Читать книгу Живой замок. Через тернии - Евгений Живенков - Страница 1

Солнце медленно шло на закат. Его огненные лучи мягко касались высоких деревьев. Уже не обжигая, а обливая золотом ярко-зеленую листву. В травах между деревьями лежал вечный лесной настил из сухих листьев, на нем, с каждой следующей минутой удлиняющиеся, лежали узкие тени могучих стволов. В корнях деревьев начинала зарождаться ночная темнота.

Чем дальше в лес, тем меньше магии заката. Золотые лучи оставались где-то на стволах деревьях за спиной. Темнота выходила из-под корней деревьев все смелее и смелее, смешиваясь в траве с тенями от листвы, густой и вечно темной, почти не согретой солнцем ни сегодня, ни вчера. Долгие годы полумрака и холода даже в жаркие дни. Приглушенные звуки, настораживающие. Густые туманы осенью в низинах. Бледные ягоды, которые никогда не спели. Липкие паутины, зависшие над головой. Застоявшийся воздух. Стволы поваленных деревьев, обросшие наростами, похожими на грибы. Древний лес, края которого, как голову королевы, украшает золото. Золото, подаренное заходящим солнцем. Древний лес, сердце которого, как сердце мнительного короля, с годами все больше подернуто гнилью. Древний лес, как уснувший длиннобородый мудрец. Он много видел, много знает, много помнит, но уста его сомкнуты, и он молчит, лишь слышно, как он тихо дышит. Лес многогранен, страшен и прекрасен. Он, как королевская накидка, соскользнувшая с плеч и павшая на землю, отливает золотом на солнце, но подкладка темна.

Бирспав – древний лес. Тысячи лет тому назад с восходом к его краю пришел человек, высокий, с каштановой гривой волос и густой бородой. В руках он крепко сжимал секиру, лезвие которой было усеяно множеством зазубрин. Он многое прошел на пути к этому лесу, руки его были в шрамах, а лицо в морщинах. За ним стояли люди.

В лучах восходящего солнца сверкнула секира. Он опускал ее еще и еще. Люди за его спиной лишь следили за ним, они знали, что это только его испытание, и не смели помочь. Волосы липли к взмокшему лицу, при каждом замахе с бороды в траву слетали капли. Руки были забиты до отказа, и казалось, что мышцы вот-вот лопнут от напряжения. Но он не останавливался, и секира пела. И песня ее проникала в сердце каждого позади стоящего. Так король высек себе трон.

С тех пор Бирспав было принято называть королевским лесом. Эта история была любимой историей Мелисара. Он сидел под одним из деревьев на краю леса, ловя лицом лучи уходящего солнца. Это было его любимое место. Оно было в стороне от всех известных тропинок, уходящих в лес. Поэтому увидеть или найти его здесь мало кто мог.

Он крутил в руке стрелу, то проводя по наконечнику точильным камнем, то поднося ее к глазам, проверяя качество сделанной работы. Половина наконечника осталась где-то в дереве, и теперь он перетачивал его наново. Любой на его месте уже давно выкинул бы ее, но он дорожил ею, как одной из пяти самых любимых стрел. Точильный камень медленно делал свое дело. Над головой послышалось переплетение нескольких птичьих голосов. Маленькие коготки царапали толстую кору, серые комки перьев прыгали с ветки на ветку. Они то ли прощались с солнцем, счастливо купаясь в его золоте, то ли просили его не уходить, рассказывая ему о больших страшных ночных монстрах леса – совах.

Мелисар примерно догадывался об этом и улыбался. Он всегда мечтал о том, чтобы единственным его страхом были ночные совы. В этом случае весь день был бы в его власти, все теплые лучи, огромные ветви, мягкие ветры, холодные воды горных ручьев. Казалось бы, и город вечной жизни Ксанфос не нужен, стать бы птицей и лишиться всех людских забот.

