Читать книгу Я всегда был одинок. Автобиографическая повесть - Евгений Пастушенко - Страница 5

Утром, когда отец позавтракал, по своему обыкновению он должен зайти в комнату за табаком. Этой своей привычке он не изменял. Понимая, что вот сейчас он пойдёт туда, я быстро накинул пальто и выскочил во двор. Заскочил в уборную и в шелку стал наблюдать, когда отец пойдёт на работу. Но он всё не выходил. Не мог же я больше положенного торчать в уборной? Я вышел и поплёлся домой, полный самых мрачных предчувствий.

Вошёл на кухню и жду в оцепенении, когда отец появится из комнаты и пойдёт на улицу, но он упорно не выходит, а волнение у меня нарастает. Правда, я рано научился владеть собой: сколько можно стоять на кухне, любопытство превозмогало страх, и я пошёл с тем чувство, мол, будь что будет. Как только я очутился в комнате, отец в это время напялил на себя пиджак, затем достал из кармана ключ от стола и стал отмыкать ящик. Я замер на месте, отец резко повернулся ко мне:

– Кто, спрашиваю, лазил за табаком? – он косо посмотрел на меня, я хотел выскочить из комнаты, но кто-то будто держал меня за шиворот, от страха подрагивали коленки. Ведь как ни молчи, всё равно придётся отвечать перед родителем, который почему—то всегда прав. В этом я усматривал величайшую несправедливость, хотя своим умишком ещё не соображал, что совершил кражу со взломом. Впрочем, мне всегда казалось, что отец жил как бы отдельной от нас с матерью жизнью и ничем своим не делился.

– Где ключ? – спросил он грозно.

– Нет ключа, – чуть слышно ответил я, потупив глаза.

Отец схватил меня за руку, подтащил к буфету, а наверху была уже приготовлена скрученная вдвое верёвка. Раза четыре – пять врезал мне по спине и спросил:

– Где ключ от стола?

– Не знаю, – еле слышно ответил я.

Он опять стал меня бить. И бил до того, что я уже лежал на полу, и вся поясница горела.

– Где ключ? – опять спросил, весь потный от избиения меня, отец. И тут я не выдержал, подполз к сундуку, на котором когда-то спал, залез под него рукой и достал из-под угла ключ и протянул ему. Он ударил меня ещё несколько раз, вытолкнул в спину из комнаты. Замкнул её, а сам пошёл на работу.

Я остался один на кухне и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Немного посидел, умылся и пошёл к ребятам на речку. Я еле дошёл туда, ведь у меня ныло всё тело, но когда пацаны увидели меня, быстро подошли ко мне и, бегая вокруг, оглашено кричали:

– Раздевайся и лезь за нами, будем нырять.

Но купаться я решительно отказался:

– Я не хочу купаться, – быстро ответил я.

– Почему? – спросили они смеясь. Я приподнял рубашку, и ребята увидели, как отец разукрасил меня.

– Кто тебя так исполосовал?

– Отец, – спокойно ответил я, опуская рубашку на тело. Они издали разноголосое удивление, а один сказал:

– Так иди домой и пиши заявление на отца в милицию, ведь у тебя вся спина в рубцах, – закончил он.

Я подумал: ну как можно написать на отца, если кругом сам виноват и сказал:

– Он же меня избил за то, что я воровал у него из стола табак и даже ключ подделал, так что писать на него ничего не буду, – и я пошёл обратно домой. По дороге я вспомнил: куда иду, ведь дом закрыт, и там делать нечего. Я пошёл опять на сеновал к ребятам, где жил раньше, но тут я захотел кушать и отправился в столовую ремесленного училища, где знал некоторых ребят.

Они привели меня в столовую, и я как ученик училища сел за стол, наелся, как подобает ученику. После этого отправился на чердак сеновала спать. Здесь, на чердаке я прожил несколько дней, пока не приехала из больницы мать…

Она опять нашла меня и привела домой, и как следует, отчитала, отшлёпав ладонями так, что я их не ощущал.

Вскоре у меня появился друг Лёва, который жил напротив нашего двухэтажного дома, где стоял четырёхквартирный барак. Лёва у своей матери был один, да и моложе меня на один год. Вот мы с ним и бегали каждое утро на реку купаться, впрочем, не только на речку, но и по всему посёлку, забегали на вокзал. Там был рядом маленький базарчик, где продавали молоко и ещё кое-какие продукты, а в основном мы бегали туда купить жвачку.

Она варилась из смолы, которую добывали из сосны или ещё из каких-либо деревьев. Её жевали все молодые, что для нас с Левой было завидно. Идёт молодая красивая девушка, жуёт серу, да из озорства ради, как щёлкнет, да так громко, причём не раз, что все взрослые в оторопи оглядывались на неё.

Скоро и я так же щёлкал и жевал эту серу, для приобретения которой нужно выпросить денег у наших матерей мне или Лёве. И при том ещё нужны были деньги на курево, а где их взять. Ведь теперь к отцу в стол не залезешь, так мы стали собирать бычки, потом их крошили, сушили, если они были мокрые, потом уже их закручивали в козью ножку как взрослые и курили.

Должен повториться, в сороковом году я остался в пятом классе на второй год. Не сдал устный экзамен по арифметике, уж чересчур было много правил, что все их я не запомнил, которые, впрочем, я не учил, всё бегал, разве было мне до учения.

