Читать книгу Мелочи жизни. Казусы. Мантры. Парейдолии. Гиперстезии. Аллюзии - Евгений Черносвитов - Страница 14

Прошло 26 дней, как умерла Лера. Я осмелился пойти в магазин Цветкова. Кончились вода и хлеб. За эти дни погода катастрофически менялась: от —30 до +2. Сугробы, в которых я заблудился, где нашла меня Лера, исчезли. Тропы от моего дома через овраг к «Пятерочке» превратились в ледяные, запорошенные слегка снегом. Идти по такому настилу нужно осторожно. Тяжелое у меня было чувство. Странное. Хотелось прийти в магазин – а, вдруг, там Лера как ни в чем не бывало сидит за кассой, а вся моя история с ней – плод моего воображения? От такой мысли становилось зябко. Я пришел в магазин, как и тогда, когда увидел там Леру, перед закрытием. Никто на меня не обратил никакого внимания. Я взял две бутыли «Шишкин лес» и два батона. Народу мало. В магазине тихо и траурно (так мне показалось). Я медленно прошел к выходу. Оглянулся. Нет, Леры нет!

Вышел на улицу и осторожно пошел к тропе, скользя. И… вдруг! Я остановился и не сразу понял, что меня поразило? Я смотрел на машину, что была брошена у забора дома. Старый автомобиль. Я всегда проходил мимо него, но никогда не обращал на него никакого внимания. А, сейчас… мое сердце тревожно забилось. Поплыли картины из давнего прошлого…

Мой отец умер на заседании Правления Фонда Милосердия, где он был председателем, 15 июля 1990 года. Фонд тогда помещался в нашем доме. Правление состояло из старушек-пенсионеров, подруг и знакомых моей мамы. На кухне стоял круглый дубовый стол. Вот вокруг него на стульях и сидели правленцы. Папа был единственным мужчиной. «Девочки, давайте сегодня закажем автобус на фабрике, а завтра махнем по грибы. Погода-то какая!» Сказал весело и бодро эти слова, наклонил голову и умер… Ему, моему отцу, ветерану и орденоносцу Велико Отечественной Войны повезло. Он не видел распада Родины, за которую сражался и проливал кровь.

15 июля я был на Шукшинских чтениях на Алтае, в Бийске, когда позвонила Марина о смерти отца. Утром мы с Виктором Горном, биографом Василия Макаровича Шукшина, зашли в зал-ресторан, что алтайцы устроили для гостей перед актовым залом, и я ужаснулся: мне показалось (!), что столы, на которых располагались напитки и яства богатой алтайской кухни, покрыты красным материалом с черной окантовкой! Это был сигнал мне о смерти отца. Как раз в это время он умер.

Меня опекал родственник Василия Макаровича Шукшина, мой друг, заместитель начальника ГАИ СССР, Валентин Георгиевич Ишутин. Благодаря ему из Бийска я за несколько часов по Чуйскому тракту добрался до аэропорта Барнаула, откуда улетел в Москву. На милицейском мотоцикле меня подвезли к тракту, по которому шла колонна огромных армейских машин, кузова которых были закрыты брезентом. Я запрыгнул в одну из таких машин на ходу, в открывшуюся дверь. Ночью, громадина колонны в огнях… Что-то тяжелое, зловещее, серьезное! «На учения? – Выпалил я капитану, открывшему мне дверь в машину. – На учения, брат, дай бог, что на учения!» Это было в ночь на 16 июля 1990 года…

Мама решила 40-ой день смерти отца провести в лесу, как он хотел – последнее его желание. Сначала собирать грибы, а потом готовить их на костре на поляне. Там и отметить 40-ой день. Заказала на фетровой фабрике автомобиль – точь-в-точь как тот, на котором Жеглов догонял Фокса. С носом. Учитывая, что все члены правления фонда старенькие, мама сказала мне, чтобы я разведал, где можно на автобусе въехать прямо в лес. Так, чтобы выйти из автобуса и начать собирать грибы. И, чтобы поляна была рядом. Было тогда одно такое место – березовая роща, сразу за футбольным полем. Рощу под корень вырубили в 1991 году. Фантастически красивую рощу! Огромное пространство, ровное, как площадь. И через каждые десять – пятнадцать метров красавица береза. Стройная, высокая, Кустов почти нет. Ни оврагов, ни кочек. Словно откатанная. Под каждой березой – грибы: красноголовки, черноголовки и белые. Ну, так немного для разнообразия дунек. В Завидово дуньки, они же свинушки, никто не собирает.

