Читать книгу Я всегда был одинок. Автобиографическая повесть - Евгений Пастушенко - Страница 3

Я не писатель. Не могу подробно изобразить характеры и описать природу во всём её многообразии красок и пейзажей. На своём жизненном пути я встречал много разных людей. О себе и о них я буду рассказывать только правду и только правду.

В этих отрывочных записях я попытался изложить не всю свою жизнь, а только относящуюся к моим детским и юношеским годам, не очень весёлым, наполненным неустроенным бытом, о котором я мало тогда задумывался, потому что в те теперь далекие годы так жили, пожалуй, многие.

И вместе с тем в моей нелегкой жизни не всё было так уж и мрачно, много было интересного, но и такого, за что я приношу заранее извинения тем, кто прочитает мои заметки и узнает мою жизнь и поймёт, что так жить нельзя. Да и вряд ли еще кто захочет пережить то же самое, что выпало на мою долю.

Начну с того, что я родился в 1928 году в семье старшего ремонтного рабочего путевого хозяйства Николая Фёдоровича Пастушенко. Моя мать Анна Матвеевна, после того, как родила меня прямо в поезде, через какое-то время забеременела вновь. Мы тогда жили в предместье Льгова на станции Колонтаевка Курской области.

Отец почему-то не разрешил ей рожать, и она сделала аборт, после которого у своих родителей я остался единственным ребёнком. Впрочем, несколькими годами позже у меня появилась сестра, но только родила её вовсе не мать. Как это произошло, я расскажу чуть ниже. Хотя для меня в те годы история появления девочки на свет долго оставалась тайной. Но всему своё время…

Помню, с младенческих лет как частенько мать оставляла меня одного в квартире. Посадит на пол, сыпанет мне семечек, которые тогда стоили пятьдесят копеек за котелок, и уйдёт по делам своим… Когда возвращалась, то заставала меня всего грязного и облепленного семечной шелухой…

Однажды, когда мне было, лет пять, отец заявился домой пьяный и злой. Не помню, из-за чего он вдруг вынул из кармана наган и навёл ствол на мать, став ей угрожать. Она испугалась, подхватила меня, обняла, села на пол и с какой-то безысходностью, слабым голосом говорила: «Убивай обоих». Отец с грозным видом ходил вокруг нас и грубым, издевательским тоном приговаривал:

«Сейчас укокошу обоих, и не пикнете». Но потом он неожиданно как-то обессилено поник, и тут же, не глядя на нас, спрятал наган. Мать вздохнула, кажется, на этот раз для нас всё обошлось благополучно. Разве тогда я мог что-то знать о причинах его внезапных вспышек… Хотя много позже я думал, что отцу просто нравилась выказывать перед своей беззащитной женой власть и наслаждаться её покорностью с оружием в руках…

Кстати, наган у отца появился давно, но при каких обстоятельствах он обзавёлся им, я никогда у него не интересовался. Если учитывать, что он был коммунистом ленинского призыва ещё с 1925 года, то ему как бы разрешалось всё. Причём он довольно быстро поднимался по служебной лестнице: сначала был просто ремонтником, потом бригадиром, потом дорожным мастером. Его уже перевели на станцию Зикеево, где мы жили несколько в стороне от неё в путевой будке.

В том же году зимой, я катался на санках от железнодорожного полотна с насыпи вниз. Тут подходит ко мне пацан постарше меня, держа в руках рельсовый гаечный ключ, и просит:

– Дай санки покататься?

– Не дам, – ответил я.

Он вдруг как-то злобно оскалился, размахнулся ключом, и, как врежет мне по голове. Из-под ватной шапки потекла кровь, заливая лицо вокруг глаза. Я даже испугаться не успел, и сперва даже не почувствовал боли, впрочем, не совсем понимая что со мной произошло.

Не знаю, как мать увидела в окно, но вскоре без верхней одежды подскочила ко мне. И спешно, страшно волнуясь, с плачем, утащила меня домой. В комнате кое-как она обработала рану, перевязала, и вся в слезах повела меня к родителям этого пацана. Там мать закатила скандал, но ничего не добившись, мы ушли домой, затем – в поликлинику, где остригли мои волосы вокруг раны, перевязали, и на всю жизнь на том месте остался лысый пятачок…

У нас во дворе стоял старый двухэтажный деревянный сарай, в котором жил один дряхлый старик, при каких обстоятельствах он там оказался, я не помню. С ним мне приходилось встречаться всего несколько раз, но через какое-то время он неожиданно умер, и мы забрали его вещи, среди которых была маленькая шкатулка, со встроенным замочком, впоследствии отец берег в ней документы. Ключик от неё он хранил у себя, не позволяя самовольно открывать шкатулку ни матери, ни мне…

В этом же пристанционном местечке жили ещё несколько семей. Отец подружился с начальником милиции, у которого была дочка примерно моего возраста. С Валей я частенько гулял во дворе. Да и матери наши, бывало, коротали вместе время. И вот однажды прибегает тетка Зина, мать девочки, и взволнованно спрашивает:

– Моя Валюша случайно не у вас?

