Читать книгу Письмо к Элизе - Евгений Николаевич Леонов, Евгений Леонов - Страница 2

Бернард проснулся рано утром, открыл глаза и долго не вставал с постели. Комнату освещала глиняная лампа. В ней почти не осталось масла, прогоревшего за ночь, и фитиль едва тлел. Мышак разглядывал узор на деревянном потолке, пытаясь в полудрёме отыскать какой-то смысл в трещинках и сучках на досках, но не находил. Он сел на кровати и привычно потёр лапами мордочку и усы.

Рядом с кроватью лежал один из тех соломенных ковриков, которые мыши любят класть на пол и вешать на стены в своих домах. Его украшал плетёный орнамент, типичный для Восточного Тироля: мастерицы изобразили реку Драву и мышей, веселящихся на празднике Урожая. На коврике ожидали хозяина любимые тапочки, привезённые сюда из старой норы в Лиенце.

Посидев с полминуты и окончательно проснувшись, Бернард, кряхтя, встал, оперевшись лапой на письменный стол, стоявший подле кровати. Мышак любил работать при естественном свете, потому поставил его здесь, на втором этаже башни, у единственного окна.

Он принялся за обычные упражнения, разминая шею, все лапы и хвост. В последнее время хвост особенно затекал, если спать на спине. Боль будила Бернарда посреди ночи и побуждала сменить позу.

Вспомнилось, как Элиза любила спать на животе или даже свернувшись клубочком. В их первой норе, такой маленькой и уютной, совсем не было места для большой кровати, и они спали в гнезде из сена. Бернард отползал в сторонку, чтобы дать место сопящей жене. Когда мышиная семья пополнилась сыном Гербертом, папа Бернард переехал в угол на этот самый соломенный коврик, чтобы дать место матери и дитяти.

Бернард согнулся, пытаясь достать пальцами хвост, повисший между задних лап. Он не позволял себе жульничать и старался делать всё честно. Зачем обманывать самого себя? Когда ему, наконец, удалось схватить ускользающий хвост, на пол лёг солнечный луч. «Надо же, – удивился мышак, – оказывается, уже вполне рассвело, а я думал, что стал слишком стар и бессонница будит меня ещё затемно».

Обычно в вечернее время он закрывал шторы, чтобы наружу не мог пробиться свет от лампы, а перед сном открывал небольшую щёлку, поскольку любил просыпаться на работу от лучей восходящего солнца.

Мышак погасил лампу, прижав железным колпачком горящий фитиль, и раздвинул шторы. Через мутное стекло виднелись листья, которые ветер набросал почти вровень с окном. Трава ходила волнами от порывов; по небу летели серые облака, подобные рваным тряпкам. Ничего не напоминало вчерашний погожий день, хотя время от времени на листья падали лучи осеннего солнца, окрашивая их в багряные цвета.

Его предшественник предпочитал подвал, где сделал отнорок и устроил там свою спаленку. «Это потому, – размышлял Бернард, – что он был из лесных мышей, а я из домовых». И не без гордости добавлял: «Лесные-то всегда хотят поглубже зарыться в землю, а мы – домовые – не боимся верхних этажей». Впрочем, он не стал закапывать отнорок, а приберёг его для хранения припасов. Кто познал голод – тот всегда имеет еду впрок. Так и Бернард, получая жалование не столько в деньгах, сколько продуктами и углём, делал большие запасы. Иногда он спускался с горы в деревню Лафант, где по субботам устраивались ярмарки.

Деревенская ярмарка – это лучшее место, чтобы поговорить и поиграть с другими мышами, услышать новости и сплетни и закупить побольше продуктов. Набрав большой короб всякой всячины, Бернард устремлялся в обратный путь, карабкаясь в гору по лесной дороге несколько километров. Хоть путь был трудным и долгим, мышак был рад спрятать в кладовую ещё несколько колбасок, банок с капустой и другими овощами. Чем больше, тем лучше. Он не волновался, что продукты испортятся. В подвале – и особенно в отнорочке – сохранялась постоянная прохлада, даже в жаркие июльские дни.

Иногда уши Бернарда улавливали тихий звук, будто бы кто-то снаружи царапал каменную облицовку отнорочка. «Должно быть, это крот, – думал Бернард. – Ну-ну, пробуй-пробуй, а до моих припасов тебе не добраться. Поищи себе другой добычи».

