Читать книгу Золото Сербии - Евгений Колобов - Страница 7

Сашко торопился, то и дело, погоняя жеребца. Ранним утром слабо стелился по земле туман. Между копыт коня неожиданно запрыгал заяц, хотел перебить его нагайкой – да недосуг. Живи, ушастый. Предчувствие не обмануло. Уже подъезжая к лагерю, увидел, как из секрета, поднялся сотник. Вид его ничего хорошего не предвещал. В руках командир крутил трубку.

Метров за пять Сашко спешился и к сотнику подошёл, ведя коня под уздцы.

– Сашко! Ты где был?

От грозного окрика казак вжал голову, словно оплеуху получил.

– Так в селе. Вдову навестил, – честно признался Сашко.

– Что за вдова? – сразу понизил голос сотник, явно ничего не понимая.

А казалось, что все знают и посмеиваются. Даже Вук Сречко и тот лыбился всегда при встрече.

– Вестимо кто, вдова Фиалка. Ух, и красивая, господин сотник, – блаженно зашептал Сашко, видя, что командир рядом шагает и как-то растерянно затылок шкрябает. Наверное, комар укусил.

– Вдова?

– Да, дядька Микола. Очень красивая вдова, – протянул казак, – не подумай чего. У нас по любви.

– Что?! Опять?

Сашко погладил морду жеребца, успокаивая животину, вздрогнувшего от рыка сотника.

– Почему опять? – растерянно спросил Гулый. Он искренне не понимал чужого возмущения.

– Ты же клялся, что Марфу любишь!

– Так и люблю! Только, где она? В станице ждёт, а эта под боком.

– Сашко! Ты же нам всё дело провалишь со своей любовью. У тебя какой наказ был? Крутиться у переодетого мальчика, втираться в доверие. Ты там должен венки плести и правду узнать. А ты?

– Что я?

– Опять по вдовам бегаешь!

– Так только к одной. Истинный крест говорю, – Сашко перекрестился. – Я что, дядька Микола не понимаю какое у меня важное задание? Да и люблю я Беляну больше всех. Уж как она мне в душу запала. Всё выела, только у Фиалки и забываю эту занозу – казак закручинился и поник кудрявым чубом. – Аж слезы из глаз, как вспомню.

И Микола на самом деле увидел в чужих глазах слёзы. Однако не удержался и недоверчиво спросил:

– Кто такая Беляна?

– Так мальчишка переодетый. Втёрся к ней ближе некуда. Любит меня сильно. За руку так держит! А пальчики нежные. Так и дрожат. Целовал бы и целовал. Как в глаза мои посмотрит…

– Сашко! Заканчивай ты с этими глазами! Выпорю! Ты же не нехристь басурманская, во Христе живёшь, а заповеди не блюдёшь.

– Заповеди все блюду, вот вам крест, господин сотник, – горячо закрестился молодой казак, – у меня всё по любви. Да по какой! Я перед Богом чист.

– Ты перед всеми чист должен быть и голову всегда ясной иметь. Пока у тебя ничего не получается. Другая голова думает. Не хватало, нам войну с селянами из-за тебя начать. Не разорвись на части. Одни вдовы на уме.

– Так ведь слаще вдовьей любви нет ничего, – искренне возразил Сашко.

Конь одобрительно фыркнул и мотнул мордой, отгоняя мошкару. С полуслова понимал хозяина. Казак потрепал друга, с опаской поглядывая на сотника – гроза ещё не миновала.

– Беляну с похода привезу, – осторожно сказал он, – батька рад будет.

– А уж Марфа-то, как обрадуется, – не удержался чтобы не съязвить Микола, хотя мысль о батьке ему понравилась – выходило, что один наказ выполнил. Забудет парень о чужом привороте. Появятся другие заботы. Или нет? Такой вряд ли забудет. Сотник вздохнул. Да и с лазутчиком не все так просто, в любой момент рука может дёрнуться к шашке и не станет невесты у молодого казака.

– Марфа поймёт! – поспешно возразил Сашко. – Она добрая и ласковая. Понятливее бабы я не встречал!

– Вся её доброта враз закончится, как только ты жену с похода привезёшь. Ладно, не о том я. Пока ты по вдовам шатаешься, проследили мы твоего хлопчика. Под утро лазутчик схрон сделала. Грицко и Швырь ждут гостя в засаде, но утро уже. Так что сегодня вряд ли кто появится. Побоится засветло у лагеря крутиться.

– Да, как же так! Не может этого быть! Какой схрон?! Может просто тряпицу какую женскую зарыла?! Как под утро? Она ж в селе собиралась переночевать. Я, поэтому к вдове подался. Не даёт мужское естество спать. Кручусь с бока на бок по полночи.

