Читать книгу Расчет и дух - Евгений Павлов - Страница 3

Место: Задний двор усадьбы, старый амбар у поварни, да гончарная за околицей.

Время: Спустя несколько часов после разговора с отцом. День клонится к вечеру.

***

Лука стоял перед амбаром. Строение хилое: низ каменный, верх деревянный, скрипучий, крыша соломенная, прохудившаяся. Тепла тут не держалось никогда. Задача была не баню строить, а доказать правду – можно малому дать, а получить много.

Он нашёл Веру. Девочка смотрела на него уже не со звериным страхом, а с опасливым любопытством.

– Нужен лучший печных дел мастер по всей округе, – сказал Лука. – Не тот, что языком чешет, а тот, чьи печи дольше всех жару в себе хранят и реже чинить просят. И кто нового не боится.

Вера задумалась, потом молвила:

– Дядя Мирон. Только он… угрюмый. Слово лишнее не бросит. На отшибе живёт.

«Угрюмый» в устах служанки часто значило: «пустых речей не любит» и «дурости не терпит». Это хорошо.

– Веди.

***

Хоромины Мирона были невелики, но складно срублены. Взгляд даже неопытный отмечал ладную кладку, дымовую трубу с умом выведенную. Рачительность. Сам печник – мужчина лет пятидесяти, руки в ожогах да глине, взгляд пристальный, зоркий.

– Боярин прислал? Опять свою «мудрёность» навязывать? – проворчал Мирон, даже поклона не отдав. Ясно – прежний Лука уже «изобретал».

– Не боярин. Я сам, – сказал Лука, присев на корточки у сложенной у стены грубки. Провёл ладонью по кирпичу, жару щупая. – Печь хочу сложить. Теплоёмкую. Чтобы дров вчетверо меньше, а жара – втрое больше. И чтоб топишь с утра – к ночи ещё тело грела.

Мирон фыркнул:

– Волшебную, значит? Таких не ставлю. Закону печного, барин, не перечить.

Слово-то какое: «Закон». Не колдовство, а порядок. В глазах Луки вспыхнул тот самый огонь.

– Его и не перечь. Жар – не чудо, он сила. Её в трубу гнать не след, копить надо. – Он начал чертить пальцем на земле: ящик топки, а дальше – хитрый лабиринт ходов. – Площадь надо увеличить, где дым с кирпичом встречается. Дымооборот долгий. Кирпич тяжёлый, чтоб жар вобрал и потом отдавал. Поддувало с колосниками, чтоб всё догорало. Не колдовство. Порядок новый.

Мирон перестал жевать стебелёк. Смотрел на чертёж на земле. Его ум, знавший печи на ощупь да по заветам отцов, впервые видел их суть, разобранную на части, как луковицу.

– Долгий ход… дым остынет, тяги не станет, – пробурчал он, но в голосе был уже не отпор, а возражение деловое. Беска двух умельцев.

– Значит, трубу не одну, а с хитростью. Заслонки-шиберы. Сперва жар по лабиринту гнать, потом – прямо на волю. Считать надо.

Мирон поднял на Луку взгляд. В нём читалось недоумение, но и искра того же азарта.

– Ты… откуда этому научен?

– Я вижу, где сила зря уходит, – повторил Лука свою правду. – И терпеть того не могу. Поможешь? Глина, труд – мои. Знание – пополам. Слава, коли будет, – твоя. Убыток – мой.

Говорил прямо, по-хозяйски. Не приказ барский, а речь на равных. Мирон долго смотрел на чертёж, потом кивнул.

– Ладно. Попытаем. А коли задымит…

– Переложим, – тотчас отрубил Лука. – Покуда не выйдет.

***

Следующие дни стали для Луки возвращением в родную стихию: работа. С Мироном считали кто на чём мог. Лука чертил углём на бересте, выводил цифры. Искал правильную глину и кирпич – доверил Мирону, тот знал лучше. Но за меру, за размеры камеры – блюл сам. Старая рана не отпускала: главное под своим глазом держать.

И слом случился на третий день, когда пробную топку сложили. Разожгли – и амбар полным-полон едкого дыма стал. Порядок не сработал. Тяги не было.

