше него, и даже если бы он упал вновь, существенных повреждений тело бы не получило.

Безусловно, какие-то фрагменты виденного и прочувствованного души оставляли его памяти. Трудно не описать происходящее, а скорее поймать момент, который можно описать прежде, чем ситуация изменится. Среди душ не было устойчивого баланса – время от времени преобладала воля то одних, то других. Иногда большинство договаривалось, помалкивало. А иногда контроль так ослабевал, что даже Евгений на миг мог преобладать.

Руки уверенно хватались, ноги отталкивались, тело переносило центр тяжести, училось все быстрее и быстрее.

Вот показались корни деревьев – легкая радость проскользнула и исчезла. Подпрыгнув раза в два с половиной выше, чем Женя был способен, рука ухватилась за склизкий отросток. Затем другая – оттолкнулся от стены, подтянулся и полез дальше.

Голые руки и ноги уже давно должны были ободраться обо все препятствия до крови. В раны должна была залезть грязь и черт знает, что еще. Но ничего, казалось, не было – только ногти некоторые выгнулись наизнанку. Но в обычном состоянии этого месива из боли и отвращения могло хватить, чтобы вырвало. Хотя в желудке было почти пусто.

С забавой Евгений ловил фрагменты, как ловко его тело бежит по корням, на которых только птица устояла бы. Словно его тело еще и весить меньше стало.

Еще корень, еще выступ, еще десяток метров. Еще одна нора непонятно чья, ведущая в тупик. Нет здесь животных – все удрали кто куда. Даже подземные чудовища не стали бы сюда соваться. Как и чингаре.

Спустя три часа этого извращенного альпинизма Евгений вылез наружу. Только здесь они позволили себе сбавить обороты, и, завалившись, как свинья в грязюку, дико рассмеялись, чужого горла не щадя. Босыми ногами он пошел по черной, хлюпающей бяке. Когда части тела попадали на глаза, они размазывались и забывались, как во сне.

Дверь из пещеры Хаш не закрыл. Евгений толкнул ее грязной ногой и, едва появилась щель, в нос ударили запахи так называемой цивилизации. Это был пот, запах кожи в обмундировании, из столовых пахло жареным мясом и пряными специями, еще немного металлического привкуса крови, и все это деликатно сдабривал сквознячок, несущий прохладу ночной влаги. Вдохнув поглубже, и сморщившись, как кот, он улыбнулся и направился туда, где влаги больше.

Засохшая грязь мешала восприятию, органы чувств закрыло от мира. Но отлично работало зрение. Оно работало даже лучше, чем положено обычным смертным. Грубый аскетичный интерьер со скудной гаммой уже не казался таким однозначным. Плитка, которая расстраивала зрение Евгения раньше, теперь приобрела значительный объем. Его было достаточно, чтобы не знать, куда ступить и чтоб от этого упасть. Ноги проваливались сквозь выдавленные образы, не издавая звуков и пружиня. Вскоре стало понятно, что все определяется волей.

Стены тоже были ближе, чем казались, и цвета: множество отблесков от дальних остатков света – наслоение и перебивание волн, из которых обычный глаз вычленил и вырвал бы для себя лишь пару наиболее логичных процентов. Стены «дышали», переливаясь даже синим и зеленым, оставаясь при этом черными. И войдя в их проекции, можно было услышать здание, все целиком, и даже то, что за его пределами, а сам носитель при этом был бы скрыт от внимания существ, словно пропуская все через себя.

Внизу стояло несколько солдат и сержантов – то ли на ночном дежурстве, то ли им просто не спалось. Они заметили спину грязного человека в обносках, когда тот выходил из Крепости.

Очутившись на улице, Женя улыбнулся, и все внутри запело. Свобода! После стольких сотен лет! Смех – откуда-то снаружи – из чужой груди и горла раскатом грома содрогнул стены погремушки, вытащив из постели чингар.

«Вот оно – идем!» – «Я не верю» – «В горы!» – «Жрать хочу» – «И какать» – «И трахаться» – «Нужно оружие» – «Все сразу!».

Евгений, похудев еще на полкило там, где стоял, отдав дань этому завораживающему гостеприимному месту, побежал к озеру. Он несся и смеялся, захлебываясь слюной от языка, что разметался, как у пса.

За пару минут расстояние было преодолено, и с разбегу, рассекая водную гладь, он нырнул. Прямо к тварям съедобным, что там кишмя кишели и ночью от чингар такого не ожидали.

Вода холодная – всего градусов десять, но сыну божьему все нипочем. Это и есть те «скрытые внутренние резервы организма», о которых все говорят, и раскрыть мечтают, но никогда не получают. Это и был тот случай, когда человек «просто живет», наслаждаясь душой и телом, и никакая слабость, ущемленность, обделенность и прочая грязь из-под ногтей не способна омрачить то, что по праву наше!

Он вынырнул и закричал, завыл на светило, засмеялся бултыхаясь. Нырнув еще, он проплыл метров двадцать, наблюдая, как омут проясняется, наполняясь долгожданным светом. Частички грязи, ила расползались, а глаза, словно прожекторы, прожигали все впереди, иссушали и увеличивали каждый изгиб дна, каждый камень и испуганных рыбешек. И даже лучи не самого сильного светила, обычно робкие и безучастные пронизывали водяную толщь, делая ее объемней и богаче. Как процитировал бы Женя, если б мог: «Ради главного героя пьесы сама природа встанет нужной позой».

Вынырнув, он вспомнил про еду и побежал по пологому пляжу с колючками и высохшими водорослями к новой прихоти, пользуясь знаниями носителя, в которых, строго говоря, в большинстве случаев нет нужды.

