Читать книгу Квест «Иисус Христос». Сквозь лабиринты мифов - Евгений Николаевич Недзельский - Страница 5

Несуразность, о которой идет речь, связана с эпизодом, имеющимся в обоих Евангелиях (Мф. 12:46–50, и Лк. 8:19–21), в которых имеются истории Рождества, но при этом смысл данного эпизода настолько противоречит этим историями, что остается только поражаться тому, как они вообще могли оказаться в одном повествовании.

Ведь согласитесь, что эпизод, в котором Иисус вдруг проявляет прямую грубость и пренебрежение по отношению к своей матери, совсем не вяжется с идиллическими рождественскими картинками… А уж когда удается выяснить мотивационную подоплеку этой истории, невозможность ее смыслового согласования с историями Рождества становится совсем уж очевидной!

Но – обо всем по порядку…

В эпизоде, о котором идет речь, описывается ситуация, когда к Иисусу, беседовавшему с народом в некоем доме, приходит его мать Мария в компании с другими своими детьми – братьями и сестрами Иисуса. Придя, они обнаруживают, что не могут пробиться к нему из-за многочисленности посетителей, заполонивших весь дом и даже стоявших на улице. Тогда Мария просит кого-нибудь передать Иисусу, что она с его братьями и сестрами стоит на улице и хочет увидеться и поговорить с ним. Просьбу ее исполняют, и сообщают Иисусу весть об ожидающих его на улице родственниках. И с этого момента обычная, казалось бы, житейская ситуация, начинает вдруг приобретать неожиданный и странный оборот…

В ответ на это, согласитесь, совершенно нормальное известие и абсолютно естественную просьбу, Иисус неожиданно реагирует не просто резко, а по непонятным причинам – крайне негативно и даже агрессивно. Он не благоволит попросить народ чуть-чуть расступиться и пропустить к нему хотя бы его мать; он не пытается отложить на время свои беседы и сам выйти к ней навстречу, оказав ей сыновью любовь и почтение; он даже не пытается просто вежливо попросить своих родных подождать, пока он освободится…

Вместо всего этого, он не просто категорически отказывается выйти к ним, но и облекает свой отказ в форму практически публичного отречения от них!

Судите сами. Вот как все это описано у Матфея: «Когда же Он еще говорил к народу, Матерь и братья Его стояли вне дома, желая говорить с Ним. И некто сказал Ему: вот, Матерь твоя и братья Твои стоят вне, желая говорить с Тобой. Он же сказал в ответ говорившему: кто матерь Моя, и кто братья Мои? И указав рукою Своею на учеников Своих, сказал: вот матерь Моя, и братья Мои; ибо кто будет исполнять волю Отца Моего, тот Мне брат, и сестра, и матерь» (Мф. 12:46–50).

На этом описание эпизода обрывается, оставляя читателя в смутном, неприятном удивлении: зачем же так-то?..

Ведь только представить себе его мать, которая всего-то пришла увидеться и поговорить с сыном! Мать, стоящую и ждущую на улице, и вдруг получающую от каких-то людей ответ, что сыну не просто недосуг с нею пообщаться, но что вообще – она ему ничуть не дороже и не ближе всех тех посетителей, что окружают его в данный момент, и потому она вполне может отправляться себе восвояси. Что она, по всей видимости, и сделала, побредши по дорожной пыли, в окружении других своих детей туда, откуда пришла…

Даже сегодня, когда почтение к родителям отнюдь не занимает столь высокого места в системе нравственных ценностей, как это было раньше, такого рода поступок воспринимается, как крайне грубый и предосудительный. А уж в то время, когда в иудейской среде заповеди Моисеевы были непреложным законом жизни и за их нарушение сурово карали вплоть до смертной казни – в то время такой поступок, явно нарушающий пятую заповедь Десятисловия Моисеева, был чем-то совершенно из ряда вон выходящим!