Сегодня Бернард решил побаловать себя и достать из подвала две колбаски. Ему было немного стыдно, потому что он брал из запаса, копившегося на Рождество. «Впрочем, – он пожал плечами, – ещё не известно, буду ли я праздновать здесь или поеду в Лиенц к дочери». В прошлом году он остался и был совершенно один. Мимо башни не ходили ни почтальоны, ни носильщики, никто другой, потому что мыши отмечали этот праздник вместе со своими родными. Без семьи коротать Сочельник было очень грустно.

Надев тапочки, он спустился со второго этажа вниз по приставной лесенке. Здесь находились его кухня и гостиная, хотя Бернард нечасто принимал гостей. Несколько кухонных шкафов и комод хранили припасы всякого сорта, разложенные по маленьким ящичкам. Для вечерних посиделок предназначался камин с двумя креслами и столиком под чайные чашки. Надёжная дверь на засове отделяла хозяина башни от альпийского леса и его опасностей. Пришедший с улицы попадал в прихожую, отделённую ширмой от остальной комнаты.

Подгоняемый урчанием в животе, Бернард прошёл в угол и поднял крышку люка, закрывающую вход в подпол, чтобы туда никто не свалился ненароком. Каждый раз, заходя в кладовую, мышак испытывал радость, смешанную с удовлетворением. Расставленные вдоль стен ящики с едой и мешки с эмблемой Министерства путей сообщения, в которых хранились запасы на зиму, повышали его уверенность в завтрашнем дне и поднимали настроение. Он прихватил пару колбасок, висевших на вбитом в стенку гвоздике, вернулся к приставной лестнице и вскарабкался обратно.

Сложив колбаски на обеденный стол, Бернард принялся зажигать огонь в плите. Обычно угли оставались тёплыми ещё с вечера. Под их чёрной шкурой скрывалось горячее нутро; Бернард присел перед плитой и принялся раздувать огонь. Через минуту показался маленький язычок пламени, и мышак подкинул немного щепок из стоявшего рядом ящичка. Скоро огонь запылал и можно было начинать готовить. Как раз вовремя, потому что от запаха колбасок у Бернарда потекли слюнки. Он достал сковородку, смазал её маслом и, пока она разогревалась, принялся нарезать колбаски кружочками. Покончив с этим, он бросил кусочки на сковородку и вскоре услышал шкворчание. Здесь, в кухне, было так тепло и уютно, что Бернард улыбнулся и его настроение улучшилось. Да, на улице дрянная погода, и скоро ему придётся выйти и приступить к своим обязанностям, но прямо сейчас можно про это забыть и втягивать носом запах жареной колбасы, поставить на плиту пузатый зелёный чайник и слушать, как он начинает посвистывать.

К колбасе полагались сухари, которых у Бернарда было в избытке. Министерство путей сообщения выдавало их в качестве части жалования. Надо заметить, что сам Бернард и его коллеги эти сухари недолюбливали. Их привозили в мешках, плотно уложенными друг к другу. Так часто бывало, что сухари слёживались и становилось трудно отодрать один от другого. К тому же они были солёными – считалось, что это улучшает их вкус, но лично Бернард считал, что соль скорее сбивает запах плесени, который всё равно чувствовался чутким мышиным носом. Кого они хотят обмануть? Хуже того, во время перевозки соль частенько ссыпалась с верхних сухарей на нижние, вбивалась в них от тряски, делая непригодными в пищу. А верхние сухари воняли плесенью ещё сильнее, лишившись соляной защиты.

Намучившись и наругавшись с чиновниками, Бернард махнул лапой и стал делать сухари сам. Он покупал на ярмарке муку, приносил её в башню и готовил чудесный хлеб с изюмом и орехами, если те удавалось насобирать по кустам. Когда хлеб черствел, мышак не выбрасывал его, а засушивал.

На столе появилась горячая колбаса, на которой ещё кипело масло. Бернард открыл мешок казённых сухарей и, принюхавшись, вытащил сверху парочку из них. Он налил в глиняную чашку простого кипятка, потому что чай был для Бернарда особым удовольствием, требующим времени и внимания, а сейчас мышак был голоден и хотел поскорее прикончить колбасу.