Я пошел в рощу 23 августа. Утром. День задавался отменный: жаркое солнце на голубом безоблачном небе. Прошел до берез и убедился, что на автобусе можно подъехать к ним вплотную, минуя свободно последний ряд скамеек у футбольного поля. Погулял по роще, собрал корзину грибов, хотел пойти искупаться. Там, ближе к железной дороге, протекает удивительная речка. Она течет сотни километров и впадет в Московское море. Половину пути течет под торфяником. Вода прозрачная, цвета крепкого черного чая. Имя речки Таратынка. В лесу речка в нескольких местах расширяется, образуя проточные пруды. Такой же пруд и в нашем поселки недалеко от дома родителей. Вот к одному такому пруд я и направился. К 1990 году я лес (завидовский заповедник) знал плохо, редко ходил за грибами. И, как правило, через хутор своего друга-цыгана Данилы. Это перпендикулярно березовой роще. Там еловый и сосновый лес, с мхом, болотными кочками, брусникой, маслятами. Он мне по душе, ибо напоминал приамурскую тайгу глушью. Иду напрямую от березовой рощи перпендикулярно к ельнику. Иду на Север. Солнце уже в зените. Припекает. Предвкушаю, как буду купаться в пруду! Неожиданно выхожу на пологую большую поляну. И… оторопел! Сверху вижу укатанную лесную дорогу. А по ней лихо катится ко мне желтый автомобиль типа УАЗ! Стою, смотрю. Машина притормаживает в метрах так пятидесяти от меня. Двери ее отрываются и из нее выходят две, как мне показалось, монашки! Высокие, стройные, в длинных черных глухих платьях. Босоногие (так мне показалось). Только вот головы ничем не покрытые и волосы распущены по плечи. Одна брюнетка. Другая светлая шатенка. Я ничуть не удивился. Тогда в Завидово кого только не встретишь – узбеки, таджики, кавказцы, и даже один африканец. Пришельцы быстро вытесняли цыган (в советское время Завидово было вселенской столицей цыган – достаточно сходить на кладбище, там много могил под железными шатрами).

Брюнетка на меня не обратила никакого внимания, а, вот шатенка шла прямо ко мне, улыбаясь, как старому знакомому. Я даже растерялся. Чудовищно красивая она была! Подошла ко мне вплотную и спросила, много ли грибов в округе? Я ответил, и она поспешила догнать подругу, которая бодро шла к деревьям, как к себе домой. Я стоял у машины, никак не соображая, что это за марка: и не газик, и не уазик. Открыл дверцу машины, заглянул внутрь и сразу увидел, что ключ зажигания на месте! «Вот дурехи, машину бросили с ключом зажигания! А, если я сяду и угоню?» Я начал сигналит. Девушки остановились. Они ушли уже порядочно от машины. Брюнетка что-то сказала шатенке, и та побежала ко мне. Подбегает, такая румяная, волосы растрёпанные, глаза огромные, как озера синие, и спрашивает, что случилось? «Ничего, – говорю, – ключи в машине, а, вдруг я угоню?» Ее вопрос как-то меня урезонил сразу: «А, зачем тебе она?» Я действительно не мог понять, зачем мне машина? Стоял, наверное, с разинутым ртом и смотре на красавицу в черном глухом (шифоновом), полупрозрачном (!) платье с длинными рукавами, босоногую, с шикарными в художественном беспорядке волосами и огромными синими глазами. Меня начинало колотить мелкой дрожью: под платьем ничего не было, ни лифчика, ни трусиков!

Сколько мы так простояли молча друг перед дружкой, не знаю! Молчали. Девушка смотрела на меня и улыбалась. Наконец я встряхнулся и хриплым голосом спросил: «Вы – монашки?» – «Нет, мы сектантки. Методистки. Откололись от евангелистов… Мы из Каунаса. На летние каникулы по обмену студентами нашего университета Витовта Великого с калининским университетом. Меня зовут Милда. Это имя нашей богини любви» – «А, вам, сектанткам, любить можно?» – «Можно!» – Посерьезнела Милда и, сделав шаг ко мне, обняла меня и крепко ко мне прижалась. Милда начала меня целовать. Я не люблю целоваться. Только однажды целовался в запой с одноклассницей Людой Подопригора ночью, в дождь, на лавочке под цветущей черемухой у Миши Легкого. Нам было по 15 лет. И, вот это второй раз за всю жизнь: упоительно и страстно с незнакомкой литовкой из Каунаса. Методисткой. По имени их богини любви!

