Читать книгу Как верёвочка вилась - Евгений Клюев - Страница 3

«До чего же всё-таки глупо называть меня зеброй!» – размышляла Пешеходная Зебра.

У неё, правда, имелись ещё и другие названия… непонятно только было, как ими пользоваться.

«Вот тоже… назовут – не подумают! Разве по зебрам ходят? Зебра – это животное такое полосатое… сильно напоминающее осла, – при чём тут оно? Ну и что же, что – полоски… Разве у одной только зебры полоски? У тетради в линейку тоже полоски. И у пианино тоже полоски – нет чтоб назвать меня “пешеходное пианино”»!

А по ней всё шли и шли.

Денно и нощно.

Так оно, впрочем, и должно было быть… если ты Пешеходная Зебра. Смешно ведь мечтать о другой какой-нибудь судьбе – лёжа на асфальте, да ещё в самом центре города, да ещё самого главного города в стране! Тут уж не замечтаешься особенно – тут тебе каждую минуту напоминают, кто ты такая и для чего существуешь.

Ты Пешеходная Зебра.

И по тебе ходят.

Кто-то рождается для того, чтобы им украшали, кто-то – чтобы им освещали, кто-то – чтобы на нём играли. А кто-то рождается для того, чтобы по нему ходили… Вот и Пешеходная Зебра родилась для того, чтобы по ней ходили. Другой судьбы, значит, бог не дал. Хотя, конечно… «Вон тому без конца подмигивающему господину наверху повезло гораздо больше, чем мне: он называется “Светофор”, и у него есть три огонька – красный, жёлтый и зелёный, и он ими подмигивает всё время. А как его слушаются! Сменит огонёк – все замирают, ещё раз сменит – все суетиться начинают, а уж в третий раз сменит – все срываются с места, только их и видели…», – с горечью размышляла Пешеходная Зебра. И наконец осмелилась спросить:

– Господин Светофор, Вы довольны своей жизнью?

– Ещё бы! – воскликнул тот.

Доволен, значит. Оно и понятно…

«А вот если бы меня назвали “Пешеходное Пианино”…»

Ночью всё-таки можно было хоть немножко помечтать. Если бы её назвали «Пешеходное Пианино» – всё в её жизни было бы не так. Она проводила бы время в обществе композиторов, музыкантов, певцов, и на ней, может быть, играли бы вальсы… Или марши: наступят на белую полоску – тон, наступят на тёмную – полутон… И так, из тонов и полутонов, складывалась бы музыка.

Хотя… музыка-то, конечно, у неё едва ли получится, музыку ведь ногами не играют – её руками играют: музыка – штука нежная, даже и марши.

Пешеходная Зебра усмехнулась в темноте, представив себе топочущих по ней пешеходов в тяжёлых ботинках… Хороша музыка, нечего сказать! Танец слонов на водопое… Кто бежит, кто медлит, кто на месте стоит, а кто шаг вперёд сделает – и тут же назад! Нет, такой музыки никому, конечно, не надо. Мало ли что её полоски напоминают клавиши! Они только ей самой клавиши напоминают, а другие о таких вещах даже и не задумываются: просто ступают на Пешеходную Зебру – и вперёд! Само собой, если господин Светофор разрешает.

Правда, особенно бога гневить не стоит… у других судьба ещё хуже!

Взять, например, хоть во-о-он тот люк на мостовой. Лежит себе, бедный, посреди дороги – и какую-то непонятную дырку собою закрывает! Машины прямо по нему едут и не замечают: есть он, нет его – всё равно. То-то он иногда грохочет от возмущения – правда, негромко: бум-бум, бум-бум, бум-бум… обратите, значит, внимание! Да только, увы, никто внимания не обращает.

– А Вы, господин Люк, довольны ли своей судьбой?

– Доволен ли я? Да в общем доволен!

В общем доволен, значит. Ну и молодец…

Впрочем, какой с него спрос? Что он, несчастный, видел-то, пролежав свои сто лет на одном и том же месте! Наверное, и понятия не имеет, что в жизни есть музыка… Есть клавиши, по которым этак вот небрежно пробегает рука – и из-под руки возникают аккорды! Есть струны – едва их коснётся смычок, они начинают петь. Есть золотые трубы – они преобразуют воздух в божественные звуки: подуешь в такую трубу воздухом, а он по изгибам пойдёт, пойдёт, пойдёт – и рождается мелодия… Но люки о таких материях, конечно, не задумываются.

– Ещё как задумываются! – ответил Люк, и Пешеходная Зебра, опомнившись, поняла, что, кажется, давно размышляет вслух, а тихой ночной порой даже и мысли хорошо слышны.

– Но когда люки о таких материях задумываются, – продолжал Люк, – то понимают, что им, люкам, в сущности ничто не мешает быть барабанами! Поскольку музыка у каждого своя. Моя музыка – это бум-бум, бум-бум, бум-бум… Это только Вам, дорогая Пешеходная Зебра, почему-то кажется, что я так от возмущения грохочу!

– Разве нет? – растерявшись, прошептала Пешеходная Зебра.

Господин Люк улыбнулся.

– Ах, милая Пешеходная Зебра, – тихо произнёс он, – всё-то Вы витаете в облаках… и неведомо Вам, что ведь то, о чём Вы мечтаете, давным-давно сбылось! Что живёт рядом с Вами композитор Люк, который, между прочим, ничуть не хуже композитора Глюка. И что композитор Люк пишет и пишет для Вас свои барабанные партии: бум-бум, бум-бум, бум-бум! Денно и нощно. Ему, видите ли, кажется, что в той музыке, которую исполняете Вы, иногда сильно не хватает лёгкого барабанного боя…

– Разве я исполняю какую-то музыку? – пролепетала Пешеходная Зебра, окончательно теряясь.

– Все мы исполняем музыку, милая Пешеходная Зебра! И на всём белом свете нет никого, кто не исполнял бы какую-нибудь музыку… Каждому из нас это дано судьбой: исполнять ту или иную музыку. Да только вот даже и свою собственную музыку не всем дано услышать.

Пешеходная Зебра не знала, что думать.

Она тихонько перебрала в памяти свои полоски – все до единой: тёмные и белые… как клавиши.

– Господин Люк, – вдруг попросила она, решившись, – расскажите, пожалуйста, какая у меня музыка!

– Вальсы! – воскликнул господин Люк. – Вальсы и марши: наступят на белую полоску – тон, наступят на тёмную – полутон… И так, из тонов и полутонов, складывается музыка. Только вот… как я уже сказал, мне всё кажется, что в ней время от времени сильно не хватает лёгкого барабанного боя!