Читать книгу Рожденный в ГСВГ - Евгений Келпш - Страница 7

Заканчивался золотой киевский октябрь, закончились и полевые испытания действующих макетов изделия «Памятка-2». Радиоуправляемые трактора до особого распоряжения встали в боксы, личный состав вернулся в расположение. Казарма, в которой располагался наш батальон, хоть и была пятидесятых годов постройки, по своей комфортабельности превосходила все подобные строения, которые я встречал позднее.

Во-первых, она была просторной и светлой, с высокими потолками, места и воздуха хватало. Первая и третья роты размещались на втором этаже, койки стояли в один ярус. Во-вторых, в расположении были душевые и горячая вода. В-третьих, в здании хватило места всем подразделениям и службам батальона, в полуподвале находились тыл батальона, финансовая часть и телефонный узел, а также учебные классы и большой спортивный зал, на первом этаже кабинеты командира батальона, начальника штаба, заместителя по политической части, ЗНШ, строевая часть батальона и актовый зал, по совместительству служивший общей батальонной Ленинской комнатой, помещение дежурного по батальону. На втором и третьем этажах размещался личный состав, располагались канцелярии командиров рот и комнаты командиров взводов, оружейные комнаты, кладовые, умывальники с туалетами, бытовые комнаты.

Такое компактное размещение было очень удобным, все батальонные службы под рукой. Только вотчина Заместителя по вооружению – техническая часть, находились в Парке боевых машин. Первый Отдельный Гвардейский Инженерно-сапёрный батальон специальных работ состоял из трёх рот: первая – радиоуправляемых роботизированных средств, два взвода, и.о. командира роты и командир первого взвода – Ваш покорный слуга, вторая – специальных работ – три взвода, самая многочисленная рота, имевшая на вооружении тяжёлую гусеничную инженерную технику в количестве 30-ти единиц и по два экипажа на каждую машину. С водителями автомобилей транспортной группы насчитывала около девяноста человек личного состава, из которых 2/3 – сыны Средней Азии.

Командир роты – «афганец» гвардии старший лейтенант Петя Овчинников, родом из-под Ивана-Франковска. Закончил Каменец-Подольское Училище, десантную роту. Начинал службу в Десантно-штурмовой бригаде, потом командовал группой охраны В. И. Варенникова, в ДРА отбыл два срока по собственному желанию, имел две «Звёздочки», «Отвагу», «За БЗ» и все прочие положенные регалии, после тяжёлого ранения был списан из ВДВ в Инженерные Войска.

На описываемый период взводный у него был один – только что заменившийся из Чехословакии старший лейтенант, грамотный и очень добродушный офицер. Третья рота – инженерно-сапёрная, два взвода. Командовал ротой Витя Федотов, невозмутимый гвардии старший лейтенант, питомец ТВВИКУ. Его рота была немногочисленной и самой укомплектованной командными кадрами: в роте и командир взвода присутствовал, Саша Рудич, тюменский выпускник 90-го года, живший в частном доме через забор от бригады, и старшина, и старший техник.

Ещё в батальоне имелись отдельные взвода – ремонтный и материального обеспечения, и отделение связи, в котором служили девушки-телефонистки. Девушки были весьма хороши и высоко котировались у солдат и сержантов 3-го и 4-го периодов службы, в связи с чем, пользоваться телефонной связью в ночное время считалось бестактным.

Командовал батальоном гвардии майор Владимир Николаевич Кунцевич, внешностью очень напоминавший портреты Николая I-го с усами, Штаб батальона возглавлял гвардии майор Гензе Генрих Робертович, тыл – гвардии майор Миша Саакян, окормлял нас идеологически и политически гвардии майор Бантюк, а вот фамилию зампотеха я напрочь забыл, хотя личностью он был весьма своеобразной.

313-я Отдельная Гвардейская Берлинская Инженерно-сапёрная бригада специальных работ имела окружное подчинение, дислоцировалась в Броварах, и состояла из четырёх отдельных батальонов: нашего 1-го ОГвИСБ Специальных работ, Отдельного гвардейского инженерно-дорожного батальона, Отдельного гвардейского понтонно-мостового батальона и Отдельного гвардейского батальона полевого водоснабжения, плюс подразделения материально-технического обеспечения, химики, разведчики, связисты и рота управления. Основная задача мирного времени – ликвидировать последствия техногенных аварий и природных катаклизмов.

В зоне отчуждения ЧАЭС постоянно находились наши подразделения и занимались рекультивацией территорий. Почти все офицеры и прапорщики прошли и Чернобыль, и зону землетрясения в Армении, привлекались к инженерному обеспечению ввода войск в Баку в феврале 1990-го года, помимо этого постоянно обеспечивали окружные учения и занимались разминированием. В общем, в каждом причинном отверстии подразделения бригады играли роль затычки.

В связи с этим в бригаде сложился весьма своеобразный коллектив и климат. Напугать офицеров и прапорщиков было сложно, подхалимаж и стукачество искоренялись на корню. Присутствовал этакий бесшабашный «пофигизм», но в разумных пределах. Заслужить доверие и уважение можно было самоотверженным трудом, умением вовремя прийти на помощь товарищу и держать язык за зубами.

Кромешных разгильдяев довольно быстро изживали, любители вылизывать начальству интимные места убегали сами. Мне как-то раз пришлось три раза подряд, без замены, отстоять дежурным по батальону, подменяя загулявших «афганцев», и это существенно повысило мой рейтинг нормального войскового офицера.

Нас, вновь прибывших в бригаду офицеров, на первое время разместили в спальном помещении кадрированного батальона, расположение которого находилось в этой же казарме, но вход был с тыльной стороны. Помимо выпускников училищ, были ещё офицеры, заменившиеся из Групп войск.

Поначалу колхоз был знатный, обобществлению подверглось практически всё: модные гражданские шмотки, плееры и кассеты, посуда, чайники, чай, сахар, кофе, еда. Умывальник и санузел были жутковатые, но мы ходили принимать душ ко мне в роту. В углу спального помещения стоял перманентно накрытый стол, на котором иногда появлялись крепкие напитки. Выспаться нормально в этом фаланстере было непросто, потому что кто-то видик смотрел, кто-то в карты играл, кому-то посреди ночи приспичивало чаю попить.

Но самый жёсткий хардкор, не желая того сам, учинил всё-таки я. Дело в том, что перед отправкой на сборы молодых лейтенантов у меня почти закончились деньги. Дело житейское. А в Киеве, в Конвойной бригаде внутренних войск, помощником инженера бригады служил мой старший училищный друг Аркадий Касьяненко (нынче он священник). Петрович вырос в военном оркестре, начальником которого был его отец. Играл он на всём, из чего можно извлекать звуки, а парень-то был совсем нехрупкий, гиревым спортом занимался.

В Училище он был бессменным соло-гитаристом в курсантских группах, а я – солистом. В Киеве я частенько у него гостил, гнали мы на кухне самогон посредством аппарата, изготовленного обитателями ИТУ, да песенки всякие пели, иногда придумывая их на ходу.

Так вот, поняв, что денег у нас у обоих негусто, взяли мы гитару, шляпу с широкими полями, баллончик «Черёмухи» да телескопическую дубинку конвойную, так, на всякий случай. И бодренько отправились в «трубу» – длиннющий подземный переход под площадью Жовтневої революції. Так в то славное время назывался нынешний Майдан Незалэжности. Четыре часа веселили мы проходящую публику, благо, августовский вечерок был на славу. Хотите верьте, хотите нет, но «налабали» мы аж 360 советских рублей, больше, чем моё денежное довольствие за месяц. А самым цимесом была девушка Таня из города Жданова, которая самым разбойным способом меня «сняла».