Тогда сотовой связи еще не было даже в Москве. Она появилась через год. Но я работал в Центральном госпитале МВД СССР, и у меня была рация, и у мамы тоже. Я позвонил маме сказал, что дорогу я нашел в березовую рощу, можно заказывать автобус, и, что я задержусь в лесу, грибы пособираю. Мы схватились с Милдой за руки и побежали в лес. Пробежали, не приостанавливаясь мимо брюнетки, Она шла назад к автомобилю.

Мы занимались любовью чуть больше двух часов – и в траве, и в воде. Милда была девственная телом, но изощренная душой. Тогда еще не было порнографических сайтов, за снимок голой женщины в эротической позе можно было получить ренальный срок. Только через год московские вокзалы покрылись коростой киосков, предлагающих порно-диски со всеми видами половых извращений, грязью и мерзостью. Где-то же все это готовилось? У Милды все было изящно, аккуратно, изыскано и, самое завораживающе, страстно! Она ничего не изображала, ни коем образом не старалась, все было само собой и чертовски неожиданно! Именно тогда на поляне в завидовском заповеднике я понял, что литовские женщины ничего общего не имеют со всеми остальными, которых я любил и которые любили меня – русскими, украинками, узбечками, японками, китаянками и в том числе, польками. Было в Милде и то, что для меня лично было тогда ново. Так, к примеру, на ее теле не было ни единого волоска, и это при копне густых, длинных, тонких волос, покрывающих Милду по бедра. Управляла своим телом она превосходно, но, вряд ли управляла своим дыханием, стонами, вздохами и смехом! И, уж совсем удивительно – запахами! Да, тело литовки было гаммой запахов, появляющихся в нужное время в нужном месте. И, сейчас, если моя память пошлет что-то оттуда, у меня закружится голова и подкосятся колени. «Здесь есть змеи?» – Неожиданно шепчет Милда, дыша открытым ртом. «Нет!» – Кричу я в восторге. «Есть, есть! Я – змейка!» Милда была девственницей. Откуда все это?..

«Твоя подруг заждалась. Хватит. Пора назад…» – Шепчу, выползая из ее скользких, мокрых и жарких объятий

«Гедре никуда не торопится. Я тоже бы ее ждала, если бы ты пошел с ней» Вот эти слова Милды совсем меня охолодили. Значит, ничего бы сверхъявственного не произошло, если бы я побежал бы в лес не с ней, а с ее подругой? А, как же l’amour? С первого взгляда, как я думал…

Мы подошли к машине, шли быстро и молча. В моей голове был полнейший бардак. Что было в головке Милды – мне не доступно было!

Гедре лежала на траве у машины. Ее черное одеяние сползло по бедра, оставаясь на руках. Нет, она не загорала, она просто отдыхала от своих мыслей, видимо, и от своих желаний. Так, по крайней мере Гедре мне представилась. И еще я увидел, что у нее великолепные груди, как у Милды, точь-в-точь. Только соски у Милды темно коричневые, а у Гедре розовые. Да, Милда немного смуглая, а Гедре алебастровая. Я невольно наклонился над ней, рассматривая и наслаждаясь увиденным без всякой задней мысли. Чистое эстетическое наслаждение. На все другое у меня в те мгновения вроде бы не было сил. «Ты ее хочешь?» – Милда шепчет мне на ухо. Гедре поднимает веки и смотрит на меня. Потом протягивает ко мне руку и говорит: «Мужчину легко узнать, когда он хочет женщину. А, вот, какая часть тела женщины выдает ее, когда она хочет мужчину?» – «Lamour a la trois?»6 – Неожиданно для себя выплевываю я. «Why not?»7 – Говорит Гедре. «Praleidžiu. Meilė be manęs. Sapnuosiu» – Говорит Милда на литовском…

Гедре также была девственницей… Ce n’est que ça qui compte!

…В 1984 году Раджив Ганди сжигает на костре труп своей мамы. Нам показывают это по центральному телевидению. Моя мама негодует, да как он это смог? Папа молчит. Они еще не создали Фонда милосердия. Старики и старушки по ночам собираю остатки угля в угольной пыли на завидовской ветке. Папа видит это, и в 1986 году образует Фонд милосердия и здоровья в Завидово пока с одной целью – обеспечить всех нуждающихся стариков, живущих в частных домах, топливом на зиму. Фонд нигде не регистрируют. Это нечто новое для СССР. Я работаю в ЦГ МВД СССР, дружу со всеми начальниками УВД. Николай Николаевич, начальник УВД Калинина (Твери после 1991 г) регистрирует Фонд милосердия и здоровья.