– Может, и тряпку. – Микола покрутил головой, не желая враз развеять чужие наивные догадки. – Только такие мысли у тебя возникли и больше ни у кого. У остальных – веры к твоей зазнобе нет. А вот какой схрон и что в нем – узнаем. Ты же до завтрака займи Беляночку и глаз с неё теперь не спускай. Понял? Ни под каким предлогом. – Сотник остановился. Замер и казачок. Конь неуверенно переступил с ноги на ногу, топчась на месте. Встряхнул длинной шеей. «Нет. Показалось. Ведь не дошло до него ещё. Прости Господи, душу грешную. И воин удалой, а как дело баб касается, так совсем дуреет казаче. Может перерастёт, если не убьют?» – За руку можешь держать, не отпуская ни на минуту, – сказал Микола, пожимая плечом, – Можешь сказать, что ревнуешь. Если будет спрашивать куда пойдём и когда, говори мол только атаман и его есаулиц Гамаюн, знают. А вдова твоя ненаглядная не интересовалась?

– Спытала как-то. Ну я ей, мол моё дело казачье. Прикажут – мешок за спину, винтарь на плечо, короче «Я. Есть! И бегом» Больше таких разговоров не было.

Билый сдвинул папаху на глаза, и зашагал по широкой тропе от лагеря. Даже засвистел что-то. Не разобрать.

– Какой этот новик актёр?! Теля с причиндалами. – Пронеслось у сотника, и сам не зная почему улыбнулся в усы. Надо было ещё знаками обменяться со Швырем, а тот, в свою очередь, должен был известить Грицко о окончании сидения. Сашко же продолжал истуканом стоять, машинально оглаживая коня. Прикидывал и размышлял над словами командира и, наконец, ляпнул в вдогонку:

– Да как же мне…

Сотник услышал. Обернулся. Развёл руки в стороны, махнул. Мол, не знаю, сам решай, и зашагал дальше по делам.

Швырь огляделся по сторонам настороженно. В низине лагерь спал. Крохотные фигурки крючковато лежали возле потухших костров. Лёгкий дымок курился над углями, ветер слегка теребил пологи офицерских палаток. Девчонка больше тоже не двигалась со своего места. Появившийся Сашко разберётся с жеребцом, устроится возле девицы. Хотя какая она девица, Швырь в сердцах сплюнул. Поднялся. Пошёл к ведру напиться. Долго стоял, запрокинув голову, утоляя жажду. Пока черпак не опустел. Снял с головы папаху, вытер лицо.

Грицко, принимая эстафету, хорошо видел знаки Швыря, но не торопился. Выжидал, тянул время, прекрасно понимая, что сегодня уже никто к схрону не подойдёт. Скорее это будет завтра, к утру. А то и тогда, когда они свернутся с насиженного места.

Он находился к чужому схрону ближе всех. Видел потаённое место, размышляя, куда могла девчонка засунуть послание. Думал, что может быть в нем, и всё больше склонялся к мысли, что Швырь прав и пора серьёзно браться за лазутчицу. Кубыть потом поздно будет. Беса надо убивать на корню, не давая возможности ему вырасти. «Чья она помощница? За кем стоит? За турками? Нельзя недооценивать хитрость врага. Так многие гибли. Неужто всё-таки за османами? Захотели выдавить занозу из задницы и где-то близко на подходе эскадрон регулярных войск. Возьмут на пики и не уйти. А что. Вполне может быть. За золото купили отчаянную девчонку, да заслали в лагерь. Таких, как она по лесам много шастает. Хватай за руку и вешай на дереве или посылай на смерть. В любом случае турки в выигрыше – одним разбойничьем отрепьем меньше». «Разбойничьем?» Замер от мысли Грицко. Перестал дышать. Больно ему не по нраву Сречко был. И хоть смеялся тот, и лез в друзья, обнимаясь, и в вылазках старался на глаза попасть, но не лежала к нему душа. Пах, как мясо гнилое. При каждой встрече Григорий омерзение испытывал. И стрельнуть хотелось. Непонятно, зачем атаману разбойника так близко рядом держать. И Гамаюн с ним бражничает. По полночи в таверне вдвоём сидят. Бандит, он и есть бандит. Такого ничем не исправишь. «Так что? За Вуком Сречко? Из шайки одной? Смотрит и он за нами, как и мы за ними?» Не вязалось одно только, никак Волчара не обозначал знакомство такое. Да и зачем девке схрон делать, если он хоть и набегами, но постоянно бывает в лагере. Могут же общаться. Для чего раньше времени так рисковать собой?