Хорошая такая девушка была, доченька комбата-майора, училась в педагогическом. А вообще, мне почему-то на Украине везло на Тань, но это история следующая. Распихали мы кэш по карманам, Танечка у меня на руке эдак элегантно висела, и тут подошли к нам мальчуганы в спортивных штанах и кожаных курточках из кусочков и предложили уплатить 50%-й налог. Петрович, не откладывая развязку надолго, попшикал «Черёмухой», я дубинкой поработал, Танечка повизжала немного от восторга девичьего, после чего мы оперативно удалились на такси.

А мобильных телефонов-то не было тогда, и социальных сетей тоже. Расстались мы с Таней вскорости нежно, думали, навсегда. Не тут-то было. Между нежностью и сексом очень зыбкие границы, оттого весёлым кексам просто в жизни заблудиться! В киевский период сборов встретились мы с Танюхой в Гидропарке, на пляже молодежном днепровском. Формат армейских мемуаров не позволяет описать встречу в подробностях, я был под шофе, Таня соскучилась. Не было никаких комплексов у советской молодёжи в описываемый период времени, никаких и совсем. И вспыхнул наш осенний роман с нешуточной силой, Татьяна в понтонный полк, где мы жили, приезжала на КПП каждый вечер. Киев ночной раскрывал нам, свои объятия, а днём я спал везде, даже за рычагами боевых машин. Дошло дело до полного андерграунда в виде койки в бытовой комнате нашей казармы, дасс…

Ну да ладно, и это прошло. Нёс я службу уже в бригаде броварской, вспоминая лишь иногда эту Девушку из Нагасаки (замечательная песня в исполнении Джеммы Халид). Как-то, в начале ноября, сдаю я, значит, караул Паше Горчакову, и тут телефон звонит с КПП: «Товарищ гвардии лейтенант, к Вам девушка приехала». И конечно же, зовут её Таня, то ли девушку, а то ли виденье… Как она меня нашла, непонятно. Ладно, провёл я её предерзостно на территорию воинской части, в кибуц наш не вполне кошерный. Повезло, народ отсутствовал. А часть офицеров к этому времени уже съехала, семейные квартиры сняли, так что оставалось нас там человек пять.

Ну, Таня решительно так инициативу в свои нежные ручки взяла, а после караульных суток даже молодой организм хочет СПАТЬ! Куда там… В период короткой паузы между девичьими порывами раздалось топанье на лестнице и грохот в запертую дверь – гвардейцы с вечерних мероприятий спать пришли. Дальнейшее описывать не буду. Могу только одно сказать: хмурым ноябрьским утром измочаленные гвардейские лейтенанты усадили гарну дивчину в таксомотор и дружно перекрестились.

Вообще, весело жили мы в это славное времечко. Как выпадет денёк выходной, так и увлекут нас кони на Крещатик, в одноименный бар, а настойку «Мицну» мы с собой принесём, по коктейлю возьмём для приличия, и давай с людьми знакомиться, кругозор расширять. То с художником заслуженным и его натурщицами зажжём, то с бандитами – разнообразный народ нам попадался. Но это всё, так сказать, неслужебные темы. «А настоящий подводник думает о кораблях!» – как поёт товарищ Гальцев.

Примерно в это же время случился мой первый визит в недоброй памяти город энергетиков Припять. Как-то вечером приехали в бригаду неожиданно два Валентина – Начальник инженерных войск ККВО В. М. Яремчук и мой Отец. Пообщались накоротке с комбригом, выловили меня, и укатили мы ужинать к Валентину Мефодьевичу. А с утра пораньше поехали мы с Отцом в турне по живописным радиоактивным местам – сначала в город Чернобыль, потом в саму Припять.

Отец проводил совещания с энергетиками и с руководством организаций, занимавшихся мониторингом ситуации на ЧАЭС и дезактивацией объектов. Больше всего удивила организация «Спецатом», расположившаяся в самой Припяти. А в этом «Спецатоме» вообще сознание вздыбило обилие молодых, симпатичных женщин в «афганках» и с дозиметрами на лацканах. И глаза у всех воспаленные, красные.

Ладно, мужики, пенсионеры военные, работали в этой конторе вахтовым методом, две недели на объекте, две дома. Денег получали много – в среднем, по 800-т рублей в месяц плюс командировочные и проезд на ведомственном транспорте. И всякие блага: видеомагнитофоны да холодильники иностранные, машины без очереди. Люди работали для детей и внуков, на износ. Но женщины! Им-то какого рожна там надо было? После нескольких месяцев работы в Припяти кого они смогли бы родить? И смогли бы?

От Чернобыля до Припяти шоссе, как взлётно-посадочная полоса в аэропорту Борисполь, и грунтовый «дублёр» рядом, для гусениц. Проезжали мимо самой АЭС, мимо рыжего леса. Вскоре во рту появился противный металлический привкус, голову сжало, как обручем. Припять – вот уж Град Обреченный. Красивые, современные дома, широкие улицы и – никого.

На балконах кое-где уже появились молодые деревца, радиоактивный Лес беззвучно наступал на город, на улицах которого уже четыре года горели желтым светом фонари. Потрясло объявление у Дома культуры энергетиков. Добротный такой стенд, застекленный, а под стеклом афиша: «26-го апреля в ДК Энергетиков состоится дискотека „Сталкер“» Накаркали, юмористы хреновы, дискотека получилась в масштабе страны и на многие годы.

ЧАЭС после аварии.

Посовещались в «Спецатоме», специалисты этой организации участвовали в формировании тактико-технических требований к комплексу «Модуль», поехали назад, в Чернобыль. Там снова совещание, энергетикам очень нужна была дистанционно управляемая инженерная техника и личный состав для рекультивации территории. В помпезной столовой отобедали традиционным борщом и огромными стейками из лосятины. О происхождении последней думать не хотелось. К вечеру вернулись в Киев, Отец спешил на поезд в Москву, я отбыл в бригаду. На душе было муторно и болела голова, белки глаз покраснели.

Повезло застать нашего самогонного гения Борю Мазурёнка на месте, он, посмотрев на меня, только головой покачал и молча вынул из шкафа литровую бутыль. После 300-т граммов 60-ти градусной хлебной отпустило. А Отец был на ЧАЭС с первых дней катастрофы, это под его руководством строили саркофаг, знаменитые снимки четвертого блока, сделанные с вертолёта, хранятся у нас дома в оригинале, в этом вертолёте Отец облетал станцию. Чернобыль догнал его уже в 2000-м году. Он сгорел менее, чем за год, Царство ему Небесное и Вечная Память.

А служба, между тем, продолжалась. После осеннего приказа и демобилизации отслуживших воинов, в роте стало совсем пустынно, товарищ «Вакант» стал самым массовым персонажем в ротной ШДК. Бойцам приходилось отдуваться за себя и пару-тройку «тех парней», возникли сложности с суточным нарядом, если дневальных меняли регулярно, то сержантам – дежурным приходилось иногда нести службу по двое суток подряд.

Вот в такое напряжённое время, в воскресный день, бдел я в качестве ответственного по батальону. И тут случился грандиозный «кипиш» – нежданно – негаданно в батальон «свалился» этап молодых специалистов из учебной части 67665 в Тапа. Мне следовало их разместить, накормить, а в понедельник за ними должны были приехать «покупатели» со всех частей Киевского Краснознаменного Военного Округа. Пока суть да дело, рассадил их в актовом зале батальона. Сопровождающий капитан вручил мне списки личного состава, сопроводительные документы, и был таков.