Пение птиц резко сменилось их же визгом. Мелисар вскочил на ноги, откинув точильный камень куда-то в траву и наложив еще не отточенную до конца стрелу в лук, натянул тетиву. Птицы резко замолчали. Наступила напряженная пауза. Лучи солнца медленно сползали с верхушки дерева, погружая его во мрак. Мелисар усердно всматривался в темноту, застывшую между ветвей. Несколько перышек, покачиваясь на ветру, начали опускаться к земле. В месте, откуда они слетели, всего на миг был виден пучок красного меха. Сняв стрелу с лука, парень вновь опустился под дерево, прислонившись к его огромному стволу, улыбка на его лице сменилась на хмурость.

Он знал, чья это работа. Он грузно завалился под дерево, рассерженный тем, что пропустил последние лучи заката. Солнце ушло за горизонт, все вокруг медленно обволакивало темнотой. Резко на его голову спрыгнуло какое-то существо. Мелисар даже не дернулся, он уже давно ждал этого, разгадав того, кто убил птиц. Продолговатый зверек, весь покрытый огненно-красной густой короткой шерсткой, быстро выпутался из его густых волос и, нырнув под воротник рубашки, пробежал под ней, царапая кожу своими острыми коготками. Вынырнув из-под ее подола, он скрутился на коленях Мелисара. Это была ласка.

Еще будучи ребенком, парень любил их больше всех зверей огромного леса. Такие редкие, они влекли его тем, что даже вопреки своей яркой окраске были незаметны. Вопреки размерам были угрожающи. Изворотливые, они пробирались в любые норы, вскарабкивались на любые деревья. Он никогда не восхищался мощью огромных медведей, благородностью и поступью большерогих оленей, скоростью и силой серых волков. Он видел их всех, и все равно его влекло только к ласке, которую он смог выследить и сделать своей. Легче приручить медведя, чем ласку, но он смог.

Смог, используя древний обычай своего народа, который принято было хранить втайне от чужаков. Каждый ребенок в Стфорне при рождении получал грубо сделанное металлическое кольцо, на котором было выгравировано имя его владельца. Это кольцо много чего давало тому, кто его носил. Для жителей Стфорна не было ценнее вещи, но в окружении чужаков они всегда это скрывали. Мелисар же разлучился со своим перстнем без зазрения совести, не сожалея о своем поступке ни капли. Аккуратно срезав клочок огненной шерсти с хвоста вырывающегося зверька, где она была длиннее, он медленно, но старательно обвязал ею свой перстень, отпустил зверька, а перстень зарыл под дерево.

Сейчас он сидел как раз под тем древом, в корнях которого и покоилось кольцо. Он связал себя с лаской древним обычаем, и после того, как отпустил ее, она вернулась на четвертый день. Месяц его руки изо дня в день кровоточили от ее зубов, но постепенно она привыкла к нему. Он же если и быстро свыкся с тем, что она часто пряталась под его одежду, все же долго привыкал к тому, как ее коготки при этом врезались ему в кожу. Исцарапанная спина, грудь, живот – это стало привычным для него. Он больше не омывал глубокие кровоточащие царапины старинными настоями предков, он просто не обращал на них внимание. Ласка закалила его тело, сделав его привычным к мимолетной боли. Но с одним он не мог смириться и до сих пор – с ее кровожадными повадками. Она часто убивала больше, чем могла съесть, выпивала кровь и оставляла тушку гнить. Лишь недавно насладившись, она желала смерти вновь.

Мелисар всеми усилиями старался отучить ее от этого. Птицы на дереве стали очередной ее добычей, и порою ему казалось, что когда-нибудь она изведет весь лес, переест всех птиц. Без них к лесу добавится завершающий лоскут устрашающей картины, которая уже содержит гнилостные запахи и непроглядный мрак, гнетущая тишина.

