Читать книгу ВСетях.com. it-роман - Евгений Ленг - Страница 3

На втором курсе института Лазарь Фишман женился на дочери генерал-полковника Советской армии, начальника по тылу одного из ведущих военных округов. Генерал часто ездил по стране, так что в большой квартире на Ленинском проспекте Москвы всегда было малолюдно. Лиза, хорошая русская девочка, жена Лазаря, была из породы, которую Фишман обозначал для себя как «тихая красавица». Сам он, энергичный, носатый, веселый, всегда нравился противоположному полу. Вот и Лиза не устояла. Через год после свадьбы, в начале пятидесятых, когда в газетах все громче стали раздаваться призывы «раздавить безродных космополитов», Павел Петрович Долгов, тесть, позвал Лазаря в кабинет, закрыл за ним дверь, налил обоим по рюмке коньяка. Долго мялся, кряхтел и, наконец, выдавил из себя:

– Ты Лазарь, это, не обижайся. Сам должен все понимать.

Он достал из стола два паспорта – Лазаря и Лизы. В них стояли штампы о разводе.

– Лиза знает? – спросил Фишман просто.

– Да, – кивнул Долгов. – Ну, это так, формально, а жить можешь здесь. Времена такие…

Лазарь взял паспорт, молча вышел из кабинета и пошел собирать свои книги. Больше он никогда не встречал ни Лизу, ни Павла Петровича, хотя знал, что карьера бывшего тестя еще долгие года продолжала идти в гору. Позже понял, что тот все-таки любил его, переживал, чувствовал вину. Но страх человека, даже прошедшего войну, был сильнее. Много коллег и знакомых генерала исчезали без следа и без права переписки, а их несчастные семьи ссылались в одночасье в какие-то далекие и холодные города и за меньшие преступления, чем пригреть «космополита».

В отличие от Фишмана, который с того дня перестал интересоваться Долговыми, Павел Петрович следил за карьерой Лазаря и, похоже, при случае, даже ей помогал. Через полтора года после смерти Сталина Фишману, только что получившему красный диплом молодому экономисту, предложили сразу должность начальника сектора снабжения металлорежущим инструментом вновь образованного крупного оборонного главка. Возможно, это было не протекцией, а совпадением: страна, спалившая в топке войны десятки миллионов людей, нуждалась в талантливой и образованной молодежи, которая будет продолжать ковать ее оборонную мощь.

Ольгу Берг Лазарь встретил лет через десять. Высокая светловолосая немка, словно сошедшая с рекламы о пользе молока, была выше его на полголовы. К тому времени он уже превратился в легенду министерства оборонной промышленности. Учреждение меняло свои названия, подчиняясь фобиям кремлевских правителей, но к тому времени Фишман стоял у штурвала снабжения всех крупнейших строек и объектов. И как-то само собой сложилось, что сменявшие друг друга замы министра, прежде чем поставить визу на тот или иной документ, касавшийся материальных ценностей, осторожно спрашивали:

– А Лазарь подписал?

В молодом специалисте рано проснулся талант управленца. Своим острым умом он понял, как устроена система так называемого «социалистического хозяйствования», в чем ее сильные и слабые стороны, как эти знания использовать. Из личного опыта он вывел и сформулировал главное правило советского снабженца: объект, за который отвечаешь ты, должен получить все. Пусть даже в ущерб другим. Лет через пять Фишман знал поименно каждого сотрудника Госплана, всех интересовавших его начальников главков, их заместителей и секретарш, жен и детей, их дни рождения и круглые даты. Со временем директора заводов, на которых его ведомство размещало заказы, хотели иметь дело только с ним. Знали: если Лазарь сказал, что поможет, все поступит точно и в срок: и прокат, и запасные части, и ремкоплекты. Даже дефицитная мебель и холодильники, которые высоко ценились в среде совковой технической элиты.

Знаменитые «карты Лазаря» появились на свет в шестидесятых. Чехарда времен Хрущева, замена министерств на совнархозы (советы народного хозяйства) чуть не обрушили провода снабжения, дороги и тропинки, по которым, повинуясь бумажкам с визами Фишмана, туда-сюда сновали эшелоны, плыли баржи, сизо дымили выхлопными трубами тяжелые грузовики.