– Нет, – ответила моя мать.

– Ой, где же тогда ее искать! – всплеснула она руками и, качая безутешно головой. – Она гуляла во дворе и куда-то ушла, – продолжала сердобольно тетка Зина.

Затем прибежал мой отец и тоже про девочку заговорил, но её нигде не было. Отец собрался ехать на дрезине и кликнул меня с собой. Я взобрался на неё с переполненным чувством гордости, уселся на лавку, а со всех сторон к нам влезали люди, потеснили меня крепко и в основном работники милиции.

И мы поехали мимо нашего дома, а это значит в сторону Жиздры. По дороге мы останавливались несколько раз, выходили на бровку, ходили по дороге, возвращались, садились и опять ехали дальше, а по приезду в Жиздру, в каком-то месте нашли Валину тапочку. И больше, что она тут была, никаких признаков, ни с чем мы вернулись обратно на станцию…

В безрезультатном поиске прошло для всех три волнительных дня. И вдруг девочка нашлась, – её принёс лесник, охранявший лес. А произошло это таким образом: где—то около нашей станции жили немцы— колонисты, и они были за что-то сердиты на начальника милиции. Они наняли подходящую девушку, чтобы она похитила Валю и привела к ним. Прохиндейка выследила её, схватила подмышки, вымазала лицо сажей и унесла в лес туда, с кем договаривалась. Но, к счастью, похитительница их не нашла, а куда деть добычу – не знала. Ходила кругами по лесу и не ведала куда идти, что дальше делать, и, наконец, решилась, посадила её на муравьиную кучу, а сама смылась. Девочка заплакала от испуга, а тут и муравьи начали её покусывать и заползать к ней в рот. На счастье шла в школу дочь лесника, услышала, детский плач, побежала на этот голос. Увидела среди кустов орешника девочку, сняла с кучи и понесла домой. А лесник уже слышал о пропавшей дочери начальника милиции, и, недолго думая, отнес ее в милицию. Потом нашли и девушку, которая похитила девочку и та всё рассказала, да ещё храбро добавила:

– Если бы я нашла немцев, то не видать бы вам своей дочки!

Тётка Зина вся в гневе кинулась на прохиндейку, схватила за волосы, но её отняли и увели.

После этого случая, за что-то я провинился, и мать хотела меня наказать. Я залез в картофельную ботву, спрятался там и незаметно уснул, меня обыскались и стар и млад. Случайно, или сердце матери подсказало, где меня искать, но она сама и обнаружила. Ну и влетело же мне. Хотя тогда своей вины я до конца так и не осознал…

В Зикеево мы прожили недолго. Вскоре отца перевели на станцию Думиничи, где я попал в больницу, которая находилась на чугунно-литейном заводе. Там я невольно стал «евреем», так как под наркозом мне сделали обрезание из-за того, что брался грязными руками за пенис, и на нём началось нагноение, поэтому отцу пришлось срочно отвести меня в больницу…

Кем именно он работал в то время, я не знаю, но вскоре его и оттуда перевели на станцию Сухиничи – Узловые, где мы прожили до 1938 года в доме барачного типа, из четырёх квартир, и одну из двух комнат занимали мы. На одной площадке с нами жила семья из пяти человек: муж, жена и трое детей. Самая младшая Нина была старше меня всего на два месяца, а средний Николай на два года старше меня. Ну, а Леля старше вообще на шесть лет. Но мы как-то быстро сдружились и почти всё время были неразлучны, да и наши родители никогда не ругались, а иногда собирались и выпивали вместе…

Бывало, приходилось слышать, как наши соседи ругались между собой. Кто из них начинал первым – не знаю, однако ругались они молча, ни в чем, не уступая, друг другу. И слышно было, как летит тарелка об пол, как летит вторая, и пока всю посуду не перебьют – не угомонятся. А затем летит на пол всё, что бьётся, и опять при полном их безмолвии. Вот разойдутся в разные стороны, и до утра не разговаривают.

Но ведь надо же кормить детей, а им не из чего, тогда начинают мириться и идут в магазин покупать всю посуду. Говорили, что так они ругались один раз в два или три года. В момент битья посуды дети находились у нас, а мать их кормила. Вот только спали у себя в квартире, где всё было расколочено и валялось на полу.

Так у меня появились из соседней квартиры первые друзья: Коля, Нина и Лёля. Мы играли во дворе в лапту, гонялись друг за другом, а зимой катались на санках, потому что рядом с нашим домом был насыпной в виде горки погреб, какие были по всей Украине. Такой же погреб я видел значительно позже во время войны в Польше.