Парень поднялся на ноги, ласка даже и не подумала соскочить с его колен, уцепившись в его штаны, она прытко скользнула вверх и, цепко работая коготками, перебежала по рубашке на плечо. Они привыкли друг к другу, все их действия уже давно слажены. Многие из деревни смеялись над ним, особенно Хорк. Он всегда потешался над ним, лишь завидев Мелисара издалека. Хорк был старше на несколько лет, выше, сильнее, всегда в светлом кожаном жилете и коротко пострижен. Он был вторым из деревни, кто воспользовался таким же обрядом, как Мелисар, зарыв кольцо и приручив зверя. Конечно же, он выбрал себе волка и всегда хвалился теми шрамами, тремя глубокими царапинами, рассекающими бровь, которые оставил ему зверь в их первой схватке. Хорк считал долгом чести измываться над Мелисаром, он называл его Приручивший Крысу и каждый раз после заливался громогласным смехом. Ему всегда вторили его дружки. Те, кто постарше, не смеялись, лишь холодно расценивали пользу от зверей. Волк, подчиняющийся человеку, был дополнительной защитой деревне, вместе с ним Хорк ходил на охоту и неизменно приносил немалую добычу. Чем же была полезна ласка? Да ничем, и так считал каждый. Даже его мать не одобряла его решения. И хотя она никогда не говорила ему об этом, он видел это по ее глазам.

Все чаще он стал уходить в лес один и надолго. Так далеко, как он, в него не заходил никто, все пользовались лишь протоптанными путями, узенькими тропинками. Мелисар же пробирался через самую гущу, всегда держа кинжал наготове. В лесу было слишком много разных зверей, и чем дальше ты заходишь, тем менее они к тебе приветливы. Здесь он учился ориентироваться по следам, порою часами лежа, не шевелясь, в сырой земле, выслеживая добычу или наблюдая за ее повадками. Он знал, какими тропами медведи ходят к реке, где дикие вепри роются в поисках желудей и в каких деревьях живут совы. Всегда шныряющая где-то неподалеку ласка, бесстрашная и решительная, она придавала ему, лежащему, затаившему дыхание и покрывшемуся испариной, уверенности в себе, когда рядом проходил большой черный медведь. Она часто могла предвидеть опасность там, где Мелисар ее не замечал. Она убивала змей, которые сливались с землей в сумраке деревьев. Если бы не она, он бы давно оказался во чреве медведя или сгнил в травах после укуса ядовитой змеи. Он знал это и любил ее за это, и знал еще кое-что.

Знал, как легко стрела входит в тело волка. Серая шерсть слипается от багряной крови, и подгибаются лапы. Он сотни раз представлял, как убивает волка Хорка, и столько же раз представлял, как Хорк пытается расправиться с его лаской. Да, именно пытается, а после умирает от ее острых зубов, смыкающихся на его сонной артерии. Он часто видел это, когда стрела, вырвавшись из его рук, гонимая тетивой, впивалась глубоко в дерево, пронзая его кору.

Когда все дневные заботы в деревне были исполнены, он шел в лес. И когда ни охотиться, ни выслеживать тени леса ему не хотелось, он бесконечно стрелял из лука. Стрелы ломались, лук трещал, а тетиву не раз приходилось делать новую взамен предыдущей, порванной. В первые разы он доходил до того, что пальцы начинали кровоточить, и все равно продолжал, пока от боли не сводило кисти. После того как стрела неизменно попадала в выщербленный им на дереве маленький кружок размером с медвежий глаз, он сделал несколько таких же кружков на соседних деревьях и тренировался стрелять точно и на скорость, рисуя мысленно на коре лица противников. После представлял их схватку с Хорком и как выходит из нее победителем. Но вернувшись в деревню, как и прежде, слышал насмешки в свой адрес. И если он и злился, наливаясь гневом, то выплескивал его лишь на деревья, утыкивая их всеми стрелами, что у него были.