Заместитель министра, заглянув как-то в кабинет к Лазарю, самому молодому начальнику главка и члену коллегии, увидел карту Советского Союза, утыканную булавками. Они были связаны разноцветными нитками, тянулись от одной к другой, причудливо переплетались, создавали непонятные постороннему глазу узоры. Цвет каждой нитки имел значение: ими кодировались не только товары, за поставку которых отвечал Фишман, но и сроки поставки, надежность контрагентов. А то, что каждая булавка имела еще и свои имя, отчество и фамилию, Лазарь так никому и не рассказал. Иногда «булавкой» (сейчас бы сказали decision maker) был директор завода, иногда – его зам. Были и причудливые истории: где-то все решала секретарша, где-то жена. На нескольких заводах – молодые помощники директора, а на паре предприятий Сибири, как ни странно, – особисты второго отдела. Все зависело от личностей. Берг держал в своей лобастой, с залысиной, голове сотни телефонов. В его записную книжку только ему понятным почерком аккуратно заносились дни рождения и свадеб всех его «профессиональных контактов», потребности республик, областей, строек, гигантские обороты ресурсов страны, отдавшей себя на милость военно-промышленному комплексу.

За участие в строительстве второй очереди полигона Тюра-Там (так называли «Байконур» те, кто был в теме; село Байконур географически находилось в двадцати с лишним километрах – запутывали шпионов), к которой его прикомандировали по просьбе минобороны и министерства общего машиностроения (космос), Фишман получил Государственную премию СССР. Кроме значка, она принесла и солидные деньги, которые он еще и мог потратить: в Совке купить что-то на свои рубли было нелегко. Но только не Лазарю, распорядителю ресурсов крупнейшей индустрии.

За ввод в строй базы подводного флота подоспел Орден Ленина. Если Госпремия вызвала легкий ропот главного министерского гэбэшника, то «Ленин» заставил его высказать министру несогласие.

– Вы знаете, что я уважаю профессиональные качества Лазаря Моисеевича, – начал он. – Но, может, сначала все-таки орден Трудового знамени…

– Кошкин, иди в жопу, – ответил министр. – Ты умеешь читать «карту Лазаря»? Нет? И никто не умеет. Когда он простудился, стройка в Арзамасе-16, к которой его попросило подключиться министерство среднего машиностроения (прим. автора – атомная промышленность), остановилась на целых десять дней.

Министр помедлил, затянулся крепчайшей «беломориной» – наследие молодости, проведенной на ударных стройках пятилеток, – и повторил свой вердикт, который стал широко известен всем, имевшим отношение к оборонке:

– В жопу!

С тех пор Фишмана никогда не трогали. Почти. Он стал, говоря современным языком, узнаваемым и уважаемым брендом, продолжая сохранять фирменную эффективность. Моисей, его отец, за всю жизнь не проработавший и дня наемным работником, объяснял таланты сына по-своему:

– Твой дед – выкрест, купец первой гильдии, но он не был ни экономистом, ни математиком, как ты. Все деловые книги держал в голове, а у тебя – высшее образование.

«Выкрестом» в царской России называли еврея, принявшего православие. Без этого о купечестве, да еще и самого высокого ранга, можно было даже не мечтать. Сам Моисей всю жизнь занимался, как сейчас бы сказали, мелким бизнесом – в том узком пространстве, которое оставила для него советская власть. Покупал патенты, чинил все, что ломалось, зарабатывал хорошие деньги – в СССР не умели организовывать сервис, а он смог – к нему шли, как в персональный дом бытовых услуг. Ну и, как в известном анекдоте, «по вечерам еще немного шил». На заработанное покупал золотые николаевские десятки и прятал в металлические ножки кровати. Властям не доверял, дружил с адвокатами, часто с ними советовался, аккуратно следовал всем законам и постановлениям. Носил подарки, как он их называл, «городовым»: то бутылку дорогой водки или ординарного коньяка, то кусок говяжьего филе с рынка, а иногда, по сезону, и корзину с отборными фруктами. Пару раз пытались привлечь, но у Моисея был такой порядок в делах, что его всегда оставляли в покое: законопослушный кустарь-одиночка – что с него взять? Но, сука, опытный и начитанный. Да и его друг-адвокат возникал почти сразу, интересовался, задавал вопросы, писал жалобы.

Пока Лазарь учился, Моисей аккуратно выдавал ему «вторую стипендию». А однажды сказал молодому специалисту:

– Если нужны деньги, возьми. Вижу, ты ими сумеешь распорядиться с умом.

Лазарь Моисеевич обычно приходил в «присутствие» к семи утра и работал до пяти вечера. Его секретариат был больше, чем у министра: открытое пространство, на котором за многочисленными телефонными аппаратами сидели приглашенные им выпускники лучших институтов. В хаосе звонков, стуков телетайпов и телеграфных аппаратов, разговоров, в вихре заполненных рапортичек и нарядов Фишман напоминал дирижера, четко знающего, какую мелодию он задает оркестру.