Я доложил комбату, он долго и виртуозно говорил по-французски и вскорости бодренько прибыл в батальон. Вызвали интендантов, подготовили для бойцов то самое спальное помещение, где незадолго до этого холостяковали мы, вновь прибывшие офицеры. Я спросил Кунцевича, есть ли разнарядка на наш батальон? «Да бес его знает, должна быть», – обнадёжил меня гвардии майор. Убедившись, что воины будут накормлены и спать уложены, комбат удалился домой, строго-настрого наказав мне от молодых не отходить, дабы никаких неуставных пакостей не допустить.

Сводив детишек в столовую, снова рассадил их в актовом зале, сам уселся за столом на сцене и задумчиво уставился в зал. Механики-водители, бульдозеристы, экскаваторщики… Зеленые «афганки», вещмешки к груди прижаты, глаза испуганные, лица полудетские. В основном, Чёрное море – абсолютно Средняя Азия, и редкие светловолосые светлолицые островки.

И тут меня озарила сногсшибательная идея. Стараясь не думать о последствиях, и вообще, не думать, я отдал команду, за которую в нынешнее время можно и под статью «экстремизм» попасть. Короче, «Все белые – встать!» – скомандовал я. И, не давая себе и им опомниться, продолжил: «С вещами, на второй этаж бегом марш!» Началась возня, задвигались, затопали десятки ног.

Собрал их возле каптёрки, послал за старшиной. Вещмешки в каптерку, военные билеты и удостоверения классных специалистов мне. Продовольственные, вещевые, денежные аттестаты старшине. Он, увидев эту картину маслом, только присвистнул и живенько принялся бойцов размещать, благо более половины коек в расположении пустовали.

Внимание моё привлёк серьезный, коренастый сержант, явно, не первого периода службы. Пригласил его в канцелярию, сержанта звали Герман Германович Эрб, мама немка, папа – литовец, МС по боксу, в Тапа он был заместителем командира учебного взвода, старшим сержантом. Его курсантиков обидели действием посторонние сержанты, за что были Германом нещадно биты, а благородный нордический парень понизился в звании и был из учебки изгнан. Назначил его старшим над молодым пополнением, воинов сводили в душ, пересчитали по головам и уложили баиньки.

А я уединился в канцелярии и приступил к изучению личного состава. Мама дорогая! Из всех двадцати с лишним похищенных мной военнослужащих у считаных единиц местом призыва была НЕ Прибалтика. Даже совершенно нейтральный Вася Смирнов и тот призвался из Риги, и в графе национальность красовалось «латыш», ещё там был кошерный литвин Иванас Коробейников, некий загадочный Эдвин Букофф (как выяснилось, изначально это был Эдик Буков, но тяга к этническим корням победила здравый смысл), сельский добряк Раймондас Козулис и прочая, и прочая, и прочая.

Из русско-украинско-азиатской рота моя превратилась в железную дружину балтийских стрелков, этакий фрайкор. Утро понедельника обещало быть томным, и оно не обмануло моих ожиданий, когда начали стекаться офицеры-покупатели. Но комбат подставил мне своё крепкое плечо, и почти всех воинов мы отстояли, и, самое главное, Германа Справедливого. В нагрузку мне всё-таки вручили парочку улыбчивых казахов и одного загадочного туркмена, но, в целом, моя авантюра с рейдерским захватом молодого пополнения прошла успешно. Вот не было у меня страху в молодые годы, возможно, от неопытности, или ещё от чего.

Итак, моя нахальная авантюра с доведением численности вверенного мне подразделения до почти штатной, как ни странно, закончилась успешно. Вскоре прибыли ещё воины из Ахтырки, Волжского, Деснянской дивизии. Мне добавили молодых призывников из Черниговской и Полтавской областей, немного, по два человека с каждого потока. Прибавилось штыков во 2-й и 3-й ротах. Молодые, не приведённые ещё к Присяге, находились на «карантине» и проходили КМБ при нашем батальоне. Ответственным назначили меня, я подтянул Эрба (Германа Справедливого), Казлаускаса и проверенного Рахимова.

Во временном учебном взводе было 23 молодых воина, ЗКВ я назначил Германа Эрба, командирами отделений – Рэмунаса Казлаускаса и Рустама Рахимова. Герману вернули звание старшего сержанта. Поселили взвод в расположении моей роты, поставив для них койки в два яруса. Постепенно налаживалась плановая работа: я успевал проводить занятия с будущими гвардейцами и заниматься повседневными делами роты, готовиться к новому учебному периоду и к приведению к Присяге новобранцев.

Довольно неожиданно у нашей 1-й гвардейской роты появился штатный командир – гвардии старший лейтенант Серёжа Тамарский, переведенный на повышение из батальона полевого водоснабжения. Был он выпускником третьей роты механического факультета нашей родной Ждановки, калининградцем, по выпуску попал в Группу войск в Монголию, о чём вспоминал со смешанным чувством иронии и отвращения. Понять можно – человек, выросший на курортном берегу Балтийского моря в степях чингизидов ощущал себя довольно странно.

К тому же, был он счастливым супругом красавицы-жены, тоже калининградки, и обладателем двухкомнатной квартиры в городе-герое Киеве. Из «отягчающих» семейных и бытовых обстоятельств имелись папа в Калининграде – загадочный полковник УВКР КГБ СССР и автомобиль «Иж – комби». Короче, Сергей искренне считал, что служебный долг Родине отдал сполна, роту принимать у меня не стал, в первый же день совместной службы подал рапорт на увольнение, пожал мне руку, пожелал успехов и пригласил без церемоний приезжать к ним с Оксаной в гости на семейные ужины…

В расположении батальона появлялся он один раз в неделю, иногда снисходя до несения службы дежурным по нашей отдельной гвардейской воинской части. Надо отдать должное мудрому комбату – он, не дожидаясь кадровых решений, которые в те времена созревали долго и мучительно, вывел Тамарского за штат, меня переназначил Приказом «Исполняющим обязанности», чем сохранил мне денежное довольствие ротного. В общем, жили мы так, не тужили, ежедневно внося посильный вклад в повышение боевой готовности, укрепление обороноспособности и воинской дисциплины.

А воинская дисциплина, между тем, понималась частью военнослужащих срочной службы третьего и четвертого периодов весьма и весьма специфически… Особенно в азиатской 2-й гвардейской роте специальных работ. Надо сказать, никак она, дисциплина воинская, там не понималась, в отсутствие грозного командира роты власть переходила в лапы нойонов и нукеров, взвода и отделения превращались в улусы, общность народов Советского Востока расползалась на жузы, кланы и просто шайки негодяев. Учитывая отсутствие в подразделении замполита и двух из трёх положенных командиров взводов, усмирять этих ордынцев было некому.

Не каждый ответственный по Бригаде мог рискнуть подняться на третий этаж, в этот Халифат, после команды «Отбой». Да и батальонные офицеры частенько ограничивались внешним осмотром дневального по роте, не портя себе настроение путешествием по закумареным конопляным дымом расположению и каптёркам. Я, в свою очередь, будучи дежурным или ответственным, неистово исполнял обязанности доброго наставника при помощи черенка от большой сапёрной лопаты БСЛ-110, виртуозного владения родным языком и бесценного опыта потомственного солдафона, детство которого прошло в казарме… Спасибо Папе.

Кстати, Отец, насколько я помню его в батальонном звене, никогда на подчиненных не кричал. Наоборот, он понижал голос и как-то утробно рычал или урчал, что ли. Но солдатики гнева его боялись несказанно и старались до греха не доводить.