Перед тем как приступить к завтраку, следовало выполнить обязательный ритуал, которому мышак следовал каждый день перед первой трапезой. Он взял кусок колбасы и положил его на сухарь. Затем закрыл глаза и произнес:

– В память о всех мышах, погибших от голода. И в память о тебе, малыш Герберт.

Откусив от бутерброда, он принялся медленно жевать, ещё раз вспоминая сына, который не пережил свою первую зиму. В тот год в Тироле выдалась настолько суровая и снежная зима, какой не вспомнить и дряхлому старику. Много мышей замёрзло или погибло от бескормицы, потому что кладовки опустели ещё до того, как сошёл снег. Родители днями рыскали по полям, пробивая туннели в снегу и отмораживая лапы, чтобы отыскать и принести хотя бы несколько зёрен своим голодным детям.

Элиза обессилела и заболела. У неё исчезло молоко, и она кормила Герберта, пережёвывая для него зерна. Другие семьи тоже страдали, кормилицы было не найти. Увы, Герберт продержался на зерновой кашице не более двух недель, после чего ушёл в лес золотых колосьев, где всегда светит солнце, достаточно зерна для всех и где никогда не ползает змея и не летает сова.

Каждый раз во время этого ритуала Бернарда переполняла грусть. Маленький Герберт так и не научился ходить, а только ползал по норке и пищал от голода. Ах, если бы они жили богаче, имели больше запасов на зиму, то этой трагедии могло бы и не произойти!

Его мысли обратились к припасам, собранным за лето. Оно получилось добрым – не было сильных гроз и бурь, которые могли нанести ущерб мышиной дороге, проходящей вдоль башни. В обязанности Бернарда, главным образом, входила забота о ней, поддержание в исправности и порядке, а уже во вторую очередь – приём путников и помощь им. В то же время, лето, и особенно его конец, – это пора заготовок на зиму. Пришлют еду или нет, но мыши должны сами заботиться о том, чтобы набить погребок. Насколько он знал, сосед из следующей башни, расположенной дальше по дороге, придерживался того же мнения и, бывало, уходил от башни на пару дней. Он сам признавался Бернарду в таком нарушении устава, когда тот дал честное слово не говорить начальству. Уйдя подальше, сосед набирал ягод, грибов и орехов, делая небольшие тайники в земле. Он старался набрать всего побольше, конкурируя с белками и другими лесными жителями. Конец лета – страдная пора. Всяк хочет иметь вдоволь еды, когда лес скроется под слоем снега. Тот мышак считал себя самым умным, как иронически думал про него Бернард. Частенько он забывал, где устроил тайник, и тот либо пропадал втуне, либо, что происходило чаще, разворовывался зверями и птицами. Сосед бегал вокруг разорённого хранилища, кричал и грозил кулаком в небо, но без толку.

Когда Бернард слушал его рассказ, он тихонько посмеивался в усы. Сам мышак никогда не стал бы так жадничать, хоть и уходил надолго из дома, чтобы разнообразить свой стол. Особенно он любил грибы, знал, как и где они растут, и охотно приносил их домой. Мышак даже придумал свой способ, как перенести побольше грибов от места находки до башни. Для этой цели у Бернарда была приспособлена крепкая верёвка, которую он вешал на одно плечо и пускал поперёк через грудь. Обнаружив достойный гриб, он разделывал его ножом и лапами, приготовляя из ножки и шляпки небольшие кусочки, которые затем нанизывал на верёвку, точно бусины. Когда Бернард не удерживался и набирал побольше, идти было трудно и опасно, ведь в случае нападения птицы или змеи он не смог бы убежать. Мышак полагался в эти моменты только на собственную удачу и всю дорогу клял себя за жадность, но при этом грибов не бросал.

Дожёвывая последний кусок колбасы вприкуску с сухарём, с которого он предварительно стряхнул избыточную соль, Бернард запил еду горячей водой из кружки. Он вспомнил, как ругалась Элиза на эту привычку, считая, что Бернард таким образом губит свой желудок. Однако годы шли, привычка оставалась, а желудок исправно работал.

Если жалоб на желудок не поступало, то со сном дело не ладилось. Бернард признавался себе, что последние пару дней чувствовал себя не в своей тарелке. Было маетно спать по ночам, ветер выл за стенами башни как-то особенно злобно, царапая камни. Мышак ворочался с боку на бок, никак не мог пригреться, чтобы погрузиться в сон. В спальне на втором этаже башни не было холодно, однако осенний ветер, дувший в окно, каким-то особым образом действовал на Бернарда. Ему казалось, что здесь зябко, даже под пуховым одеялом в тёплом гнезде из сена, которое он, потакая старой привычке, соорудил на кровати.

