Читать книгу Космология Башлачева. Песни Русского Посвященного - Евгений Мышкин - Страница 7

Очищение

Согласно христианской аскетике ум до падения был простым и сосредоточенным в Божественном Принципе, после падения это единство было разбито, ум стал раздроблен и рассеян в материальных объектах.

В соответствии с символикой центра и окружности, изложенной Рене Геноном5, множественность мира может быть представлена как окружность, а состояние единства ума, как центр окружности. В книге Бытия окружность это змея свернутая вокруг Древа Познания Добра и Зла в центра рая. Вкусив плод с Древа Познания, ум был выброшен из символического центра на периферию, единство ума было раздроблено и он оказался рассеяным во множественности материи.

Это рассеяние ума не дает ему вновь вернуться к Древу Жизни, которое тоже находилось в центре рая. В Евангелии, страсти, которые суть не что иное, как привязанность ума к множественности материи, символизируются «богатым человеком» (Мф 19.23) или Марфой, которая «заботилась и суетилась о многом» (Лк 10.41), хотя на самом деле «одно только нужно», что Мария избрала. «Широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими» (Мф 7.13). Отрешая силы души от этих многочисленных привязанностей и соединяя их на одном центре, человеческий ум может снова перейти от множественности окружности к ее центру, «игольему ушку» (Мф 19.24), сквозь которое могут пройти только «нищие духом» (Мф 5.3). «Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Мф 7.14). Василий Великий так пишет:

Когда ум, не рассеивается по внешним предметам и не развлекается миром под влиянием чувств, тогда он входит в самого себя, а от себя восходит к мысли о Боге.

Это обращение ума от окружности материального мира («отвращение от множества») в себя, в центр (ум «становится единоличным») соответствует возвращению в рай, в первоначальное состояние Адама до падения. Это центрирование и есть цель ступени очищения, работы в черном.

Возможно, о таком центрировании говорит Башлачев в интервью Борису Юхананову:

Человечество единым гуртом дошло до этого рубежа. Но надо, чтобы из тебя рванулось и ты вдруг понял, что ты – часть целого! Часть всего! Всего, что в этом мире есть! И всё это – ты. То есть по формуле «Я + всё». Каждый – центр! Не то что ты слился, это – не «Солярис». Каждый – центр, совершенно индивидуальный центр, совершенно неповторимый. Его душа! Не важно, как он выглядит, что он носит, и что там в нем нанесло: что от плоти, что от духа. У каждого своя комбинация: чем больше в тебе души, тем меньше на тебя будет плоть давить.

На этом этапе происходит самопознание. Человек осознает, что он не есть ни тело, ни ощущения, ни мысли, а ничто. Центр это точка, отсутствие пространственных измерений, то есть черная дыра. Башлачев так и поет в песне «Черные дыры»:

Я вижу черные дыры.

Холодный свет.

Черные дыры…

Смотри, от нас остались черные дыры…

Нас больше нет.

Есть только черные дыры.

Основными символами, характеризующими этот этап, по которым можно отождествить человека, его прошедшего являются: черный цвет, крест (винт, мельница), (духовная) война.

Мельница

Черный цвет является символом ступени очищения, поэтому она и называется работа в черном. Черный цвет также используется Башлачевым для описания этой ступени. В песне «На жизнь поэтов» поэты названы ангелами «чернорабочими», у которых «душа в черном теле»:

Пусть не ко двору эти ангелы чернорабочие.

Прорвется к перу то, что долго рубить и рубить топорам.

Поэты в миру после строк ставят знак кровоточия.

К ним Бог на порог. Но они верно имут свой срам.

Ну вот, ты – поэт… Еле-еле душа в черном теле.

Ты принял обет сделать выбор, ломая печать.

Мы можем забыть всех, что пели не так, как умели.

Но тех, кто молчал, давайте не будем прощать.

Однако наиболее ярким является использование черного цвета в песне «Мельница», которая как раз и описывает работу в черном и путь посвященного к центру:

Черный дым по крыше стелется.

Свистит под окнами.

– В пятницу да ближе к полночи

не проворонь, вези зерно на мельницу!

Черных туч котлы чугунные кипят

да в белых трещинах шипят гадюки-молнии.

Черный дым ползет из трубочек.

Смеется, прячется в густые бороды.

Собственно, мельница это и есть вращающийся крест:

Что, крутят вас винты похмельные —

с утра пропитые кресты нательные?

Мельница у славян всегда была связана с чертом и водяным. Афанасьев пишет6:

Жернова и мельница обозначаются в народных загадках теми же самыми метафорами, какими живописуются и грозовые тучи… Представление грозовой тучи – мельничным снарядом ярко засвидетельствовано шведским названием облака moln (на островах шведских muli, mulle, molne, дате. mulm= буквально: «мелющее»). Очевидно, что под влиянием этого поэтического воззрения дождь, град и снег, рассыпаемые тучами, должны были казаться теми небесными дарами, какие мелет облачный жернов. И действительно, в снеге, который уже своей белизною и рыхлостью напоминает смолотый хлеб, видели падающую с неба муку, и на скандинавском наречии снег назывался mjoll (мука). …У нас в областных говорах: бус – мелкий дождь и мучная пыль, бусить – идти дождю со снегом, моросить и пылить мукою; мелкий град называется крупою, а мельница для обработки гречихи, проса и ячменя – крупорушкою.