Отец научил основным принципам руководства солдатами срочной службы: не врать подчиненным, не оскорблять и не унижать, не срывать своих эмоций, давать солдату всё, что ему положено и уметь требовать это положенное с интендантов, при необходимости, отдать солдату свой СРП, или закупить принадлежности или дополнительное питание для подразделения за свои «кровные», не отдавать необдуманных распоряжений и приказов, а отдав, любой ценой добиться исполнения, умело сочетать принуждение, наказание и поощрение, не иметь любимчиков среди личного состава, быть честным и исполнительным офицером, во всём быть методичным, настойчивым и последовательным. Просто, не правда ли? Чтобы в 23 года изо дня в день так жить, надо иметь стальные нервы и 300 с хвостиком лет воинской династии.

Одним словом, несмотря на то что я был во всех смыслах молодым офицером, «совет старейшин» Халифата меня признавал и в меру необходимости, подчинялся моим распоряжениям и приказаниям. Тем более, что дальше элементарного выполнения требований распорядка дня и здравого смысла, мне вторгаться в их общинно-родовой уклад этой самой необходимости не было.

И всё бы оно было ничего, но однажды ночкой тёмною, непогожею, шайтан товарищей азиатов попутал, перекурили они каннабиса окаянного, пережевали насваю ядовитого. Кому-то из нойонов в голову затуманенную идея гениальная пришла: спуститься с гор, то бишь с третьего этажа на второй, и «построить» мою светлоголовую 1-ю роту, а заодно и молодых погонять, потешить удаль неутомимых всадников без головы.

Момент для нашествия выбрали правильно: дежурным по батальону заступил робкий гвардии старший прапорщик пенсионного возраста. Петя Овчинников, командир этой роты легендарной, в командировке на полигоне технику грузил с ремонтным взводом и лучшими своими мехводами, единственный командир взвода после вечерней поверки отбыл в город Бровары, на съёмную квартиру. Я тоже спать пошел в квартирку нашу холостяцкую, в дом офицерского состава в бригадном военном городке, где, усилиями комбата, койко-места нашлись и Петру Овчинникову, и мне.

Жил с нами ещё гвардии старший прапорщик Саша Розум, командир взвода материального обеспечения роты управления Бригады. Благодаря ему, сало солёное и копчёное, капуста квашеная, консервы «Завтрак туриста» и сгущёнка у нас не переводились. Но Саша вскоре зазнобу нашёл в Броварах, и вечерами её развлекал, на квартирку наведывался редко. Так вот, пришёл я, значит, домой и, предвкушая заслуженный отдых, чаёк попивал да галетами пайковыми со сгущёнкой закусывал. Хорошо было, спокойно так на душе, забрался я в кроватку, освещение выключил, припомнил задачи инженерного обеспечения боя в обороне и, на 7-й или 8-й задаче, крепко заснул…

И снится мне сон тревожный, будто сигнализация звуковая от вскрытой оружейной комнаты звонит-надрывается, и голос чей-то далёкий, отчаянный, всё какого-то «таварища лейтенанта» зовёт. На каком-то мгновении сна реальность вломилась в сознание и наконец включила его: надрывался звонок на входной двери, кулаки и пятки барабанили в дверь и орал истошно на лестничной площадке посыльный. Распахнул я двери и увидел узбечонка перепуганного, с глазами распахнутыми и круглыми. Пальчиком он в сторону расположения тыкал и всё пытался мне объяснить что-то, но получалось не очень, примерно так: «таварища лейтенанта гвардия, ой, таварища гвардия лейтенанта, тама, тама.. Писеец! Ой, писеец тама…»

Спорткостюм, Петины прыжковые берцы, пару взрывпакетов и презентованный однокашником по Училищу, служившим в конвойной бригаде ВВ, баллончик «Черёмухи». Всё, погнали, благо, до казармы метров 200. Вбегаем мы с посыльным на плац строевой перед расположением нашего славного батальона, и вижу я картину апокалиптическую: окна 2-го и 3-го этажей распахнуты, по газону люди в исподнем ползают, из окон вой несётся гибельный и тени пляшут страшные. Бегу, себя не помня, в роту свою кроткую, супостатами в отсутствие моё поруганную. Успеваю боковым зрением зафиксировать дежурного по батальону, схоронившегося в дежурке за сейфом с пистолетами.

Влетаю на 2-й этаж – никого, окна на распашку, всё вверх дном, с коек дужки спинок сорваны, сапог и ремней поясных нет. Сверху – грохот страшный и вопли, плач и скрежет зубов. Бегу в «Халифат», а там действительно, пушистенький такой северный зверёк из отряда хищных и семейства псовых…

Включив иерихонскую трубу, бросаю в гущу бранной сечи взрывпакет, тут же в выломанную дверь каптёрки – второй. «Бах-Бах!!!» Вспышки, гром, клубы дыма. Продолжая неистово орать, готовлю к применению СДЯВ, но не потребовалось. Побоище прекратилось, и взору моему лютому предстала картина, достойная кисти художника-баталиста, из цикла «подлинная история полного разгрома татаро-монгольского ига».

По углам, под койками, в шкафах с шинелями, просто на полу в центральном проходе жестоко страдали забывшие требования Общевоинских Уставов ВС СССР военнослужащие 2-й гвардейской роты специальных работ и примкнувшие к ним обесславленные воины отдельных взводов и 3-й роты, имеющие выраженную этническую принадлежность к Народам Советского Востока. Над ними грозно и неотвратимо, как пресловутые сомкнутые ряды средневековых тяжёлых пехотинцев, доминировали ландскнехты 1-й гвардейской роты радиоуправляемых роботизированных средств, имеющие в левой руке щит – табурет, в правой – дужку от спинки кровати. Лёгкая пехота зловеще помахивала поясными ремнями.

У прибалтов были глаза и лица берсерков, объевших рощу с мухоморами, фольксдойче Герман Справедливый бился безоружным, олицетворяя тевтонскую ярость. Бедные, бедные наивные азиаты, какую вековую жилу вулканическую они разбудили! Не учили их истории Великого княжества Литовского и немецких военно-религиозных орденов, не поняли они, что великаны белокурые и светлоглазые только с виду такие белые и пушистые, и что это только говорят и кушают они неторопливо, а вот лупят обидчиков очень даже сноровисто, и чувство национальной идентичности, а по-простому – землячество, развиты у них столетиями борьбы и очень обострённо.

Разведя противоборствующие стороны по расположениям, дал своим команду «построение через 10 минут в центральном проходе, форма одежды №4», спустился в дежурку, извлёк из схрона дежурного, доложил по телефону комбату, замполиту батальона и НШ. Кунцевич распорядился сыграть обще батальонный «Алярм!» Пока собирались командиры и начальники (а время местное было около 01:30), быстренько произвёл первичный опрос участников боестолкновения.

Всё было ясно и просто: обкуренные азиаты около 24:00 прибыли в расположение 1-й и 3-й рот, подняли своих земляков и предложили всем белым вешаться, после чего попытались скомандовать: «Духи, строиться на взлётке»! Заместитель командира 1-го взвода 1-й роты гвардии старший сержант Эрб Г. Г., предложил пришельцам идти в своё расположение и выполнять распорядок дня. И был в нецензурной форме послан, после чего недисциплинированные солдаты начали пинать табуреты с обмундированием военнослужащих 1-й роты и «карантина» и громко на них кричать. Первыми, как и положено, поднялись сержанты и дали не всем понятную команду: «mušti azijiečius»! и понеслось…

Поначалу, балтийский фрайкор хотел просто отмутузить вторженцев и завершить воспитательную работу, но генетика взяла своё, горячие литовские, латышские и к ним примкнувшие парни быстро вошли во вкус и перенесли боевые действия на территорию супостата. Необходимо принять во внимание, что ребята прибалтийские очень дружны были со спортом, как с единоборствами, так и с баскетболом и гандболом. И «физика» у них была фактурная: Казлаускас, Козулис, Урбанис, Паулюс – великаны-баскетболисты, Коробейников, Букофф – крепыши-гандболисты, Эрб – МС по боксу…

У юрких, нахальных, но компактных азиатов шансов в этом побоище не было, да и не рассчитывали они на такой мощный и организованный отпор. Кое-кто в окна попрыгал со второго этажа, остальные были повержены уже в расположении «Халифата». Дуракам и пьяницам, а также поклонникам каннабиса, везёт, обошлось без серьёзных травм: вывихи, ушибы, растяжения, рёбра немножко поломаны, фингалы зачётные. Имущество военное тоже не особо пострадало.

