Читать книгу Собрание сочинений. Том 6 - Евгений Евтушенко - Страница 72

Это Чертовое Болото

с незабудками

                       на заман.

Ты куда завела нас,

                               охота,

бубен неба тряся,

                           как шаман?

Посреди онемевшей России,

накренившихся ив,

                              облаков

мы с тобой пропадаем в трясине,

Юра-Юрочка Казаков.

Перед кем же мы так провинились?

За какие такие грехи

в прорву-гадину провалились

твоя проза,

                 мои стихи?

И уже ни Москвы,

                             ни Парижа, —

только лилий болотных жгуты,

только жижа,

                     зловонная жижа,

приодевшаяся в цветы.

Сквозь рубахи

                        неотразимо,

как оторва,

                 по-воровски,

нам целует взасос трясина

холодеющие соски.

Мы ей, видно, паскуде, любы.

Сжала с хлюпающим смешком,

и уже норовит в наши губы

влезть отвратным своим языком.

Юра-Юрочка,

                      мы не трусливы,

но не то что доходит,

                                 а прет

страшный смысл поцелуя трясины —

запечатать навеки рот.

…Летит

            над нами

                           самолетик.

Качается

               в стаканчиках

                                      боржом.

Рассказывает

                      кто-то

                                анекдотик,

но мы с тобою,

                       Юрочка,

                                    не ржем.

Трясина

              потихонечку

                                  нас гробит —

уютненько шипя,

                           как будто квас,

а свой концерт

                        Муслим, Эдита, Роберт

проводят,

               не печалуясь,

                                    без нас.

На твердом берегу другого мира,

коктейлями и люстрами искрясь,

осталось лишь кафе

                                 по кличке «Лира»,

а нашу лиру

                    всасывает грязь.

Утеряно чувство перспективы,

и жить осталось

                          несколько минут,

и только элегические ивы

о нашей смерти,

                         Юрочка,

                                      всплакнут.

Но, посверкивая очками,

как в могилу по грудь зарыт,

Юра-Юрочка

                      вдруг отчаянно

мне о Чехове говорит:

«Ненаписанного мне жалко…

Женька,

             помнишь рассказ «Тоска» —

там, где пряничная лошадка

ночью слушает мужика?

Страшно, Женька,

                             что, стиснув насмерть,

написать нам трясина не даст

ни стихов,

                ни рассказов наших —

их никто не напишет за нас.

Глупо сгинуть ни за што,

                                         ни про што.

Так давай мы не сгинем!

                                       Ну!

Руку, Женька!

                      От имени прозы

я тебя

          на себя

                      потяну!»

Что восторженная оценка

рифм

         и прочих словесных красот?

Я для друга не Евг. Евтушенко —

тот, кого он в трясине спасет.

Засопела трясина,

                             взбурлила,

но меня отпустила,

                              сопя,

и от имени русской лиры,

прозу

         я потянул

                         на себя.

Пусть проникла трясина в поры,

Юра-Юрочка,

                      не хандри.

Если нету вокруг опоры,

то опора у нас внутри.

И вцепился я вдруг в березу,

чуя пальцами трепет ствола.

Так спасла поэзия прозу,

и поэзию проза спасла.

Дружба —

                это антитрясина.

Отдираем,

                небриты,

                              дики,

незабудки отравно-синие,

нам вцепившиеся

                            в кадыки.