Mельница принималась за поэтическое обозначение громоносной тучи и что именно в этом представлении кроется основа мифической связи водяного с мельницами. На каждую мельницу полагают по одному водяному, и даже более – если она имеет два и три постава: всякой водовик заведует своим колесом, или, как выражаются белорусы: «всякий черт на свое коло воду цягнет».

Башлачев так и поет:

– Здравствуй, Мельник Ветер-Лютый Бес!

Ох, не иначе черти крутят твою карусель…

Вращение винтов мельницы, карусель, и есть буддийское вращение колеса сансары. В «Мельнице» хорошо ощущается обреченность посвященного, идущего по пути очищения, который предполагает смерть для материального мира:

Ближе лампы. Ближе лица белые.

Да по всему видать – пропала моя голова!

Ох, потянуло, понесло, свело, смело меня

на камни жесткие, да прямо в жернова!

Тесно, братцы. Ломит-давит грудь.

Да отпустили б вы меня… Уже потешились.

Тесно, братцы. Не могу терпеть!

Да неужели не умеем мы по-доброму?

Путь к мельнице и есть путь к центру креста, который сопровождается духовной бранью с темными силами. Подобное описание демонической атаки видим и в «Ванюше»:

И навалились, и pвyт pyбахy,

И pвyт pyбахy, и бьют с pазмахy.

И воют глyхо. Литые плечи.

Деpжись, Ванюха, они калечат!

Как только центр достигнут, крест и колесо (окружность) исчезают – «сгорело к черту все». Карусель чертей, колесо сансары остановлено, дальше нужно идти «от винта»! Затем герой находит три последних зернышка, из которых испекает хлеба, чтобы накормить всех, кто пришел туда.

Пуст карман. Да за подкладкой

найду я три своих последних зернышка.

Брошу в землю, брошу в борозду —

к полудню срежу три высоких колоса.

Разотру зерно ладонями

да разведу огонь да испеку хлеба.

Преломлю хлеба румяные

да накормлю я всех тех, кто придет сюда

тех, кто придет сюда

тех, кто поможет мне

рассеять черный дым

Накормление хлебами в песне воспроизводит евангельское насыщение пятью хлебами пяти тысяч людей. Символически, отрешение от периферии окружности и достижение центра креста открывает возможность прямого общения с Божественным Принципом, «Хлебом Свыше», которым можно накормить множество народу. «Хлеб свыше» и есть «Слово Божие», «Имя Имен». Все, кто его слушают, услышат одновременно, поэтому одним Словом можно накормить тысячи человек, всех, кто придет сюда его услышать.

Мельница, будучи вращающимся крестом, также является и самолетным винтом, поэтому уходя от мельницы в вертикальный полет (работа в красном), Башлачев говорит:

Ну, что ты, смелей! Нам нужно лететь!

А ну от винта! Все от винта!

В «Мельнице», благодаря использованию трех зернышек, Башлачев переосмысливает русскую народную песню «Во поле береза стояла»:

Во поле береза стояла,

Во поле кудрявая стояла;

Некому березу заломати,

Некому кудряву заломати.

Люли люли заломати

Я ж пойду, пойду, погуляю,

Белую березу заломаю;

Срежу с березы три пруточка,

Сделаю с березы три гудочка,

Сделаю четверту балалайку;

Пойду на новыя на сени,

Стану в балалаечку играть,

Стану я стараго будити:

Встань ты, мой старый, проснись,

Борода седая, пробудился!

В «Во поле береза» нашлась жена, которая смогла «заломать березу» – тут можно вспомнить еще одну песню Башлачева «Некому березу заломати». Из березы делает жена три гудочка и балалайку, чтобы пробудить от сна своего старого мужа. В «Мельнице» из «трех последних зернышек» делаются хлеба, которые пробуждают всех от духовного плена. В своем интервью Башлачев так описывает смысл «гудочка» (дудочки) и «пруточка» (розги) из «Во поле березы»:

Я просто хочу сказать, что надо искать корень своей души. Каждый должен поискать корень своей души. Мы живем на русской земле, и мы должны искать корень свой, русский. И он даст ствол, а ствол даст ветви, а к ветвям подойдет музыкант. Он ветвь срежет, из коры сделает дудочку и будет на ней играть, а саму ветвь использует в качестве розги, скажем так, вицы. И вот будет он этой вицей сечь, а люди боятся, когда их секут, им больно. Они понимают, что секут не для того, чтобы сечь, а для того, чтобы высечь. А высечь можно искру из человека, если его сечь.

От слова сечь происходит также слово секира, которая является разновидностью топора. Таким образом, рубить топором означает у Башлачева высекать искры:

Но я разгадан своей тетрадкой —

Топором меня в рот рубите!

Эх, вот так вот прижмет рогаткой —

И любить или не любить!

5

Рене Генон. Символизм креста.

6

Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу. 1865