Между тем, прибыли комбат Кунцевич, НШ Гензе и замполит Бантюк. Появились начальники 3-й роты в полном составе, взводный и старшина 2-й, командиры отдельных взводов. Комсомолец батальона гвардии лейтенант Крутов из Киева на таксомоторе примчался в состоянии крайнего озлобления.

Как говорится, время разбрасывать камни закончилось, наступила пора их собирать. Батальон в полном составе был построен на плацу, проверили по книгам наличие личного состава и слово взял Командир… Потом замполит. Потом НШ. Ближе к 04:30 развели шалунишек по расположениям, рядовых «отбили» и продолжили ПВР с сержантским составом и активом. НШ, тем временем, принял от меня подробный письменный рапорт о ЧП в подразделении, снял со службы горе-дежурного и преподнёс ему заслуженное Эн-Си-Си, замполит с комсомольцем в паре пили кровь взводному и старшине 2-й роты. В общем, все были при деле. За 30 минут до подъёма отпустили горемык срочной службы, и за нас приватно взялись комбат и замполит, совместив служебное совещание с открытым партийным собранием.

Отплясавшись на костях за свой порушенный сон, приняли Соломоново решение: бойцов не наказывать, мне – устный выговор за то, что… Ну, в общем, устный. Остальным – по мере вовлеченности сторон в конфликт, больше всех прилетело бедному Пете Овчинникову, который на полигоне, себя не жалея, погрузкой техники занимался. Но, ротный отвечает за всё. Ему и «строгач» в служебную карточку, и «строгач» по партийной линии, и отпуск немедленно после Нового года… С проведением оного при части. И это ветерану «Афгана», эх…

Ротному 3-й роты в той же пропорции, но без наказания отпуском. Больше всех изумился комсомолец Саша Крутов, когда ему отвесили выговор в служебную и выговор по партийной линии за слабый уровень политико-воспитательной работы в батальоне. А дома ему ещё от бати досталось, генерала Крутова, начальника Особого отдела ККВО. Суровые нравы были в Красной Армии, однако.

Надо сказать, что отделались мы всё же малой кровью, обще бригадного разбора не было, обошлось без военной прокуратуры и прочих неприятностей. Для меня эта нехорошая, в целом, история имела следующие практические последствия:

– Никто не посягал более на суверенитет моей роты, честь и достоинство её военнослужащих.

– Самым жёстким наказанием для вверенных мне воинов было изгнание из воинского коллектива в другое подразделение, и, наоборот, когда хотели солдатика уберечь от «неуставняка», его переводили к нам. Иногда это порядком доставало.

– Вокруг моих балтийцев сложился нормальный коллектив, в том числе, и ребят из других подразделений батальона, тех, кто хотел спокойно отслужить и уйти домой с положительной характеристикой.

– Мой личный рейтинг с этого момента уже позволял мне руководить ротой дистанционно, работая с сержантами и неформальным активом, все субботы и выходные я и Саша Крутов поделили в качестве заслуженных ответственных по батальону.

– К нам на перевоспитание стали «подбрасывать» товарищей из аппарата ККВО, что тоже не радовало, но имело свои организационные бонусы.

В частности, из спортивной роты Округа продан мне был в дисциплинарное рабство славный парень из города Еревана, перспективный греко-римский борец, имевший неистребимую тягу к дому. Из каждого очередного побега его обратно привозил родной дядя, уважаемый человек, после пятого эпизода юношу доверили мне. Я дядю сразу пригласил в гости, не дожидаясь привычного повода. Дядя снял квартиру в Броварах и пробыл с нами до печальных событий августа 1991-го года, после которых оба достойных представителя армянского народа законно покинули пределы УССР.

Ну, а жизнь и служба, между тем продолжались. В самом начале мокрого и холодного украинского месяца груденя получил командир батальона привычный для нас приказ сформировать из личного состава рекультивационную команду, назначить старшего, которому предстояло дополнительно принять у инженерно-дорожного батальона соответствующую технику и людей, и отправить эту сводную группу на границу Чернобыльской зоны отчуждения с целью проведения работ по рекультивации испоганенных территорий. Для организации взаимодействия с местными органами власти и общего контроля к нам прибыл матёрый старший прапорщик из Штаба ККВО.

Припять. Город-призрак.

Задача серьёзная, считай, почти что боевая, наведенная радиация она такая, коварная, да и вообще, любая дальняя командировка большой группы солдат и сержантов вкупе с инженерной и автомобильной техникой – это потенциальная опасность по всем видам ответственности, от дисциплинарной, до материальной и уголовной, тьфу-тьфу-тьфу.

Кунцевич к делу подошёл серьёзно и старшим назначил заштатного Сергея Тамарского, нарисовав ему красивую перспективу личного ходатайства по поводу его увольнения и статуса участника ликвидации аварии на ЧАЭС в качестве дембельского бонуса. А нам за работы в ЧЗО даже в начале 90-х этот статус присваивали, ибо период полураспада у ядерного топлива очень длинный, и фонят источники альфа-бета-гамма излучения исправно.

Так вот, Серёжа поначалу согласился, подготовили Приказ по части соответствующий, отобрали бойцов из числа прибалтов и вменяемых воинов из других рот, выделили транспортную машину «Урал-4320» с тентом, дорожники представили своих солдат и технику: 2 тягача КрАЗ-255Б от тяжёлых механизированных мостов с прицепами – трейлерами, два бульдозера Т-130М, КАМАЗ-самосвал. До отъезда оставалось пару суток, и тут Сергей включил заднюю передачу и отбывать в ЧЗО наотрез отказался. В итоге, поехал я с командировочным предписанием, в котором было указано всё, кроме личности командируемого. И в Приказе батальонном осталось место для внесения данных счастливчика.

Бойцам выдали подменное зимнее обмундирование и ОЗК, одеяла, усиленные СРП, сало, чеснок, лук. Я второпях особо собираться не стал, одел свитерок шерстяной и «афганку» зимнюю, захватил из закромов наших консервов разных, да и готов уже. И поехали мы…

Из ППД в Броварах, в объезд Киева на населенный пункт Ораное Иванковского района Киевской области. Там находилась Чернобыльская квартирно-эксплуатационная часть, в которой мы должны были разместиться и орган власти, в котором отмечали командировочные документы.

Ехали мы трудно и очень долго, потому что медленно: с трейлерами в колонне особенно не погоняешь. Выехали около 9:00 по Киеву, приехали в Ораное уже в ранних зимних сумерках, около 15:30, 125 км ехали более 6-ти часов. Бойцы в кузове «Урала» порядком задубели, но это был ещё не конец пути: надо было найти начальника КЭЧ и решить вопрос с размещением. Мудрый старший прапорщик эту миссию взял на себя, воинского начальника нашли в сельсовете, там же и все документы оформили сразу, то есть поставили подписи, скрепили печатями, остальные мелочи на наше усмотрение.