Этот поступок тем более странен для Иисуса, что он сам не раз ссылался на непреложную необходимость выполнения этой заповеди в своих спорах с фарисеями, когда обвинял их в том, что некоторыми своими правилами они косвенно нарушают закон о почитании родителей (Мф.15:1–6; Мр. 7:1-13). И как же так могло получиться, что обвиняя кого-то даже в косвенном, фактически – непредумышленном, нарушении заповеди, Иисус вдруг сам нарушает эту же заповедь, но уже прямо и сознательно? Увы, на этот вопрос ни в Евангелии от Матфея, ни в Евангелии от Луки не дается никакого ответа…

Поскольку же речь идет о тех двух Евангелиях, которые начинаются с историй Рождества, то недоумение возрастает и от еще одного вопроса: как умудрились авторы, после описаний Рождества, поместить в свои тексты такую вот историю, причем сделать это без всяких объяснений и пояснений?

Но факт остается фактом: ни того, ни другого не сделано, и самым престранным образом этот эпизод просто соседствует в одном тексте с рождественскими историями. И никаких объяснений к нему, так же, как и никаких попыток согласования его странного смысла с историями Рождества, не имеется ни у Матфея, ни у Луки…

И тут очень кстати оказывается то, что этот же самый эпизод с неудачным визитом Марии имеется так же и в Евангелии от Марка! Причем в этом Евангелии он дается, к счастью, с предваряющим его объяснением, почему Мария поступила именно так, как она поступила. А из этого, в свою очередь, становится понятной и реакция Иисуса.

В результате весь эпизод оказывается мотивационно объяснимым, но при этом, если можно так выразиться, шокирующе-выбивающим из всех традиционных представлений о взаимоотношениях Иисуса и его матери, и полностью опровергающим возможность каких-либо Рождественских историй!

Но что же такого «шокирующее-выбивающего» содержится в обнаруженном нами объяснении поступка Марии и реакции на него Иисуса? А вот что. В 20 и 21 стихах 3 главы Евангелия от Марка, в тексте, предваряющем описание непосредственно самого эпизода с приходом Марии с детьми к Иисусу, говорится:

«Иисус возвращается домой. Снова собирается такая толпа, что они не успевают даже кусок хлеба съесть. Когда его близкие услышали об этом, они пришли, чтобы силой увести его, решив, что он сошел с ума» (Мк. 3:20–21, современный русский перевод, РБО, Москва, 2011).

Вот так, прямым текстом, в лоб и без обиняков, говорится о том, что Мария, мать Иисуса, оказывается, считала, что стремительно набиравшая популярность проповедническая деятельность ее сына, а так же его слава, как целителя, есть следствие ничего другого, как его сумасшествия!

Причем тут надо учесть, что в те времена считать кого-то сумасшедшим означало признание человека вовсе не больным – такого человека признавали одержимым бесами. То есть из текста Марка мы узнаем, что в своем отношении к Иисусу, Мария солидаризовалась с его прямыми врагами – книжниками и фарисеями, как раз и утверждавшими, «что Он имеет в себе веельзевула, и что изгоняет бесов силою бесовского князя» (Мр. 3:22)! И как вам такой «поворот сюжета»?..

А тут еще надо сказать, что Иисус к таким обвинениям в свой адрес относился настолько категорически нетерпимо, что в ответ на них даже провозгласил постулат о так называемом «непрощаемом грехе»: «Кто будет хулить Духа Святого, тому не будет прощения вовек, но подлежит он вечному осуждению. Сие сказал Он, потому что говорили: в Нем нечистый дух» (Мр. 3:29–30).

И кто же были те люди, что «говорили: в нем нечистый дух», тем самым «хуля Духа Святого» и подпадая под «непрощаемый грех»? Кто бы там они ни были, но вот, выясняется вдруг, что в их число, согласно Евангелию от Марка, входила и… Мария, мать Иисуса, так же убежденная, «что Он вышел из себя» (Мр. 3:21, синодальный перевод).

