Читать книгу Обручник. Книга первая. Изверец - Евгений Кулькин - Страница 12

О том, что ее ожидает всю дальнейшую жизнь, Кэтэ поняла уже на свадьбе. Она вдруг увидела, что местные сапожники, которые по старой грузинской привычке старались восхищаться друг другом, о Бесо не говорили ни слова. Они просто признавали, что он есть и не более того, и кривоватая ухмылка, которую он порой еще больше казнил неким тиком, не сходила с его лица.

Вспомнился ей и несколько двусмысленный тост, который произнес ее сосед Вано Беладзе:

– Давайте выпьем за то, чтобы в доме новобрачных радость не перемежалась слезами, как и несчастье горем.

Кэтэ чуть приломила губку. Ей стало ясно, что поселяне уже определили ее дальнейшую судьбу и, прочитав про себя некую молитву, призвала душу к смирению, а сердце к терпению.

Сам же Бесо сидел подле своей невесты и простодушно мрачно пил.

Только один раз он произнес:

– Заманили голубку в чужую халупку!

И тут явился он – Шавла Кацадзе. Со скрипочкой, которая особенно мелко смотрелась в его огромных ладонях. Бесо, кажется, не достигал и половины этого гиганта.

И когда взвилась визгливая мелодия, змеей, прошивая слитные голоса еще не успевших осоловеть мужчин, и был брошен гортанный, загнанно пустынный голосишко Бесо. Он кричал, как раненый шакал. Кричал что-то неразборчивое, вернее, нечленораздельное. И первыми умерли под его немощным напоротом голоса, потом, завившись в некую мертвую петлю, углохла молодая скрипка.

– Это – моя свадьба! – вскричал Бесо, когда тишина сколько-то устоялась.

– Так мы ее в бешмет не заворачиваем и с собой не уносим, – ответил ему на это сосед Кэтэ Гоги Асатиани.

– Я не хочу, – чуть придрагивая одновременно в коленках и гортани, произнес Бесо, – чтобы на моей свадьбе пели и плясали как черти в аду.

И веселье опало, как опадают листья с дерева, когда его достигает носимый холод северный ветер, равно как пожух взором и сам жених, который, заострившись локтями, орлил над столом и мрачно, почти без останову, пил.

По чувству их трудно было разделить на две половины. Наверно, все же чувствовали они одно и то же. Она, как бесприданница и почти сирота, переживала ущербность от ощущения беспомощности перед тем, что наступило. Ведь предстояло сбыть то, что принято называть замужеством. Он, нахватавшийся всего мерзкого еще на кожевенном заводе Адельханова там, в Тифлисе, считал, что недостаточно жестко повел себя с той самой поры, когда встретил свою избранницу на берегу Куры. Нужно было произвести впечатление чем-то другим, нежели благое расположение к неизвестной красавице. Вон тот же Гоги Асатиани умеет ходить на руках, при этом свистя, как соловей-разбойник.

А свадьба тем временем шла. И рядом бубнили два неизвестных ему полустарца, один из которых вырядился в красный, почти кровавый шарф.

– В измене каждый получает то, что заслужил, – говорил он. – Один – огорчения, даже разочарования. Другой, или другая, радость, что она так кратковременна.

Бесо взбугрел жалваками.

Отлученный от скрипки, Кацадзе стал что-то говорить о правоверных евреях, и все – как бы ненароком, – но оборотились в сторону Бесо. Вроде кому-то нужно было непременно знать, каким образом эту речь воспримет он, как всем стало понятно, главный на этой свадьбе, ее, если так можно выразиться, не только устроитель и создатель. Ведь ежели бы он не приехал в Гори и не снизошел…

Именно так он стал думать обо всем, что натворил в последнюю минуту. Ибо свадьба казалась ему неким шкодством, что ли, не очень серьезным прокудным предприятием.

Ему подлили в бокал чачи. И он ее, не поморщившись, выпил.

И вновь задурнел глазами, как бы выискивая того, на ком можно было сорвать злость.

И гигант Кацадзе, мимо которого пулей просвистел взор Бесо, не прощаясь, ушел, почему-то забыв или оставив на память свою скрипочку.

И тут она оказалась в руках Бесо. И все увидели, что она неимоверной большини в его миниатюрных ладонях.

Он тронул одну струну, потом вторую. Попробовал приладить звук к звону стакана и, когда у него этого не получилось, не размахиваясь, лупанул скрипкой о край стола. Она взойкнула и захрипатила оборванными струнами.

Бесо огневел глазами.

Видимо, так будет в его семье со всяким, кто попытается плясать не под его дудку.

Он отухал медленно, и вместе с ним сбывала веселье роскошно было заквашенная грузинская свадьба.

Люди уходили, не попрощавшись.

И ему почему-то вспомнился еще один еврей, рядом с которым приходилось жить в Тифлисе. Тот любил покупать какие-либо безделушки. И вот приобретя, скажем, точенного из слоновой кости слоника, он долго нянчил его в руках, как говорил, «вживал в обиход».

Бесо даже невесту, которая вот-вот станет женой, не будет вживать в обиход. Она останется вещью, до которой он снизошел, поздно поняв, что ее забыл ранее тут квартировавший постоялец.

И потому он напрочь отринул тех, кто пожелали было ему добра и удачи. Ибо уже – царил. Правил. Возвышался. Недаром его безмолвного напора не выдержал гигант Кацадзе.

А званый вечер тем временем подходил к концу, и тот же красношарфец неведомо зачем прочел такие строки:

Бесо не очень разбирался в поэзии. Вернее, совсем не знал что это такое. Но намек в стихах его не столько насторожил и озаботил, сколько обозлил. И он, коротко поднявшись, ни с того ни с сего залепил пощечину незадачливому декламатору.

Их не разнимали. Вернее, в этом не было необходимости. Потому как вместе с так называемым ударом Бесо свалился под стол. И вот оттуда-то его вызволять пришлось уже Кэтэ.

В ее объятьях он казался той самой скрипкой, которая им была порушена чуть раньше.

А красношарфец, растирая едва ушибленную щеку, произнес:

– Вот через чего у нас идет нравственное преображение общества.

Ему никто не ответил. Ибо тот, с кем он до этого говорил о превратностях измены, трусливо притворился спящим прямо за столом.

Словом, свадьба свернула саван, как кто-то удачно пошутил. Ибо все понимали, был нарушен кодекс поведения.

Но никто не корил того, кто их сюда созвал. Больше примирительно буркали и направлялись к выходу.

И вот когда почти все разошлись, Бесо неожиданно воспрял, сперва взором, а потом и телом, и произнес:

– А мы еще пить будем!

И сам налил себе чачи.

Но они уже наметились – линии противостояния, – которые будут преследовать их всю совместную жизнь.

А пока дом, в котором прошла свадьба, как бы переваривал ту несъедобность, которая попала в его чрево. И костью в горле, конечно, был он, Бесо, липовый хозяин того, чего нет.

– Ну что, жена? – обратился он к Кэтэ. И ржавело засмеялся. То есть скрипуче, и, поднявшись, приказал:

– Пошли спать!

Она не почувствовала первой женской боли, ибо душевная боль давно пересилила боль телесную.

А утром, словно усопшего в ее доме человека, она похоронила на подворье порушенную Бесо скрипку, взяв на память себе одну из ее струн.