На кухне, к сожалению, готовили для ночных работников две чингарки. Разумеется, как взгляд тысяч мужчин и женщин, проведших неизвестно сколько времени неизвестно где, скользнул мимо усталых сонных женских лиц на упругие бедра, проснулся иной голод, и разрешения питаться ни у кого и в мыслях не было. Это неосмотрительно, ведь обе женщины – жены солдат или сержантов. Капитан, и даже сержант-бирюк – недопустимая аномалия здесь, и таковому общество просто обязано подыскать одинокую женщину. В таком и только в таком случае разрешалось безнаказанно изнасиловать. Конечно, на Женю и капитан бы не полез даже в таком случае, а если бы и полез, то умер непременно. Но Евгений – параноиком родился и таковым умрет. А все потому, что знает: есть вещи пострашнее смерти и напакостить даже насекомое может не сразу.

Ничто не остановило мокрого Евгения ущипнуть за задницу кухарку. Та попыталась сделать вид, что ей приятно, хотя через полсекунды стало ясно, что это не так. Женя полез целоваться (во дают бездушные мальчишки – вроде проститутки, а все целоваться лезут). И только первая попыталась выскользнуть из объятий рьяного любовника, пока другая, менее привлекательная (увы, даже для тысяч душ) пряталась за мебелью похожей на себя, ворвался Хаш и стуком башмака об пол казенный прекратил весь этот Беннихилловский балаган.

– Ко мне, быстро! – скомандовал тот, что когда-то провозгласил себя главным здесь.

Евгений схватил парного мясца неизвестно кого, травы, похожей на сельдерей, но не такой отвратной (без клея и бензина), и, пока шел, откусывал и наслаждался трапезой. Носитель разочаровался, что всеми почитаемый ритуал был осквернен и потерял элемент возвышенности – пользования столовыми приборами, но через секунду смирился.

Они поднимались ввысь, и, господи, как этот мальчик выл и чавкал по пути! Мясо было настолько горячее, что вкуса невозможно почувствовать человеку. Но это не беда – все снедалось бы в любом случае – и как! О да, животное и травяное – все подпалили, подсолили, пропитали. Каждая молекула трупа этой убиенной твари суждена была дать топливо, подпитку шагающему организму. Каждый новый кусочек не терял своего вкуса шашлыка, рассыпающегося, соприкасающегося со всем, что внутри любого иного куска мяса, пока еще живого. Каждое сжатие зубами высвобождало больше сока, чем ожидалось, при этом все распадалось, чтобы опять собраться и дать едоку больше оргазма – того, что он всегда хотел и всегда будет хотеть.

Мгновенья музыки чудной и инородной. Они поднялись – «отец и сын». Хаш обернулся и устремил суровый взгляд на собеседника, выбросившего пустую миску на пол.

Это самый, черт его дери, озверительный момент. Хаш, в своих традиционных, богоподобных, но чересчур «изъежистых» доспехах, был окружен аурой постоянно произвольной формы. Она представляла собой хаотично переливающиеся и смешивающиеся в голубоватые, фиолетовые и даже белые оттенки красного, зеленого, желтого и синего сияний. И при каждом шаге этого гиганта от ступней его взметались всполохи синих искр, шуршащих горящим хворостом в костре и отзванивающих электрическими разрядами. Он смотрел на Евгения непонимающе.

Босой Женечка в своих темных, не достиранных обносках, стоял спокойно, растопырив пальцы. Грязные ногти (два из которых еще не разогнулись) и волосы за день с небольшим отросли, как будто пробыл неделю в заточенье. Зрачки расширены настолько, что вся роговица была залита нефтью, отражающей любой блик. На руке проявились голубые жилки неизвестного происхождения. Лицо перекошено, а правый уголок губ, увлажненных животным жиром, приподнялся кверху и так застыл.

– На колени! – скомандовал, немного подумав, смертный. Он посмотрел в Женины глаза, не особо рассчитывая на успех.

«А чего ж у меня от ног искр нет?».

Почуяв неповиновение, Хаш бросил ментальную атаку со всей мочи. Души, прислушавшись к остаточным вибрациям всей этой богадельни, и тем самым замедлив время, как им нужно, восприняли посягательство как пучок или луч. Это позволило им отразить от этих самых очей зеркальных, от стен гремящих и звенящих, выпад и перенаправить его обратно.

Тот отшатнулся. И хоть тупая мразь выставила руку, со всех сторон, вторя эху, на него обрушились науськивания. Надо отдать должное – Хаш боролся храбро. Но, как и в большинстве случаев жизни смертных – все тщетно: его заставили потерять равновесие. Он устоял, и правая рука вытащила тело за шкирку вверх. У Евгения же не дрогнуло ни одной мышцы. Хаш еще раз выставил руку, защищаясь от удара, но та, что только что спасла, толкнула его в грудь с чудовищною силой. Коренастый кусок дерьма перевалился через парапет и полетел вниз.

Если бы души контролировали его тело, он не получил бы существенных повреждений. Но на последних из тридцати метрах контроль ослаб, и хозяин пал. Рука, нога, ребра были сломаны, печень разорвана, а в черепе и тазовой кости трещины с мизинец. Грудь сдавило, мешая сделать половину вдоха; кровеносные сосуды перерезало, и потекли алые ручейки.

Евгений подошел к краю, посмотрел немного виновато, как будто забыл протянуть руку (это правда), и произнес вслух: «Как вид снизу, сучонок?!».