В Чернобыльской КЭЧ находились постоянно её начальник – худющий подполковник с воспаленными глазами и нездоровым коричневым цветом кожи, а также четверо вольнонаемных: водитель ММЗ, кочегар, электрик и сантехник, он же сварщик. Люди получали очень приличные зарплаты и стремительно теряли здоровье. Загнали мы технику на территорию части, пошли размещать личный состав и сами угол себе искать. Тридцать лет прошло уже с той поры не весёлой, а перед глазами всё стоит этот Клондайк перманентно радиоактивный, эта разруха, грязь, холод и отдаётся болью в суставах убитых нечеловеческая усталость этих трудных дней и ночей.

И пошли мы за энергичным начальником КЭЧ размещать личный состав и размещаться самим. Территория этой воинской части впечатляла всем: и своими размерами, и громадным количеством материальных ценностей, сваленных в кучи и сложенных в штабеля, и, самое главное, своим безлюдьем.

Как я уже говорил, вместе с подполковником-командиром этой части-призрака, в ней присутствовали аж четверо вольнонаёмных специалиста широкого профиля: кочегар, водитель, электрик, сантехник-сварщик. Впрочем, эти тёртые жизнью люди умели абсолютно всё, в такой «автономке» они были года так с 1988-го…

Командир привел нас к ангару из фортификационной волнистой стали и радушно распахнул врата ада: «Располагайтесь, размещайтесь, вещи положите и прошу всех с дороги горячий душ принять. Где – вот, Микола покажет. Только запомните, товарищи начальники и бойцы: ходить можно только там, где верёвки с флажками натянуты, даже внутри этого ангара. Из ангара выходить лишний раз не советую, тем более шастать по территории. Здесь уровень терпимый, а есть места, где и зашкаливает. Сюда и из Припяти много чего привезли, и сами загадили, так что, если проблем быстрых и мучительных не хотите, ведите себя прилично».

В ангаре по левую сторону стоял ряд абсолютно голых панцирных коек, также были весьма приличного вида и качества платяные шкафы, у кроватей стояли добротные стулья гарнитурного вида, в торце красовался трельяж с пыльным, но целым зеркалом. По правую сторону находилась стена-выгородка, за которой расположились умывальники с явно не советскими раковинами и сантехникой, и ватерклозет с оптимистичными голубыми и целыми унитазами.

Пока бойцы, испуганно озираясь по сторонам, раскладывали вещмешки и застилали койки привезёнными одеялами, подполковник отвел нас с прапорщиком в сторонку: «Мужики, тут такое дело, бензин у нас кончился, и когда привезут, и привезут ли вообще, не понятно. Одолжите „КАМАЗ“ ваш на вечерок, надо в село мебель отвезти, а председатель продуктами и самогоном рассчитается. Я на этом долбаном бартере уже год так живу». Не вопрос, понятное дело. Я хотел вызвать водителя машины. «Не, не надо, Сашко съездит. Ключи только дайте и помогите загрузить. Тут, кроме меня, других воинских начальников нету».

Организовали воинов на погрузку. Честно говоря, масштабы этого квазирадиоактивного Клондайка завораживали. После аварии на ЧАЭС кого-кого только в этих краях на различных командных пунктах не было: и члены ЦК КПСС, и Совета Министров, и Руководства Министерства Обороны. Командные пункты нужно было оборудовать, уважаемых людей размещать.

Всем этим и занималась Чернобыльская квартирно-эксплуатационная часть. Сюда везли дорогую мебель, сантехнику, автономные источники электропитания, телефонные аппараты, бытовую технику, быстровозводимые жилые модули, кондиционеры с системами фильтрации воздуха, резервуары для воды с насосами, электронагреватели, оборудование мобильных котельных, импортные душевые кабины (не будет же почтенный секретарь ЦК в общем душе мыться, ну, не удобно ему), даже очень приличные бани, электроинструменты, сварочные аппараты, расходные строительные и слесарные материалы.

Некоторые не очень вменяемые граждане умудрились из самой Припяти материальные ценности привезти, но эти ценности тут и остались, выгороженные в отдельные кучи. А после окончания активной фазы работ по ликвидации последствий аварии и постепенного сворачивания КП и пунктов временной дислокации начальства, всё это добро свезли сюда, списали и бросили. Количество дефицитного имущества, которое, по идее и по правилам, должно было быть утилизировано, как источник вторичной радиации, действительно, впечатляло, я никогда и нигде больше такого не видел, даже в складских зонах современных гипермаркетов «ОБИ» и «Леруа Мерлен».

Постепенно сворачивались КП, сворачивалась и деятельность Чернобыльской КЭЧ. К декабрю 1990-го года она представляла собой именно то, что я сейчас описал: кучи, штабеля, стеллажи всего вышеперечисленного и отважную пятёрку супер-ликвидаторов во главе с командиром-пиратом.

Смех-смехом, а эти люди угробили своё здоровье раз и навсегда, не думаю, что кто-нибудь их них ещё жив. Им много платили, они получили заветные квартиры и личные автомобили где-то на «Большой земле», но… Наверное, только советские люди умели вот так медленно и неизбежно погибать ради достатка своих детей.

Самое трагикомичное заключалось в том, что раз КЭЧ практически прекратила своё существование, то и снабжение продовольствием и ГСМ тоже практически прекратилось. Деньги служащим КЭЧ шли на книжки, обналичить их там, в Ораное, было непросто, потому что и в само село Ораное наличности на почту завозили немного. Вот и жили сотрудники данной воинской части за счёт простого товарного обмена более или менее «чистого» имущества на продукты и предметы личного обихода.

Местным жителям, по-моему, вообще сам господин чёрт был ни разу не брат, и наличие в доме импортного гарнитура или унитаза значило для них гораздо больше, чем какие-то неведомые миллирентгены и Кюри. И это в Ораное, в 30-ти примерно километрах от Чернобыльской зоны отчуждения. На следующий день, на границе самой зоны, где мы ликвидировали брошенный лагерь «химиков», нас бабулечки из «полностью эвакуированных деревень» норовили попотчевать молочком и самогоном по очень низким ценам.

Загрузив «КАМАЗ» сомнительным добром, мы дружно отправились в душ. О качестве воды в те годы не думалось, просто было холодно, грязно, гадко и хотелось горячего душа, кружки крепкого чая и вытянуться на койке, подложив под голову свернутый бушлат. Воины, замученные за день дорогой, холодом и явно не радостными впечатлениями, после водных процедур и легкого ужина из консервов суточного рациона питания, сала и выданного нам щедрой рукой начпрода нормального хлебушка, спали тревожным сном напуганных детей.

Я сначала тоже провалился в бездну, но потом вдруг как-то вынырнул и понял, что мне не спится. Для молодого организма 23-х лет это нонсенс. Скрипнула металлическая дверца нашего ларца, в проходе зашлепал тапочками мудрый старший прапорщик, подойдя к моей койке, близоруко пощурился в темноте. «Я не сплю, чего?» – «Валентиныч, пойдём, командир приглашает». Ну, раз приглашает, значит пойдём.

Апартаменты командира располагались в противоположном краю этого бескрайнего ангара, рядом с ним была и комната персонала. В горнице у подполковника стоял инкрустированный здоровенный стол, накрытый газетами и оберточной бумагой, вкруг стола сидел в исподнем весь личный состав «Летучего голландца».

На столе в живописном беспорядке присутствовало всё, чем богата Маты-Украина: кровяная колбаса, купаты, солёное и копчёное сало, разломанные на неравные куски жареные куры, вареные яйца, домашняя тушенка на фарфоровых тарелках, тушеный картофель, лук, чеснок, солёные помидоры с огурцами, капуста квашеная и запотевший чайник с самогоном. На десерт трехлитровые банки с домашними компотами. И домашней выпечки хлеб. «На завтрак и на ужин и бойцов нормально покормим» – пообещал гостеприимный командор: «да сейчас поздно уже, чего их будить, завтра упашетесь там, на свежем воздухе».