– Говорил же! – скрипнул зубами Мирон, в глазах ужас. Провал перед боярином ему дорого бы встал. – Нельзя дыму столько петель крутить!

Лука не отвечал. Подошёл к дышащей, чадящей груде кирпича, дыму в лицо не вняв. Ум его искал слабину. Не «кто виноват», а «где в замысле осечка».

– Не в петлях, – пробормотал он. – В подъёме. Канал ровно идёт. Надо уклон. Малый, но ровный. – Схватил уголёк, на стене новый чертёж нарисовал. – Перекладываем. Сейчас. Покуда отец не проведал.

Он не попенял Мирону. Он нашёл промах в задумке. И путь поправки указал. Всё и перевернулось. Страх в очах печника сменился решимостью. Работали всю ночь при свете лучин, кирпич перебирая. Лука глину месил, воду таскал, не хуже подмастерьев. Руки барские до крови стёр, да не замечал. Шло дело.

***

На заре следующего дня, когда первую охапку дров в исправленную топку заложили, случилось чудо. Чудо закона. Огонь занялся ровно, дым в трубу ушёл, а кирпичная громада жару набираться стала. Через час в амбаре, от века сыром да холодном, стало сухо и тепло. Не огнём палящим, а ровно, глухо тепло. Как и мыслилось.

Мирон ладонь к стене печи приложил, потом к стене амбарной. Обернулся к Луке. В глазах стояло больше, чем почтение. Прозрение.

– Работает… – выдохнул он. – Барин, да она… она живая. Изнутри теплится.

В ту пору дверь амбара с силой распахнулась. На пороге – боярин Гордей. Лицо грозовое. Уж кто-то донёс про ночную возню и дым.

– Ну что? В погреб спускаться готов? – прогремел он.

Лука, лицо в саже да глине, молча в сторону отступил. Только рукой на печь указал, от которой волнами тепло шло, да на горстку золы в поддувале – ничтожную для такого жару.

Гордей вошёл, стену руками ощупал, на золу взглянул. Он тут десятки зим прожил. Знал, сколько дров надо, чтоб такой склеп прогреть. Взгляд его с печи на измождённое, но спокойное лицо сына перешёл, на замёрзшего Мирона.

– Говори, – коротко бросил он Луке.

– Первый вышел. Правда доказана. Жару против старой грубки впятеро больше при тех же дровах, – отчеканил Лука. – Теперь на поварню, в сторожку, в сушильню ставить можно. Сбережённый лес за две зимы все труды окупит. Осечку поправили. Артель работала ладно.

Сказал «артель». Не «я», не «Мирон», а «артель». Печник спину выпрямил.

Боярин помолчал ещё с полминуты. Потом кивнул.

– На поварне делай. Следующую. – И, уж выходя, через плечо: – И умойся. На боярского сына не похож.

Но в голосе гнева не было. Было признание правды. Первый труд приняли.

***

Когда отец ушёл, Лука выдохнул. Усталость накатила, дикая. Но и – тихая радость. Закон работал.

– Спасибо, Мирон, – сказал он просто. – Без тебя – пропасть.

Печник головой мотнул:

– Это ваша задумка… барин.

– Лука, – поправил тот. – На деле – я Лука. Впереди – поварня, потом сторожка. Глядилы и смету составим.

Мирон кивнул, и во взгляде его появилась не холопья покорность, а интерес товарища. Видел он не боярина чудаковатого, а человека, с кем Большое Дело делать можно. Дело, что греет не стены, а жизнь.

Лука вышел на холодный воздух. Усталость валила с ног, но в груди тлел маленький, тёплый уголёк. Уголёк от первой работающей правды в этом мире. Первый камень в фундаменте его нового дома.

Вернувшись в горницу, он, прежде чем сон сморил, последнее дело сделал – взял бересту да костяной стилос. И вывел:

«Дело „Очаг“. Первая – в амбаре – готова, правда.

Вторая – на поварне – вперёд.

Люди новые: мастер Мирон (верность – крепка, умелость – высока).

Итог: Правда работает. Вместе – споро.

Далее: Устав кладки писать. Считать выгоду на год вперёд.»

Бересту отложил. Впервые за много дней снились ему не прошлые беды, а грядущие чертежи, сметы да ровное, надёжное тепло.