Так было и вчера ночью. Промаявшись пару часов, он встал и от ночника у своей кровати зажёг другую лампу, побольше, стоявшую на рабочем столе.

Это был особенный светильник – одна из немногих вещей, которые Бернард привёз с собой из Лиенца, когда переезжал в башню. Мастер вылепил его из глины с вкраплением цветного стекла. Лампа повторяла своей формой черепашку, высунувшую голову из панциря. Когда внутрь наливали масло и поджигали, пламя на конце фитиля играло на стёклышках весёлыми зайчиками. Светильник очень нравился его дочери Софии; будучи ещё совсем юной, она получила такой подарок от Бернарда. Часто отец рассказывал ей сказки при свете черепашки. Одной из первых была чудесная история о далёких островах, где водятся черепахи, умеющие плавать в море. Они настолько большие, что могут прокатить на своём панцире целое мышиное семейство, включая всех бабушек и дедушек. «Хорошая сказка», – подумал Бернард. Никто из австрийских мышей не был на далёких островах и не мог знать, как там на самом деле. Да это и не было важно, главное, что сказка понравилась Софии, она зарылась поглубже в сено и уснула.

Ныне София уже взрослая. Она имела своих мышат, рассказывала им сказки, услышанные от папы и мамы, а черепашка стояла на рабочем столе Бернарда, связывая его с той, прошлой жизнью, когда они все вместе жили в одном гнезде рядом с римскими руинами в Лиенце. Свет от черепашки согрел Бернарда лучше, чем пуховое одеяло. Он расправил лапы, подвигал затёкшим хвостом, взял чистый лист бумаги и карандаш.

«Моя дорогая Элиза», – начал он письмо и остановился. Ему очень бы хотелось быть рядом и обнять её, но письма оставались единственным способом общения. О чём написать? Он продолжил: «Прошёл ещё один месяц с того момента, как я написал тебе последнее письмо. Я очень скучаю и стараюсь писать почаще, но теперь, когда началась осень, работы становится всё больше, а зимой, с приходом снегов, я буду трудиться не покладая лап».

Бернард почесал нос карандашом и громко чихнул. Когда он успел простудиться? Мышак спустился на кухню, где принялся готовить себе чай. Он решил не зажигать все светильники и довольствовался светом прикроватной лампы, которую принёс с собой со второго этажа, и отблесками горячих угольев в печке. Он раздул пламя, подбросил дров; они потрескивали, пошло приятное тепло. Пока огонь разгорался, Бернард взял чайник и подошёл к вёдрам, где хранил воду, принесённую из ручья. К его неудовольствию, три ведра из четырёх оказались пусты. Видимо, Бернард был настолько усталым после вчерашней работы, что позабыл натаскать воды из ручья. Однако, если экономно умыться и не варить с утра кашу, то воды должно было хватить и на завтрак. О том, чтобы выйти за водой в ночную пору и речи идти не могло. Ночь – время хищников. Орлы царят днём и опасны на открытой местности, а ночью им на смену являются совы, от которых нет спасения в лесу. Они падают с неба и хватают несчастную мышь. Бернарда передёрнуло. Хорошо быть в такую холодную и ненастную ночь в крепком укрытии, попивая сладкий горячий чай с хрустящим сухариком.

Налив немного воды из ведра в зелёный чайник, Бернард поставил его на плиту. Повинуясь пришедшему на ум, мышак вернулся за рабочий стол и продолжил писать, навострив уши, чтобы не пропустить момент, когда чайник начнёт кипеть.

«Моя милая Элиза, – он клал строчку за строчкой, – тебе не стоит за меня беспокоиться, потому что я не выхожу из своего убежища в темноте. Здесь, в горах, совсем не так, как у нас дома в зелёной долине. Тут суровые камни, еловые леса, ветрено и прохладно даже летом. Тем не менее, мне здесь нравится. Я на своём месте и занят новым делом».