Резонно, решил я про себя и присоединился к вечерявшим. Ледяная 60-ти градусная самогонка под компотик и цибулю взбодрили, пришла вторая волна волчьего аппетита. Всё, о чём я выше повествовал, и поведал нам подполковник за этой поздней трапезой. Ещё он поделился тем, что две дочери у него на выданье, так вот он на приданое им и трудится. Вольнонаёмных товарищей тоже на откровенности потянуло, понятно, скучно им там жилось, хотя рекультивационные команды из нашей бригады приезжали достаточно регулярно.

Истории были у всех похожие: работали где-то мужики, крутились, как могли, у кого двое, у кого трое деток, кто сельский, кто из городка маленького, жили вроде, неплохо, как все вокруг, а тут на тебе, такая вот дискотека в клубе энергетиков «Сталкер» … Призвали их из запаса и отправили на эту самую «дискотеку». Потом предложили остаться на вольном найме в КЭЧ, а что, неплохо, зарплаты большие, кому новый дом в селе, кому квартиру в райцентре дали, на льготную очередь на автомобили поставили.

И пахали мужики, как обычно, разворачивали и сворачивали КП и места временной дислокации начальства, как могли, поддерживали жизнь на своей «очень атомной подводной лодке», радостно прикидывали, кому и сколько «накапало», планы строили, как в отпуска в Гагры отдыхать поедут, как женам и деткам обновки и гостинцы купят. Тогда ведь ещё не было этих огромных некрополей, и слово «Чернобылец» ещё не имело значения диагноза или уже приговора. Моего Отца эта «дискотека» догнала в 1999-м и окончательно «убрала» в 2000-м.

Сидели недолго, выпили по четыре положенные, закусили и закруглились. Собрали провизию в громадный холодильник, да и отправились «на боковую». В 6:00 мск мне казалось, что я только что лёг. Командор своё обещание сдержал, на завтрак у солдат была и колбаска, и куры, и яйца вареные, и компот. Кружка хорошего кофе (гуманитарная помощь Мамы из далёкой Москвы), вернули мне силы и уверенность во всём хорошем. Позавтракали, укутались, потянулись на выход. Герман Справедливый рачительно снарядил два вещмешка консервами и хлебом, заварили с собой 50-ти литровый термос сладкого чая.

Нас предупредили, что там, где мы будем работать, категорически нельзя разводить никакой огонь, я не вдавался в подробности, но это мотивировалось тем, что в условиях вторичного радиоактивного заражения любой костёр превращается в маленький реактор. Знали бы мы, какую объёмную радиоактивную свинку подложили нам наши предшественники, но неведение иногда способствует успеху в выполнении поставленной задачи. Построились возле машин, я объявил задачу на день, проинструктировал о мерах безопасности на марше и при выполнении работ, «по машинам!», поехали.

Погодка была на славу, выезжали затемно, валил крупными хлопьями липкий и мокрый снег. Ехали медленно и осторожно, впереди шёл «КАМАЗ» – самосвал, за ним «КрАЗы» с трейлерами, замыкали колонну мы на «Урале». Старший прапорщик знал место назначения и ехал старшим в головной машине. Проехали перекресток с дорогой на село Дитятки, въехали в зону Чернобыльского заказника, ещё примерно километров через 10 свернули налево, на просёлок, и дальше двигались вдоль поля, засаженного озимыми.

Да, да, до Чорнобиля уже было рукой подать, а поля возделывались. Ещё через 5 км приехали. Наша задача заключалась в том, чтобы свернуть брошенный лагерь полка войск химической защиты, вывезти весь мусор: палатки, ОЗК, форму, сапоги, прочий инвентарь, на пункт утилизации, и снять 300 мм грунта со всей площади, где стояли «химики», и тоже вывезти на пункт утилизации. Планировали управится за пять дней. Выгрузились из машины, бульдозер согнали с трейлера, развернул бойцов в цепь и начали, благословясь.

Рассвело, но веселее не стало. На смену мокрому снегу заступил пронизывающий ветер, особенно освежающий в голом поле, бродили мы по раскисшей глине и мокрому, тяжёлому песку. Одели чулки от ОЗК, что маневренности не добавило, собирали мусор в кучи, грузили в «КАМАЗ», тот уезжал на пункт утилизации, мы за время его поездки в два конца успевали собрать ещё пару куч.

Бульдозер начал потихоньку срывать дерн и грунт с тех мест, где стояла техника «химиков». Через час он уже завяз по самые дверцы. Началась эпопея с его извлечением из липких объятий матери-земли, рвались троса, выворачивались фаркопы, посиневшие воины орали нецензурно хриплыми голосами. В общем, пикничок получался славным.

Бойцы спасались горячим чаем, каждые два часа поочередно прикладывались к термосу. В 14 часов отобедали на свежем воздухе холодными консервами и продолжили. Когда стемнело, подсвечивали себе фарами и прожекторами машин. В 19:00 мск закрылся пункт утилизации, и мы двинулись в Ораное.

По общему согласию, извлеченный из глины трактор закрыли и оставили на площадке, что существенно прибавило нам прыткости. В КЭЧ ждал шикарный горячий ужин: вареная картоха с квашеной капустой и домашняя тушенка. Горячий душ, еда, всем, подчёркиваю, всем по 50 грамм и спать.

Следующий день был повторением предыдущего, мы монотонно, но методично расчищали квадратный метр за метром, бульдозерист стал аккуратнее и больше не встревал. Не помню, во сколько, приехал председатель колхоза, которому принадлежала эта территория. Старший прапорщик увлёк его в кабину «Урала» и через два часа весьма нетрезвый громадянин убыл восвояси, а великий и могучий старший над всеми прапорщиками прапорщик молча показал мне подписанный «Акт выполненных работ». Вернулись на базу, душ, ужин с дезактивационной дозой и черное одеяло сна без сновидений.

К исходу третьего дня мы почувствовали близость заслуженной победы – большая часть территории уже была очищена, осадки и ветер встали на паузу, иногда выглядывало оробевшее Солнце. Вечером на базе командор радостно сообщил, что им привезли бензин, деньги и продуктов на месяц, настроение улучшалось по экспоненте, следующий день должен был стать аккордным.

Утро этого следующего дня сразу вывалило на нас тонну снега с дождём, прибавив немного аэродинамики. Но воины уже пахали, как заведенные, всем хотелось утром пятого дня уехать из этих эзотерических мест куда попроще, в пункт постоянной дислокации. Обросший удивительной рыже-бурой щетиной величайший прапорщик встал в общую шеренгу со всеми, что подчёркивало приближение кульминационного момента. И он наступил…

Где-то около 14:00 мск, как обычно, Герман Справедливый притащил вещмешки с консервами и хлебом, и повернулся ко мне, намереваясь о чём-то спросить. Из-за ветра ничего слышно не было, и я пошёл к нему. На пути, между нами, в песке была небольшая лужица, но я решил обойти её. Всё это произошло настолько быстро, что я абсолютно ничего не попытался даже сделать: песок ухнул у меня под ногами куда-то вниз, и я в зимней полевой форме начал барахтаться в этой воднопесчаной эмульсии.