Я понимаю, что это действительно шокирующий вывод для всех, кто хоть как-то знаком с христианством, и уж тем более для тех, кто приобщен к нему. Я понимаю, что принять вывод о том, что отношения Иисуса и его матери, были на самом деле весьма далеки от взаимопонимания и близости, и близки, увы, к прямой враждебности, – принять такой вывод и тяжело, и совсем не хочется. Я все это понимаю, но, как говорится, помочь ничем не могу: именно такой печальный вывод прямо и недвусмысленно вытекает из рассмотренного нами текста Евангелия…

И именно этим, именно таким вот поражающим воображение отношением Марии к Иисусу, как бесноватому(!), и объясняется у Марка то, что Иисус в резкой форме отказался общаться со своей матерью, братьями и сестрами. В контексте описания Марка ситуация эпизода проясняется, и реакция Иисуса перестает казаться необъяснимой и ничем не мотивированной.

Оказывается, Иисус (неоднократно, кстати, жаловавшийся на плохие взаимоотношения с семьей: «…Не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем, у сродников своих и в доме своем» – Мр. 6:4; Мф. 13:57), не без оснований воспринял приход своей матери, как враждебный акт и отреагировал на него соответственно.

«Тем временем пришли его мать и братья и, стоя снаружи, послали вызвать его. Вокруг него сидела толпа. И тут ему говорят: Там на улице твоя мать, братья и сестры, спрашивают тебя. – Кто для меня мать и братья? – сказал им в ответ Иисус. И оглядев тех, кто сидел вокруг него, сказал: Вот мои мать и братья. Кто исполняет то, что велит Бог, тот мне и брат, и сестра, и мать».

Что ж, как уже было сказано, благодаря предваряющему тексту Марка, сам по себе этот эпизод взаимоотношений Иисуса и его матери стал нам понятен. Но так и осталось совершенно не понятным, как же может этот эпизод находиться в составе одного и того же повествования, вместе с рождественскими идиллическими картинками?!

Ведь, согласитесь, совершенно невозможно, чтобы после всех тех грандиозных Божественных явлений и откровений, которые описаны в рождественских историях, у Марии могли бы остаться хоть малейшие неясности, и зародиться хоть малейшие сомнения относительно того, кем является ее сын Иисус, и относительно его особой миссии на земле.

И вот – вдруг счесть его безумным (читай – бесноватым!) тогда, когда он начал проявлять свои Божественные способности и приступил к исполнению своей миссии Божьего Сына? Пытаться его миссии противодействовать, попытаться его остановить… Это совершенно не укладывается ни в какие рамки!

Причем, ладно уж, с огромной натяжкой и чисто гипотетически, можно еще как-то допустить, что со временем Мария могла засомневаться и в видениях ангелов, и в свидетельствах людей… Но уж то, каким именно «нетривиальным» образом, согласно историям Рождества, она забеременела, – этого Мария (как и никакая другая женщина!), будучи в здравом уме и трезвой памяти, уж точно никогда и никак забыть не смогла бы!

Поэтому, хотим мы этого или не хотим, но этот рассказ о попытке Марии «спасти бесноватого сына», ставит нас перед выбором: либо принять правдивость историй Рождества, но тогда трактовать историю о «сумасшествии/бесноватости» Иисуса в глазах Марии, как диагноз ее собственного глубокого помешательства, либо, не приписывая Марии психических заболеваний, признать недостоверными истории Рождества.

Правдой может быть только что-то одно: либо рождественские чудеса, либо эта история, однозначно свидетельствующая о том, что Мария, мать Иисуса, никаких чудесных историй, связанных с рождением Иисуса никогда не переживала!

Впрочем, при ближайшем взгляде на сочетаемость историй Рождества с историей «визита Марии», становится ясно, что вариант выбора здесь, на самом деле, практически безальтернативен. Ведь вариант с допущением образа «странной Марии», неизбежно приводит и к образу «странного Бога», поскольку это ведь именно он сам, согласно историям Рождества, избрал именно эту женщину.