По субботам – никогда не работал.

– Чтобы я в шабат на красножопых горбился?! – говорил он отцу.

– Тише ты, – отвечал Моисей. А сам улыбался: советскую власть не любили оба. Но, как сказал поэт, «времена не выбирают, в них живут и умирают». В своей театральной системе Станиславский вывел такую категорию – «предлагаемые обстоятельства». Актер умеет показывать, как он существует в тех или иных судьбах и положениях. Сам Станиславский позаимствовал этот термин у Пушкина, который изначально говорил о «предполагаемых обстоятельствах». Различие в том, что «предполагаемые обстоятельства» – фатальны, неизменны, персонажи не могут на них повлиять. Это раз и навсегда застывшее в капле янтаря древнее насекомое. А в «предлагаемых обстоятельствах» человек силой воли и своим видением способен не только плыть по течению, но еще и подстраиваться, влиять, приспосабливаться, интерпретировать, выбирать из возможных стежек-дорожек. В конце концов. Станиславский, кстати, и сам довольно удачно адаптировался к советской власти.

Лазарь и Моисей жили в пушкинских «предполагаемых обстоятельствах» – других-то, казалось, не было. Так распорядился безжалостный каток, который для социального эксперимента, казавшегося Фишманам тупым и быдловатым, утюжил, буксуя на пролитой крови, собственный народ. Но оба сумели изменить их на «предлагаемые». От роковой безысходности Пушкина – к гибкости основателя театральной школы.

– Партия предлагает, а еврей располагает, – шутил иногда Моисей.

Лазарь много раз поражался отцу: свободные английский и французский, латынь, греческий, блестящее знание истории, способности аналитика. Когда ручеек заказов кустаря оскудевал, Моисей пробавлялся внештатным переводчиком в Коминтерне и, позже, в Совинформбюро. Его переводы считались образцовыми. Если же деньги были, старался лишний раз не светиться в «штабах мировой революции». Когда на базе Совинформбюро создали Агентство Печати «Новости» (АПН), наводнившее под видом журналистов гэбэшниками и грушниками свои зарубежные корпункты и бюро, Лазарь вообще перестал напоминать о себе, сменил городской телефон, что в те годы было непросто.

Получил отец Лазаря лишь среднее образование. Но – в царской России, в знаменитой Ришельевской гимназии в Одессе на Дерибасовской. Учили там – на совесть. В Москву попал сразу после октябрьского переворота, в 1918 году, когда время, как дикое животное, вдруг сменило среду своего обитания. Иосиф, дед Михаила Берга, именитый Бессарабский купец, дал сыну золотую наличность и сказал: «Попытайся бежать, здесь опасно». А сам пропал в воронке гражданской войны, в бессмысленном братоубийстве, затянувшимся, как оказалось, на долгих семьдесят с лишним лет.

– В постель к твоему отцу я забежала на первом свидании, – смеялась, обращаясь к сыну Михаилу, много лет спустя Ольга Берг. – Он был такой напористый, позитивный, цветной. Тогда все были серые, а в Лазаре ощущалось ветхозаветное понимание добра и зла. Прибавь сюда еще врожденный шарм, умение ухаживать за женщинами, мозги. В тот день я решила, что как чистокровная немка должна еще и искупить вину перед евреями. И быстро поняла – какое искупление? Мне повезло!

Мать Михаила Берга была врачом и относилась к физиологии намного проще, чем было принято в те годы. Там, где ее сверстницы стыдливо уходили от разговоров о сексе, Ольга спокойно советовала: возьми с собой в гости чистые трусы, кусочек цветочного мыла, марганцовку (в шестидесятых советские магазины не баловали своих женщин). Впоследствии, наверное, это сказалось и на Михаиле, который, видя здоровое отношение родителей к этой стороне жизни, избавился от портящих настроение и здоровье предрассудков.

Начинающий врач-офтальмолог, собравшая себя, как и Лазарь, только собственными упорством и мозгами, Ольга никогда не была идеалисткой. Она видела, что сделала со своими, русскими немцами Россия, которой они служили не один век, тянули надрывно в Европу не желавшие двигаться древние сани из заснеженных холодных пространств. Стала свидетелем, как отправляли в казахские степи переселенцев, в чистое поле, без помощи и сочувствия. Как там потомки приглашенных царем Петром иноземцев начинали все заново под заунывную перекличку ветров и таких же невеселых странных местных музыкальных инструментов.

Они познакомились во время ежегодной диспансеризации. Ольга сказала Фишману, занося данные в медицинскую карту:

– Отклонений нет, но глазное давление может повыситься, следите за этим, Лазарь Моисеевич. Видно, что вы много работаете с бумагами, надо давать глазам отдых.