Мрак все сгущался, и задерживаться Мелисару не хотелось. Он уже направился к тропе, ведущей к Стфорну, когда услышал что-то странное неподалеку. Легкий порыв ветра донес до него что-то похожее на шепот. Он всмотрелся во мрак между деревьями, но тот был непроницаем, ветер стих, и шепот вместе с ним. Мелисар отвернулся и вновь направился к тропе. Ступал он тихо, надеясь услышать вновь шепот, но лес хранил молчание. Когда это уже выскользнуло из его головы и ее наполнили мысли о парящей тарелке жаркого и паре кабаньих ребрышек, ждущих его дома, когда он уже увидел тропу, стоя на отвесном холмике над нею, из леса позади него вновь послышались звуки, и в этот раз они были громче. Парень замер, поглядывая то на тропу, на которую уже приготовился спрыгнуть, то вновь на темный лес позади себя, и в этот момент звук повторился. Теперь, вне сомнений, он разобрал его. Это был смех. Он отчетливо его слышал, исходящий откуда-то из-за деревьев, скользкий и цепляющий. Смех был женский, его чуткий слух сразу же это понял. Он медленно вытащил кинжал из небольших ножен, прикрепленных к поясу сзади. Ласка скользнула куда-то в темноту, она всегда сбегала по его рубашке и штанам вниз, если ей что-то надо было, но теперь она просто сорвалась во мрак, прямо с плеча, это ему не нравилось.

Мелисар медленно перекатывающимся шагом стал возвращаться в лес. Звук то резко повышался, как будто его обладательница прячется за ближайшим деревом, то звучал настолько приглушено и тихо, как будто в сотне шагов от него. Парень покрепче сжал рукоять кинжала и, выставив его немного вперед, пошел быстрее. Сердце его норовило вырваться из оков тела. Его громкие удары отдавались в голове, но стоило прозвучать очередной раз смеху где-то рядом, оно замирало в беззвучии.

Казалось, все остановилось вокруг, и даже сам лес начал вслушиваться в происходящее. Смех становился все менее прерывистым и все более мелодичным, он закрадывался лучом самого яркого света прямо в душу, согревая ее, неся с собой лишь радость, легкость и добро. Мелисаром все еще овладевала тревога, но с каждым мгновением рука с кинжалом опускалась все ниже. Сдержанность медленно отошла на второй план, он больше не крался, переступая павшие ветви, а наступал прямо на них, уже вовсе не таясь.

Между деревьями прямо перед ним мелькнуло что-то бледное, оно проскользнуло бесшумно, исчезнув так же быстро, как и явилось. Мелисар ускорил шаг, кинувшись к тем зарослям, где видел нечто. И лишь только он достиг этого места, как за ближайшим деревом мелькнули локоны серебряного цвета, святящиеся в непроглядной тьме леса.

Он в несколько шагов преодолел расстояние, но за растрескавшейся корой старой сосны был лишь мрак. Смех продолжал литься густым медовым напитком, обволакивая душу и сердце, стремящееся вылететь из груди и, прорвав мрак ночи, найти его обладательницу. Он больше не казался безграничным, и чувство, что он звучит отовсюду, пропало. Теперь Мелисар отчетливо слышал, откуда исходят звуки, и быстрым шагом стремился к этому месту.

Прямо перед ним, вырвавшись из-под крон под блеклый свет луны, наконец выплыла обладательница столь чарующего и манящего голоса. Смеясь, она оглянулась и, игриво подобрав подол длинной юбки, бегом скрылась за огромным, широким кедром. На мгновение у Мелисара сорвалось дыхание, и он остановился, будто ноги его оплели гигантскими и липкими паучьими сетями. И лишь оставшись один во мраке, он понял, что должен делать.

Бегом он преследовал чарующую его своим смехом незнакомку. Где-то мелькал подол ее юбки, где-то она сама поворачивалась к нему и, идя спиной вперед, манила его своим маленьким пальчиком за собой. Кинжал давно остался лежать в густой листве далеко позади, безоружные руки Мелисара теперь тянулись лишь к ней. Она излучала слабое серебряное свечение, длинные густые и извивающиеся локоны ее волос подпрыгивали с каждым шагом ее босых ног. Платье легко проскальзывало сквозь колючие кусты и враждебно изогнутые сучья деревьев. Ее широкая улыбка казалась именно тем третьим после воды и огня, на что можно смотреть действительно бесконечно. Мелисар стремился к ней, позабыв обо всем, что знал и помнил, продираясь сквозь заросли, в которые не рискнул бы заходить и при свете дня.