Кажется, настала пора разгадок. Грицко осторожно поднявшись, стал спускаться с горы к потаённому месту, стараясь лишний раз камень не потревожить. Подходил медленно. Тщательно запоминая каждую мелочь. Замер осматривая землю вокруг кустов крапивы. Присел на корточки. Камни есть, но все одного цвета. Ничего пыль не потревожило. Каким бы лёгким девичье касанье не было. Внимательно осмотрел высокие заросли крапивы. У одного стебелька листья немного опущены. То ли ветер примял, то ли движение чьё очень осторожное. Грицко вытащил нож и лезвием тихонько раздвинул крапиву. За густыми мохнатыми сочными листьями, в самой середине зарослей, скрывалось птичье гнёздышко. С ходу и не поймёшь – искусственно подвесили или птицы построили. Вон и скорлупка в траве валяется. Всё продумано. Грицко погладил пух в гнезде и пальцы тотчас натолкнулись на тугой свёрток. Небольшой подарок. Казак сжал в кулаке платочек. Резко поднялся и зашагал к месту сходки, где должны ждать Микола и Швырь.

Со стариком подошли с разных сторон чуть ли не одновременно. Сотник уже сидел у ветвистого дерева и лишь коротко кивнул. Грицко разжал ладонь показывая свёрток. Микола снял папаху и стали бережно разворачивать, сохраняя полное молчание. Даже Швырь перестал тяжело дышать, затаив дыхание.

Он и первым нарушил молчанье, тяжело выдохнув:

– Во, зараза! Что это?!

– Тихо, – оборвал старого казака сотник. В развёрнутой тряпице лежало несколько вещей: гильза от русской винтовки, две пули от турецкой, обломок женского деревянного гребешка, где крайние два зубчика, нарочно или случайно изменили – один надломан больше, чем на половину, другой опален в костре полностью, и изломанный цветок, с листьями уже пожухлыми.

– Це шо? – спросил Швырь, подслеповато щуря стариковские глаза.

– Фиалка, – ответил Грицко и равнодушно пожал плачами.

– Назад нужно вернуть, не то поймут, что мы знаем, придумают другое место.

– А может попутаем малость. Гильзу русскую положим, а пулю одну османскую и цветок другой. – Предложил Швырь.

Микола покрутил головой, отгоняя мушку. Назойливая, она никак не хотела улетать.

– Вдову, у которой Сашко перину проверяет, Фиалкой зовут. Непонятно. Про пули ясно. Да, Грицко?

Казак кивнул, соглашаясь:

– Тут и нечего думать. Наша гильза – русских боеприпасов мало, турецкая пуля, наоборот много. И так понятно. Давно в походе. Поистрепались. Пополняемся всегда турецким боеприпасом.

– Нет, тогда по одной хватило бы. Тут два к одному. А баба тут причём?

Швырь сдвинул папаху – упрел. Сел на траву скрестив ноги по-турецки, рядом с сотником. Осторожно взял в руки обломок гребня.

– А це шо таке? Я с пулями тоже не всё понял.

– Погодь, – остановил его Билый. – Давайте решим с фиалкой. Кто, что знает.

– Цветок в горшках! – старик хлопнул по колену, – бабам радость!

– То так, – согласился Грицко, – но я видел и кусты в горах. И в сёлах под окнами. Пахуч очень. Махровые цветочки бывают, яркие. Разные. За это любят. Я слышал, что зовут его ещё Анютины глазки.

– Глазки? – Микола задумался. Швырь покосился на папаху с предметами. У этой несчастной фиалки точно глазок не было.

– Не думал, что на старости лет очи у цветов искать буду. Так, что? Девку Анютой зовут? – предположил старик.

– Беляной назвалась. Здесь легче царевну Несмеяну найти, чем Анюту. Сашко хочет её увезти невестой в станицу.

– Сбрендил, парень. Как бы она его на шашку не взяла. Положит ватагу. Ему бы телятам хвосты крутить, а не в походы ходить. Одни бабы на уме. Давайте у него про фиалку спросим или на дыбе у неё поспрашаем? Деревья, подходящие есть, и верёвка для такого дела найдётся. Уведём подальше… Видит Бог, не люблю лазутчиков. Надо сразу кончать с ними! Только в этом деле спешка и важна! Уж, поверьте опыту старика.

Микола задумался. Покарябал щеку – щетину сбрить надо. Не борода – одно расстройство. Несолидная борода, совсем не атаманская. Сбрить к чёртовой матери.

– Господа, казаки, число кандидатов на дыбу с каждым вздохом увеличивается и пока все женского пола. Сашко ночью у вдовы ночевал, а зовут её Фиалка.

– Вообще ничего не понятно. Если Сашко о золоте проболтался Фиалке,

Беляне незачем кому-то об этом сообщать, да и знать об этом, она не может.