И не выдержала, посмотрела на обладателя редкого ФИО для поликлиники номенклатурного Четвертого главного управления при Минздраве СССР, что в Арбатском переулке, за зданием МИДа. Здесь Ольга завершала ординатуру и не часто встречала людей с такой вызывающе еврейской внешностью.

Фишман все понял, косым голубиным взглядом смерил молодую Ольгу и причмокнул:

– Как говорят физики-ядерщики, «если что-то нас не убивает, то, скорее всего, оно неисправно».

Ольга улыбнулась.

– Вы зря смеетесь, – нарочито строго произнес Фишман. И с интонациями фавна, добавил: – Я ведь не певун и плясун, а наоборот, плевун и писун.

Стало ясно, что он не пропустит ни одной юбки, если сочтет ее достойной внимания.

«Фавн», не тратя времени на разговоры, достал из портфеля блокнот, вырвал листок и записал: «Завтра, сквер у Большого театра, 19.00». Ольга кивнула, а он чуть не испортил впечатление:

– Я ведь настоящий коммунист…

Увидев реакцию («подумаешь, в этой поликлинике все такие»), задорно улыбнувшись, добавил:

– … хоть и беспартийный. Не торопитесь с выводами, завтра объясню.

Заинтриговал.

К месту встречи прибыл на черном ЗИМе с персональным водителем. В светлом костюме, в петлице знак лауреата Госпремии СССР, с букетом гвоздик, был неотразим. Остроумен и начитан, галантен и мил. Целуя Ольге руку, пошутил – программа на сегодня составлена, завизирована и обсуждению не подлежит. Вечер начался в Большом театре. К началу спектакля опоздали, но тут же появился администратор, лично провел в ложу. Давали «Царскую невесту» Римского-Корсакова, но после первого акта не выдержали, сбежали. Тяжелые декорации, строгие лица солистов и серьезная музыка не отвечали настроению.

Продолжили в ресторане Всероссийского Театрального Общества (ВТО) на углу Горького и Пушкинской площади. За соседними столиками Ольга видела знакомые лица – звезды советского театра и кино, расслабленные, в неформальной обстановке. Сюда не пускали посторонних, не было случайных людей не из мира искусств, но то, как проверяющий пропуска засуетился, ясно давало понять – перед Фишманом открываются любые двери.

Через много лет Михаил Берг тоже полюбил бывать там, где его родители впервые оказались вместе. По его просьбе, они даже показали ему на столик в уголке. Он и сам частенько заглядывал туда, пока, уже после перестройки, заведение не сгорело вместе со зданием.

– Это единственный ресторан в Советском Союзе, где спиртное продается без наценки, – объяснил Лазарь Ольге. – Руководителям ВТО удалось убедить правительство, что большинство актеров слишком мало зарабатывают. Так и есть: средняя зарплата «театрального» – девяносто рублей, не разгонишься.

И обратился к официантке Маше:

– Привет, муж вернулся? Нет? Не волнуйся, через пару дней объявится, как всегда. А нам, пожалуйста, салат «Планета», паштет, поджарку «по-суворовски» и коньяка армянского: моя дама – наследник Парацельса, вина не пьет.

По залу шел сутулый человек с острым умным лицом. Было видно, что он подшофе. С кем-то чокнулся, выпил рюмку, подошел к столику Фишмана.

– Лазарь, привет, какая красивая спутница.

– Знакомьтесь, – приветливо улыбнулся Фишман, – Ольга Берг, поэт Михаил Светлов. Выпьешь с нами?

Кто же потом, через время, напишет Евгений Евтушенко?

– Разве по пятьдесят, – Светлов улыбнулся. – И только потому, что с тобой такая красавица. Пусть вам вместе с Ольгой будет хорошо.

Он приветственно поднял рюмку, пошел своей «Аллеей Роз» к следующему столу.

– «И, в гроб сходя, благословил», – Фишман грустно процитировал Пушкина и пояснил:

– Миша тяжело болен, его не спасти. И заработков у него уже почти нет. Вот обходит здесь знакомых, многие его угощают, понимая, что нельзя. Да и он знает. Его все любят. И как поэт он недооценен.

– А почему ты называешь себя «коммунистом»? – не выдержав, спросила Ольга.

– Потому, что пока все строят коммунизм в одной, отдельно взятой, стране, для себя и своих близких светлое будущее я уже построил, – серьезно сказал Фишман и посмотрел Ольге Берг в глаза.

В начале семидесятых на свет появился их сын Михаил. Он родился при коммунизме – в одной, отдельно взятой, семье.