У нас в комнате была этажерка, где стояли книги, журналы, лежали газеты и разная мелочь, а под самым низом, то есть на полу стояла батарея бутылок с разными напитками: водкой, ликёрами, винами и прочими.

Так вот, однажды я налил водки полный пузырёк из-под одеколона и пошёл к другу, с которым мы её выпили, конечно, с закуской, как взрослые. И опьянели, ведь мы с Лёвой её никогда не пили, и вдруг вмазали сразу чуть ли не по сто граммов. Это было днём, и мы с Лёвой пьяные разошлись по домам. Моя мать удивилась: пришёл средь бела дня с головной болью.

Она уложила меня в постель, и что удивительно совершенно не догадалась, что я был пьян. И только я лёг в постель под одеяло, как пришла мать Лёвы и спросила, где я.

– Да лежит в постели, голова заболела, – ответила мать.

– Какая в чертях голова, да он же тоже пьяный! – возмущённо сказала она. – Мой лоботряс пришёл домой и такой устроил скандал, я запах почуяла, а он, как зюзя, пьяный.

Как только я услышал эти слова, натянул одеяло на голову. Мать тут же подошла ко мне, видит, что я сплю, и будить не стала.

– Он уже спит, я с ним потом поговорю, – спокойно ответила она и вышла из комнаты. После я спокойно уснул, а когда проснулся, то, конечно, мне досталось от матери на орехи, и при том не без угрозы прибавила:

– Вот узнает отец, что водки не хватает в бутылке, он тебе всыпит ремня.

Но отец испарения зелья не заметил, потому что был сам изрядно выпивши, да ещё, наверное, добавил из стоявших под этажеркой бутылок, что он делал частенько. Хотя я этого сам не видел, но его повадки я знал хорошо, а в тот момент, когда он мог добавить спиртного из домашних заначек, я находился на улице и достоверно не знал, что происходило дома.

Вечером я подошёл к нашей квартире и прислушался дома ли отец. Оказалось, что отец ужинает на кухне. Я залез на чердак, а лестница была рядом с нашей дверью. Стал ждать, когда отец пойдёт на работу, так как каждый день он ходил к восьми вечера на селекторное совещание с участками дистанции путей. После того, как отец ушёл на службу, я зашёл в квартиру. Конечно, мать меня отругала, потом накормила, и я лёг спать…

Наступила незаметно зима, и я пошёл в школу на второй год в пятый класс. Как-то под вечер, я учил стихотворение, и в это время пришёл отец, и мы сели обедать. После обеда отец спросил:

– Уроки выучил?

– Выучил, – ответил я, а у самого сердце в пятках.

– Расскажи стихотворение, – спокойно ответил он и стал ждать, когда я начну рассказывать. Начал, было, я декламировать, но на четвёртой строчке запнулся.

– Учи, – спокойно сказал он и пошёл на работу. Я начал опять учить, но, убедившись, что уже вызубрил, я бросил, надеясь, что отец больше не спросит. Так оно и вышло, он больше не спросил, но я действительно выучил, как подобает прилежному ученику, и за это получил отлично. Ведь до войны (старшие поколения знают) была такая оценка.

Я уже говорил, что зима в Забайкалье очень суровая, сильные морозы, но без ветра, поэтому зима легко переносится. Идёшь по улице, а у тебя под ногами снег хрустит, и как мороз начался с осени, так и до весны не бывает оттепели. Учились мы уже в новой школе, а она находилась недалеко от нашего дома, так что мне можно было одеваться не очень тепло. Учился я как обычно неважно, ведь я сидел в пятом классе второй год. И мне уже было двенадцать лет, и шёл уже одна тысяча девятьсот сорок первый год. Вокруг своей станции мы, ребята обошли все леса, и заходили даже вглубь тайги, но только с теми, которые знали её. Мы ходили по грибы, ягоды, за шишками, но они были далеко, так что я ходил всего два-три раза, а ягод там было очень много.

В апреле месяце мы похоронили мою сестрёнку, ей к тому времени было уже четыре года, она часто болела какой-то болезнью. Галя сильно похудела, да и мать тоже была худая, как щепка. Хотя питались мы довольно сносно.

Отец очень часто целыми днями бывал в поездке по станциям и приезжал вечером, а днём он питался там. А когда приедет, выпьет сто граммов водки, поужинает и опять на работу, докладывать о том, что происходило на других станциях. А затем отправлялся поиграть в домино и приходил домой в два-три часа ночи, а утром к восьми часам опять уходил на работу.

Иногда он обедал дома, после которого обязательно отдыхал часа три, затем опять отправлялся на работу. Поэтому на меня он почти не обращал внимания, и учёбой, если интересовался, то очень редко, и мне порой казалось, что для отца я как бы не существую. У него была своя жизнь, а у нас с матерью своя. Итак, я с натяжкой сдал экзамены и перешёл в шестой класс. Лето у нас начиналось с июня, так что до начала войны остался почти месяц, но разве тогда мы знали о том, какие жуткие испытания ожидали всю страну, и с какой непереносимой болью узнавали о событиях, происходивших на западе. Как обычно, ни о чём, не ведая, мы мотались по тайге, купались, ловили рыбу удочками, перемётами, сетками.

И вот началась война. Парней, достигших совершеннолетия, стали призывать на войну, а со мной дружили ребята старше меня от года и до четырёх лет. Стыдно об этом писать, но так как я поклялся ничего не скрывать, то некоторым моим друзьям не хотелось идти в армию, и мы решили.., но к этому вернусь ниже…