Ах, крышка прыгает на чайнике! Бернард быстро сбежал вниз по лестнице и подхватил чайник войлочной рукавицей. Он не клал заварку прямо в этот чайник, потому что частенько использовал нагретую в нём воду для хозяйственных целей. Не очень здорово, когда после умывания шерсть пахнет чаем, не правда ли? Потому-то у Бернарда был особенный заварочный чайник, изящный и небольшой. Его сделали мышиные мастера с острова Мурано, который находится рядом с Венецией. По торговому пути через перевал Бреннер, который ещё с древности служил как мышам, так и людям, этот чайничек оказался здесь, в Восточном Тироле, за сотни километров от Адриатического моря. Чайник был прелестным: на его бока мастер нанёс рисунок яркими красками. Тонкой кистью он изобразил двух танцующих молодых мышек в итальянских платьях.

Мышак положил туда немного чайного листа и добавил мёд с шиповником, которые хранились в банках в кухонном шкафу. Это было единственное средство против простуды, и запас Бернард сделал на всю зиму. Экономить теперь не следовало – не хватало ещё заболеть и оставить путь без надзора.

Бернард выждал некоторое время, пока чай настоится, поставил на поднос глиняную чашку и достал из коробки самодельных сухарей с изюмом, своих любимых.

Теперь всё было готово. Старый мышак с удовольствием разместился на стуле за рабочим столом, отпил чая и закусил сухариком. Хорошо! Ветер продолжал выть и стучать в окно, только теперь Бернарду было тепло и уютно, а через письмо он чувствовал, будто его любимая жена рядом.

«Дорогая Элиза, – продолжил он, – тебе бы понравилось в этом лесу. Летом он зелен и полон голосов птиц. Осенью становится багряно-золотым, жизнь в нём затихает. Стоят прозрачные дни, когда воздух торжественно пуст и небо такое особенное, будто ему известна какая-то тайна. Когда придёт зима, иглы елей заиндевеют на морозе, земля покроется снегом и станет очень холодно. Не волнуйся за меня! Мою башню, про которую я тебе подробно писал в прошлых письмах, засыплет снегом по самую крышу, так сильно, что и отрываться бессмысленно. Я выхожу на работу прямо в снег, прокладывая тоннель и наставляя путь. От моего дыхания, от хождений туда и обратно, от тепла моего светильника, тоннель обледеневает, и я не боюсь обвалов до самой весны. В погожие дни солнце светит так ярко, что можно обходиться без своего света, потому что солнечные лучи проникают сквозь снег и лёд. Это очень красиво – я будто бы в норе, стены которой выложены горным хрусталем и самоцветами.

Я раньше писал тебе, что у меня здесь всё рядом. Например, воду набираю из ручья, который льётся из небольшого водопада. Зимой как-то раз я выбрался полюбоваться им. Кое-где намёрзли большие глыбы льда, но даже в сильный мороз водопад продолжал лить воду с вершин гор в нашу долину прямо до реки Дравы».

Бернард вспомнил далекие весенние дни, когда только-только познакомился с Элизой в Зальцбурге. Неожиданно для себя он осмелел и пригласил её на реку, хотя по мышиным меркам это было далековато для прогулки, да и опасно, потому что по набережным ходили люди и любовались старинной крепостью. Ещё более неожиданным стало её согласие. Они прошли по водосточной трубе, скрываясь от чужих глаз, и оказались на берегу реки. Воодушевлённый тем, что Элиза согласилась пойти с ним, Бернард решил показать ей свою удаль. Он нашёл на берегу небольшую дощечку, спустил на воду, сел на неё, оттолкнулся и поплыл. Конечно, Элиза пыталась протестовать, но мышак был упрям. Не прошло и минуты, как волной его смыло с дощечки. Молодой Бернард отчаянно пробовал нащупать дно лапами, однако течение уносило прочь от берега. Помощь неожиданно пришла со стороны его подруги. Она бросилась в воду и, вцепившись зубами в воротник куртки, начала грести к берегу всеми четырьмя лапами. Бернард что было силы помогал ей и, наконец, им удалось выбраться на сухое место. Они долго сидели на берегу, приходя в себя. Мышаку было очень стыдно за свой глупый поступок, но Элиза только посмеялась, обратив неловкость в шутку. В другой раз Бернард бы обиделся, потому что в ту пору был очень заносчивый и гордый, не позволяя никому шутить над собой. Злиться на Элизу не было никакой возможности, и Бернард счастливо рассмеялся.

