Читать книгу Стихотворения - Евгений Евтушенко - Страница 12

Как стыдно одному ходить в кинотеатры

без друга, без подруги, без жены,

где так сеансы все коротковаты

и так их ожидания длинны!

Как стыдно —

          в нервной замкнутой войне

с насмешливостью парочек в фойе

жевать, краснея, в уголке пирожное,

как будто что-то в этом есть порочное…

Мы,

     одиночества стесняясь,

                    от тоски

бросаемся в какие-то компании,

и дружб никчемных обязательства кабальные

преследуют до гробовой доски.

Компании нелепо образуются —

в одних все пьют да пьют,

               не образумятся.

В других все заняты лишь тряпками и девками,

а в третьих —

          вроде спорами идейными,

но приглядишься —

          те же в них черты…

Разнообразны формы суеты!

То та,

     то эта шумная компания…

Из скольких я успел удрать —

                    не счесть!

Уже как будто в новом был капкане я,

но вырвался,

          на нем оставив шерсть.

Я вырвался!

          Ты впереди, пустынная

свобода…

          А на черта ты нужна!

Ты милая,

          но ты же и постылая,

как нелюбимая и верная жена.

А ты, любимая?

          Как поживаешь ты?

Избавилась ли ты от суеты?

И чьи сейчас глаза твои раскосые

и плечи твои белые роскошные?

Ты думаешь, что я, наверно, мщу,

что я сейчас в такси куда-то мчу,

но если я и мчу,

          то где мне высадиться?

Ведь все равно мне от тебя не высвободиться!

Со мною женщины в себя уходят,

               чувствуя,

что мне они сейчас такие чуждые.

На их коленях головой лежу,

но я не им —

               тебе принадлежу…

А вот недавно был я у одной

в невзрачном домике на улице Сенной.

Пальто повесил я на жалкие рога.

Под однобокой елкой с лампочками

                    тускленькими,

посвечивая беленькими туфельками,

сидела женщина,

          как девочка, строга.

Мне было так легко разрешено

приехать,

          что я был самоуверен

и слишком упоенно современен —

я не цветы привез ей,

               а вино.

Но оказалось все —

          куда сложней…

Она молчала,

          и совсем сиротски

две капельки прозрачных —

                    две сережки

мерцали в мочках розовых у ней.

И как больная, глядя так невнятно,

поднявши тело детское свое,

сказала глухо:

          «Уходи…

               Не надо…

Я вижу —

     ты не мой,

               а ты – ее…»

Меня любила девочка одна

с повадками мальчишескими дикими,

с летящей челкой

               и глазами-льдинками,

от страха

               и от нежности бледна.

в Крыму мы были.

          Ночью шла гроза,

и девочка

          под молниею магнийной

шептала мне:

          «Мой маленький!

                    Мой маленький!» —

ладонью закрывая мне глаза.

Вокруг все было жутко

               и торжественно,

и гром,

     и моря стон глухонемой,

и вдруг она,

     полна прозренья женского,

мне закричала:

          «Ты не мой!

               Не мой!»

Прощай, любимая!

          Я твой

               угрюмо,

                    верно,

и одиночество —

          всех верностей верней.

Пусть на губах моих не тает вечно

прощальный снег от варежки твоей.

Спасибо женщинам,

               прекрасным

               и неверным,

за то,

     что это было все мгновенным,

за то,

     что их «прощай!» —

               не «до свиданья!»,

за то,

     что, в лживости так царственно-горды,

даруют нам блаженные страданья

и одиночества прекрасные плоды.