В 1985 году ЦТ показывает Раджива Ганди вместе с Михаилом Горбачевым. Молодые, энергичные. В Москве и области появляются юные индианки. Они дарят первому встречному свою девственность и делают ему подарки. Появляются в общественных местах, в электричке, например. Они называют себя «совами»…

Милда и Гедре – новые «совы»? Вот, о чем я потом думал. В 1995 году мой ученик и друг, мой незабвенный коллега Анатолий Сергеевич Тимошин надевает погоны майора внутренней службы МВД СССР и отправляется в Чечню. Через месяц его возвращают в Москву. Дают ему хорошую должность в структуре медицинской службы МВД СССР, звание полковника, награждают орденом. Толя пьет непробудно. Его жена просит меня помочь ему, ибо он пропадает! Мы встречаемся. Толя мне говорит, что и лечить его, и спасать его бесполезно! Он хочет спиться и сопьется, чтоб сдохнуть! Толя крепкий русский рязанский парень, талант-самородок: шаляпинский бас, виртуоз игры на балалайке – о, как он исполнял на ней «Времена года» Вивальди! Ничего мне о своих подвигах в Чечне долго не рассказывал: «Не надо тебе это знать. Не надо, и все!» Однажды мы в его шикарном кабинете напились медицинского спирта, закусывая яблоками с моего завидовского сада. И Толя мне рассказал, почему он пьет, и что не дает ему жить.

Он попал в отряд, который «защищал» чеченское село. Оттуда действовали снайперы, положившие многих наших ребят, в том числе весь его медицинский взвод. Зачистка шла ночью, под нашими прожекторами. Толя одним из первых ворвался в село, бросая гранаты и паля из автомата. Поскользнулся. Попал в что-то скользкое, вязкое. Осветил фонарем – его нога была в развороченном снарядом животе молодой женщины! Нет, это не была чеченка. Волосы русы разметались в луже крови. Она была еще жива и что-то шептала. На Толю смотрели огромные синие глаза. Он выстрелил в нее, «чтобы не мучилась». Вытаскивая ногу, упал, рука его была на голову второй женщины, брюнетки, но не чеченки, европейки…

Толя не вылечился. Ему госпитализированному, в палату украдкой принесли пол-литра спирта подчиненные. Он выпил враз и умер. Ему было 40 лет без нескольких дней.

Милда и Гедре – литовские снайперши, убивавшие русских парней из Рязани, Твери, Ярославля… Возможно? Думаю, да…

Тогда, в августе 1990 года, я договорился с «сектантками- методистками» о встрече на том же самом месте, где мы познакомились, ровно через сутки, ибо завтра был 40-вой день после смерти моего отца. Встретиться в любую погоду, как подчеркнули девушки. Мама провела День Памяти так, как сказал отец за несколько минут до смерти… Вернулась домой и с ней случился тяжелый сердечный приступ. Мой госпиталь выслал реанимобиль. На нем я доставил маму в свой госпиталь. Микроинфаркт миокарда. Таня Макарова, мой друг и коллега, главный кардиолог ЦГ МВД СССР, полковник в/с, спасла маму. До моего дня рождения мама была в интенсивной палате кардиологического отделения, там встретила свой день рождения. Мы вернулись с мамой в Завидово 9 сентября. 10 справили ее (4 сентября) и мой дни рождённая. 12 сентября Слава увез маму к себе. Я прожил в родительском доме еще три дня. Все это время наделся, что литовки объявятся. В конце концов, они легко могли бы разыскать мой дом. Кто тогда от Клина, до Владимира, Конаково и Калинина не знал о Фонде Черносвитовых, не ведал, как умер его основатель? Или просто не был на похоронах моего отца? Могли бы, если хотели бросить записку в почтовый ящик и все дела!

Прощенное воскресенье… Я вышел из магазина «Цветкова» и увидел автомобиль Милды и Гедре! Удивительно, как я его не замечал раньше! Откуда он здесь? Я, конечно же, мог бы пойти и спросить у хозяина. Но… нужно ли мне это знать? «Зачем тебе он (автомобиль)?» – Вспомнил слова Милды, с которых все началось. Действительно, зачем? Ведь завтра Чистый понедельник! Первый день поста, однако!