Дна не было, ухватиться за проваливающиеся песчаные берега было невозможно. Я начал тупо тонуть, песок уже полез в нос и в уши. Герман среагировал молниеносно и правильно, он схватил длинную доску, которых, к счастью, вокруг было полно, лёг на живот и протянул её мне. Я еле-еле дотянулся до неё, вцепился чуть ли не зубами, и Герман начал отползать назад. Нашу Камасутру увидели и другие воины, ещё двое, повторив маневр Германа, ухватили его за ноги. Тянут-потянут, вытащили репку, то есть своего командира. А командир являл зрелище печальное: абсолютно мокрый, заполненный песком во все отверстия, я мгновенно окоченел на ледяном ветру.

В полном соответствии с теорией больших чисел, «КАМАЗ» уехал на пункт утилизации, а «Урал» и оба «КрАЗа» в том же направлении получать положенные на обратную дорогу ГСМ. За тридцать минут их отсутствия я потерял всякую способность говорить, чувствовать и думать. Всё когда-нибудь кончается, вернулись машины с заправки, великий и ужасный прапорщик забросил меня в КрАЗ, печку на полную, с меня стянули верхнюю одежду и ботинки. В тепле меня отчего-то начало рвать песком, фу…

Следующее включение мозга – старший прапорщик и водитель «Урала» перетаскивают меня туда, перед моим лицом появляется кружка с какой-то прозрачной жидкостью, не имеющей вкуса и запаха. Про ковид-19 тогда, слава Богу, ещё не знали, а то могли бы заподозрить неладное. После второй кружки самогона я ощутил пальцы ног.

И тем не менее, за этот забавный день мы закончили рекультивацию положенной нам территории, и утром следующего дня имели полное право ехать к своим очагам. Вечером, на базе я очень долго и тщательно вымывал из себя песочек, товарищ кочегар взял мою форму и, я глазам своим не поверил, засунул её в импортную стиральную машину-автомат. Обещал к утру в котельной высушить.

Я сдержанно рассказал командору о своём приключении, он внимательно на меня посмотрел: «А где это, говоришь, было? Ну, примерно, относительно общей линии палаток и полевого парка машин?» Я напрягся и объяснил. Он долго и виртуозно матерился. В его монологе фигурировали распущенные женщины, мужчины нетрадиционной (тогда) сексуальной ориентации и какие-то уж совсем экзотические термины.

Короче, я провалился в могильник. Кому-то надо было быстрее уехать, кто-то поленился оформлять утилизацию тяжёлой техники, работавшей непосредственно в Зоне отчуждения, на бетонном заводе, и, после ухода «химиков», её просто закопали на территории их полевого лагеря. Слухи об этом просочились, но никто как-то не проверял, командир КЭЧ тоже об этом слышал и даже подозревал, что так оно и есть, но объективных данных не было. И вот они сидели перед ним, эти объективные данные. Какой же на самом деле радиоактивный фон присутствовал на месте нашего трудового подвига, даже представлять себе и сейчас не хочется. Результатом моих грязевых ванн в сочетании с радиоактивным облучением стал хронический и лютый дерматоз. Всё остальное пока на месте, и даже кое-что с годами усиливается.

И тем не менее, жизнь продолжала продолжаться, утром следующего дня мы бодро построились, бодро загрузились, я со старшим прапорщиком сердечно попрощались с гостеприимным командором и его командой, фары ближнего света включены, красные флажки установлены – в путь! Выехали мы около 7:00 мск и очень надеялись часам к 15-ти добраться до бригады. Надежда всегда умирает. Последней. Порядок построения колонны у нас был тот же: впереди «КАМАЗ», за ним оба «КрАЗа» с трейлерами, на которые загружены трактора, в замыкании я на «Урале» с бойцами в кузове. Средняя скорость 30 км/ч; расстояние до бригады 125 км; взяли очень приличный «ефрейторский» зазор, приняв за расчетное время вдвое большее.

Ехали мы ехали, снег периодически начинал валить, подмораживало слегка. Около 10:00 мск я увидел, что у идущего впереди меня трейлера с обеих сторон горят задние внутренние покрышки, через пару минут он уже ехал на голых дисках, «КрАЗ» осадило, как лошадь на скаку, трейлер повело и развернуло, благо, что на дороге мы были одни. И мы всё равно поехали дальше, но уже со скоростью 5—6 км/ч. У трейлера почему-то сгорели все задние покрышки, КрАЗ дымил, как паровоз, но мы ехали в свою воинскую часть.

У нас ведь не было другого выхода, с первого же почтового пункта я дозвонился до зампотеха бригады и получил категорический приказ: добираться до бригады, пока «КрАЗ» в состоянии двигаться и пока сцепление на нём до конца не сгорит. Вот мы и ехали. Когда стемнело, добавилось ещё немного изюму: мой водитель просто заснул за рулём. Я растормошил его, мы поменялись местами и до бригады вёл «Урал» с ничего не подозревавшими бойцами в кузове я. Это было очень страшно, потому что и у меня начали предательски расплываться в глазах габаритные огни трейлера. Но в кузове было 20 человек окоченевших солдат, и я обязан был их довезти до расположения.

Я смутно помню, во сколько мы прибыли в бригаду и что, и как было потом. На КТП нас встречал зампотех, подполковник Савин, глаза у него полезли на лоб от изумления, когда он увидел пасторальную картинку: в кабине «Урала», справа, уронив голову на переднюю панель, крепко спит водитель, а баранку крутит абсолютно отмороженный лейтенант. Я сдал ему технику дорожников и подъехал к нашей казарме. Солдаты еле-еле выползли из кузова, бушлаты и шапки покрылись ледяной корочкой. Бедолага-шофёр очнулся и в парк машину отогнал самостоятельно.

Благо, в казарме была горячая вода и душевые. Бойцы доели оставшиеся консервы прямо в расположении роты и рухнули в койки. Я доложил комбату о прибытии и тоже отправился домой. Меня хватило на то, чтобы открыть входную дверь, снять бушлат и стянуть ботинки. Как я оказался на диване, уже не помню.

На следующий день выспавшийся, побритый, в свеженькой рубашке при галстуке и наглаженных брюках, я прибыл на доклад к командиру батальона. Кунцевич крепко руку мне пожал и сказал, что я – мужик. Далее произошло самое смешное во всей этой истории – я сдал документы в строевую часть, все документы, «Акт выполненных работ», погашенные требования на ГСМ, командировочные предписания с отметками о нахождении в первом периметре зоны отчуждения.

Естественно, я забыл вписать в замечательное командировочное предписание, дававшее право на получение статуса «ликвидатор последствий аварии на ЧАЭС», свои имя, фамилию и отчество. Почему предписание было безымянным, а Приказ по части имел пробел, рассказано выше.

Мне объявили благодарность от имени Начальника инженерных войск ККВО, Германа Справедливого из-за мутной политической обстановки в отпуск на родину не отпустили, но он гордо носил погоны «старшины», единственный из срочников во всей бригаде. Всему личному составу объявили по два увольнения из расположения части, но «чернобыльцем» я не стал.

Я не знаю, кто воспользовался моей неопытностью и невнимательностью, Бог ему судья. Главное, что все остались живы, и очень хочется надеется, что здоровы. Мы с солдатами и сержантами моей роты после этой командировки уже были командой, помимо уставных, чисто служебных, у нас начали складываться товарищеские отношения – я, безусловно, старший, они, вне всякого сомнения, младшие, но уже ТОВАРИЩИ.

И это ощущение сложившейся воинской семьи греет мне душу до сих пор – ведь это была моя первая рота. А потом было самое интересное и замечательное время моей службы в Броварской 313-й Гв. ОИСБР – подготовка к проведению увы, последних в истории Вооруженных Сил СССР сборов-учений командного состава Инженерных войск, которые проводил Главком сухопутных войск В. И. Варенников.