Зачем же, при всем многообразии потенциальных кандидаток, надо было избирать именно ту, о которой всеведущий Бог не мог не знать, что она в будущем попросту, извиняюсь за выражение, свихнется? Как можно было выбрать человека именно с такого рода «потенциалом»? Поистине странный, мягко говоря, выбор и, соответственно, насколько же сам должен быть странен тот, кто сделал именно такой выбор…

Так что всем, кто готов во имя защиты достоверности историй Рождества допустить, что Мария могла сначала пережить все то, что в них описано, а потом все это напрочь забыть и счесть своего сына не иначе, как бесноватым, – всем таковым апологетам Рождества стоит крепко задуматься о логических последствиях своих допущений. Образ «сумасшедшей Марии», влекущий за собой образ «странного Бога» – не слишком ли большая цена за апологетику Рождества?

Таким образом, подводя итоги рассмотрения двух возможных вариантов объяснения поступка Марии, пришедшей со своими детьми «спасать безумного/бесноватого Иисуса», мы логически приходим к выводу, что вариант ее собственного безумия, выразившегося в полном стирании из памяти всех якобы пережитых ею событий Рождества, должен быть исключен.

А это значит, что остается лишь один вариант объяснения ее поступка: не было в жизни Марии никакого сверхъестественного Рождества, и зачала, родила и растила она своего сына Иисуса самым обычным образом.

И потому-то она и испугалась не на шутку, когда ее сын стал выражать какие-то не-обычные мысли и проявлять не-обычные способности, что трактовалось «знающими и авторитетными людьми» как проявление бесноватости. А за такой «диагноз» в те времена можно было подвергнуться не только соседским «пересудам», но и полному общественному остракизму и изгнанию, а то и смертной казни!

Испугалась всего этого Мария, собрала вокруг себя своих детей, и пошла спасать сына и отводить удар от семьи, не имея ни малейшего представления о том, насколько ее поступок не укладывается в рамки неведомых ей Рождественских историй…

Этот текстологический факт Нового Завета является очередным доводом, не позволяющим принимать истории Рождества, как достоверные. Он же является и завершающим звеном в цепи аргументов, основанных на анализе новозаветных текстов, и обнаруженных в них несуразностях официальной церковной версии прошлого Иисуса.

Аргументы эти, вкратце, таковы:

ПРОТИВ достоверности сказаний о Рождестве говорит тот факт, что две имеющиеся в Новом Завете истории Рождества практически ни в чем не совпадают друг с другом в описании событий.

ПРОТИВ достоверности сказаний о Рождестве говорит тот факт, что об историях Рождества мы можем узнать только из самих историй Рождества, а вне этих историй, во всех остальных текстах всего Нового Завета (включая и сами те Евангелия, где они размещены), о Рождестве не помянуто ни единым словом.

ПРОТИВ достоверности сказаний о Рождестве говорит очевидный логический вывод из этого «большого молчания о Рождестве»: среди учеников Иисуса о рождественских историях никто ничего не знал. Поскольку знай хоть один – знали бы все, а знай все – вряд ли хоть кто-нибудь из них, чьи писания сохранились в Новом Завете, смог бы удержаться от тех или упоминаний о событиях Рождества или отсылок к ним. Знать о ТАКИХ историях про того, кого считали Мессией, Господом и Спасителем, и ничего никому о них не рассказать в своих Евангелиях и Посланиях – это из сферы совершенно невозможного!

И наконец – ПРОТИВ достоверности сказаний о Рождестве говорит факт наличия в Евангелиях Марка, Матфея и Луки свидетельства об отношении Марии к Иисусу, как к умалишенному/бесноватому, совершенно невозможного в контексте историй Рождества, и потому полностью исключающего возможность того Мария когда-либо переживала хоть что-то подобное тому, что там описывается.

Таким образом, непредвзятый и не ангажированный анализ текстов христианского Нового Завета приводит к однозначному выводу: Рождественские сказания являются вымыслом, причем вымыслом, неизвестным ни Апостолам, ни кругу их учеников, из чего следует, что эти сказания являются позднейшими вставками в аутентичные тексты Нового Завета.

И тут настает пора обратиться к ранее оставленному нами «в режиме ожидания» вопросу о том, каким же образом могли появиться в Евангелиях от Матфея и от Луки истории Рождества?