Да, это было давно. Мышак откинулся на стуле и почесал ухо.

«Месяц назад я ходил на праздник урожая в деревню Лафант. Знаешь, дорогая, я очень скучаю по нашему дому и нашим праздникам. Этот тоже был хорош, хотя на нём не хватало тебя. Как и положено, в конце сентября там собрали большой урожай с окрестных полей, лесовики принесли ягод и грибов, испекли большой каравай. Были песни и танцы, и – да! – я тоже танцевал. Для стариков поставили особенную лавку, чтобы они грелись на солнышке. Только я к ним не пошёл! Я встал в круг вместе с молодёжью и плясал, как много лет назад. Мне кажется, молодые мыши смеялись надо мной. Пустое! Я снова почувствовал себя, как на нашей свадьбе, особенно, когда смотрел на молодые пары перед алтарём из зелёных листьев. В этот раз женились семь пар влюблённых, а венчал их наш жрец из Лиенца, ты его знаешь. Мы все радовались, бросали зерно на новобрачных и желали, чтобы Великая мать позаботилась о них. Хороший получился праздник».

На этом Бернард отложил карандаш, широко зевнул и пошёл спать. Теперь сон дался ему легко: ведь рядом с ним была Элиза. Ближе, чем где-либо, – в его сердце.

Эта ночь прошла, теперь наступил день и принёс с собой обычные заботы. Волшебное ощущение близости с любимой ушло вскоре после того, как он отложил карандаш.

С грустью Бернард подумал, что сколько бы ни было колбасы на завтрак, однажды она закончится. И надо будет вставать со стула, нести посуду в ведро, чтобы после помыть её, одеваться и идти на работу. Он посидел ещё немного, даже когда еда в миске кончилась и кружка осталась пуста, потом встал и начал бродить по башне, то принимаясь за уборку, то оставляя её, передвигая вещи без всякой цели; он принимался считать оставшиеся сухари, потом, махнув лапой, понимал бессмысленность занятия. Это не могло долго продолжаться.

– Пора кончать со сборами! – решительно сказал Бернард сам себе. Он и сам уже понял, что просто оттягивает тот неприятный момент, когда нужно будет открыть дверь и шагнуть в ветреную и холодную тирольскую осень.

Он отправился в прихожую, отгороженную от гостиной деревянной ширмой. Первым делом Бернард надел свой любимый свитер с высоким горлом. В холодную погоду мышак предпочитал кожаные штаны с подтяжками, не пропускающие воду. Штаны он заправил в крепкие сапоги с ремешками, подложив сухой травы. Этот простой приём предохранял ногу от натирания, намокания и держал её в тепле. Так выходило очень прилично: можно было ходить по размокшей от дождей земле, хотя и требовалась внимательность. Через некоторое время кожа сапог начинала набухать от набранной воды; сено становилось влажным и требовало замены, да поскорее, если не хочется слечь с ангиной. Бернард снял с вешалки шляпу с широкими полями и шинель с нашивками дорожной службы, которая полагалась ему по штату. Хотя устав требовал носить служебную фуражку, Бернард предпочитал свою шляпу. В ней было уютнее. В случае сильного ветра он убирал уши под шляпу и так грелся. А фуражка пылилась на дальней полке, ожидая очередного визита начальства с проверкой.

– Ах, чуть не забыл! – Бернард хлопнул себя по лбу.

Он протопал обратно в гостиную, стараясь не наследить, но кусочки засохшей грязи, налипшей вчера на сапоги, отваливались и рассыпались по полу. Мышак сделал себе пометку в уме, чтобы подмести в комнате, когда вернётся с обхода.

Обычно Бернард клал сумку с инструментом прямо в прихожей, поскольку любил иметь всё под рукой, однако вчера обнаружил, что пила совсем затупилась. Он отнёс сумку на верстак, стоявший на кухне, долго корпел над точильным камнем, выправляя зубья, да и позабыл там пилу. Бернард ещё раз проверил пальцем её заточку, а затем положил в сумку к остальным инструментам.

Он потянул на себя дверь, и та неожиданно распахнулась, толкнув в плечо. Причиной был порыв сильного ветра. Сразу же стало холодно, несмотря на тёплую одежду. Старику захотелось вернуться обратно, он даже вспомнил про несколько неотложных домашних дел, но чувство долга пересилило – Бернард шагнул за порог.