Стремительным прыжком с низкой ветви старого клена ему на спину приземлилась ласка. Своими маленькими коготками она тут же принялась раздирать его белую рубашку, пытаясь оцарапать его как можно сильнее. Но Мелисар даже не заметил ее появления, его охмеленный смехом красавицы разум не желал больше воспринимать окружающий мир, тело покинуло чувство боли.

Она продолжала извиваться на бегу, легко проскальзывая под низкими и толстыми, обросшими густым мхом ветвями древних деревьев. Ее маленькие ножки мягко пружинили по густому лесному настилу из листьев. Руки то мимолетно касались коры одного дерева, то любовно обвивали другое. Мелисару казалось, что вот-вот – и он коснется ее, достигнет желанного, окунется в объятия света, почувствует долгожданное тепло, сможет вдохнуть запах ее волос, и ее смех станет только его.

Ласка с остервенением продолжала рвать на нем одежду, по спине уже потекли первые тоненькие струйки крови, но он даже не чувствовал этого. Выбежав из тени искривленной сосны, Мелисар оказался на краю небольшой поляны, в конце которой вертикально вверх уходила скала неведомой ему горы. Лишь подножье ее было видно и различимо во мраке, дальше все было покрыто темными пучками мха и застилало взор густым туманом, который чем выше, тем становился все плотнее.

Мягко ступая, светящаяся при свете луны незнакомка медленно шествовала через поляну. Высоко подобрав подол своей юбки, она шла лишь на пальчиках ног, будто испытывая страх разбудить что-то страшное, скрывающееся во мраке под деревьями. Но при этом она не переставала улыбаться, хотя уже и не так игриво, и это не отвергало и не разочаровывало, а лишь прибавляло желания следовать за ней, навевая таинственность. Мелисар тоже перешел с бега на шаг и аккуратно шествовал за незнакомкой. Хоть их и разделяло расстояние в половину поляны, он помнил каждый ее шаг и ступал в точности как она. Легкий ночной ветер мягко перебирал ее длинные локоны, она же, не оборачиваясь, шла прямо к горе.

Ласка, исчерпав свои силы, бессильно повисла на плече Мелисара, вгрызшись в него зубами, но даже это не вернуло его к реальности.

Девушка, наконец достигнув горы, нежно коснулась холодного камня своей бледной рукой. С громким звуком по скале пробежала трещина, вырезая будто дверь. Незнакомка вторым касанием с легкостью ее приоткрыла ровно настолько, чтобы свободно скользнуть туда самой. Уже наполовину скрывшись за дверью, растворив часть себя во мраке горы, она остановилась. Оглянувшись, незнакомка впилась глазами в Мелисара, ее улыбка, как никогда, была переполнена теплом и обожанием, одной рукой она приспустила свое платье с плеча и, проведя напоследок рукой по ледяным камням горы, скрылась во мраке прохода.

Сердце Мелисара норовило разорвать грудь в клочья, одержимый мыслью о том, что она ждет там лишь одного его, он приблизился к горе за несколько мгновений. Аккуратно прошествовал в проход, даже не задумываясь, что под накидкой мрака может таиться самая большая ошибка в его жизни, а простой шаг через порог может обречь не годы мучений. Ласка просто зажмурилась, если бы не древняя магия закопанного перстня, она бы давно уже укрылась в глубокой норе на другом конце леса, но чары предков не давали ей и шанса отступить. Он сделал шаг, второй… Непоколебимая даже лунным светом темнота сомкнулась за ним. Каменная дверь закрылась.