Читать книгу «Штурмфогель» без свастики - Евгений Петрович Федоровский - Страница 7

– Господин директор, вас вызывает Берлин.

Мессершмитт поднял тяжелую черную трубку, поворочал языком. Так делает спринтер, разминаясь перед стартом.

– Мессершмитт слушает… Я это предчувствовал. Вот как! Семь минут? Понимаю… Вполне официально? Рад. Жду… Ценю… До свидания.

Мессершмитт положил трубку, легко (окрыленно, записал бы его секретарь) поднялся с кресла, подошел к огромной, во всю стену, витрине. За прозрачным, ни пылинки, стеклом выровнялись, как на параде, призы – массивные литые кубки с немецких ярмарок, элегантные парижские статуэтки, фарфоровые, с позолотой вазы итальянских и швейцарских мэрий, кожаные тисненые бювары – свидетельства о рекордах. «Вся жизнь на ладони», – с удовольствием подумал Мессершмитт, вышагивая вдоль витрины.

Он взял в руки последний, самый ценный, отобранный у Хейнкеля кубок: за мировой рекорд скорости – 755 километров в час. Рекорд, установленный на его лучшей модели – «Ме-109Е» – каких-нибудь четыре месяца назад.

«И все это только прелюдия, красивая прелюдия, не больше, – подумал Мессершмитт. – Настоящая авиация лишь зарождается. И первое слово скажу я».

Он позвонил секретарю и попросил немедленно вызвать профессора Зандлера.

Вилли Мессершмитт старался казаться угрюмым. При разговоре он глядел на собеседника исподлобья. Почти двухметрового роста, худой, большеголовый, тонкогубый, с угловатыми скулами, он вызывал невольную робость у своих служащих.

Увидев в 1910 году первый аэроплан Блерио, он, мальчишка, поклялся, когда вырастет, делать такие же самолеты. Будучи студентом, Мессершмитт клянчил деньги у богатых фабрикантов, изобретал, учился, терпел неудачи, подчас голодал, но шел напролом. Мастерская, заводик, завод, концерн… «Мать Германия, в блеске стали на твою мы защиту встали. Сыновьям своим громом труб ответь, за тебя мы хотим умереть…» Теперь тысячи пилотов с этой песней устремляются в небо на его, Мессершмитта, самолетах.

Четыре года назад сошел с конвейера «Мессер-шмитт-109» – самый удачный истребитель из всех, построенных ранее. На нем стоял мотор Юнкерса «Юмо-210» мощностью 610 лошадиных сил. Но воздушные бои в Испании заставили конструктора улучшить машину. Требовалась скорость – Мессершмитт установил двигатель «Даймлер-Бенц» мощностью 1100 лошадиных сил, заменив мелкокалиберный пулемет автоматической пушкой.

Но когда в пикировании «Мессершмитт-109Е» попал во флаттер[6], конструктор впервые понял, что поршневой самолет исчерпал себя: дальнейший прогресс был невозможен. Выход из тупика открывал реактивный самолет.

Тогда Мессершмитт переманил от Хейнкеля профессора Зандлера – специалиста по реактивной технике и аэродинамике крыла. В своей фирме он организовал специальный отдел и выделил для него испытательный аэродром в Лехфельде, неподалеку от Аугсбурга.

Теперь он ожидал, когда оттуда приедет Зандлер, конструктор и начальник этого отдела.

Профессор Зандлер вошел в кабинет с неестественно натянутым лицом. Чувствовалось, что перед дверью он не без труда придал ему выражение равнодушной заинтересованности. Обычно сутулый, сейчас профессор старался держаться прямо.

«Трусит, – решил Мессершмитт, – трусит, оттого и пыжится. А чего трусит?»

– Послушайте, профессор, – начал Мессершмитт, не присаживаясь и не предлагая сесть Зандлеру, – что-то вы давно не приходили ко мне с новыми идеями. Устали? Или не верите в проект?

– Господин директор…

– Вы не уверены в идее или в возможности ее экономного решения? Или вас тяготит отсутствие официальной поддержки?

– Господин директор…

– Или вы боитесь, что нас обгонят?.. Нас обогнали, Зандлер. Обогнали на год, а может, и на два. Вчера, Зандлер, ваш старый приятель доктор Хейнкель добился своего. Его новый истребитель – реактивный истребитель, Зандлер, – продержался в воздухе целых семь минут!

– Вы шутите, господин директор. Этого не может быть!

– Почему же, Зандлер? Не обещал ли Хейнкель подождать, пока вы раскачаетесь?

– Господин директор, я убежден…

– Ну вот что, Зандлер. Машина, которую испытывает Хейнкель, не вызвала восторга в Берлине. Это просто кузнечик. Прыг-скок. Прыг-скок. Кузнечик, Зандлер. Но это кузнечик с реактивным двигателем. Вот так-то, господин профессор.

– Значит, первое слово уже сказано?

– Это не слово, Зандлер. Это шепот. Его пока ни кто не расслышал. Хейнкель, как всегда, поторопился. Ему придется свернуть это дело. Заказа он не получит. – Мессершмитт позволил себе усмехнуться. – Мне только что позвонили из Берлина, Иоганн. Нам предлагают форсировать разработку проекта реактивного самолета. Но пока мы не вылезем из пеленок – никаких субсидий! На наш риск. Завтра, Иоганн, вы представите мне вашу – я подчеркиваю: вашу, а не финансового директора, – проектную смету.

– Хорошо, я представлю вам смету.

– Идите, Иоганн. Да, постойте. Вы понимаете, конечно, что до начала летных испытаний о характере проекта не должен знать никто. Я повторяю: никто, кроме инженеров вашего бюро.

– Я полагаю, что господин оберштурмфюрер Зейц по долгу службы…

– Господин Зандлер, что-то я не помню приказа о переводе Зейца в ваше конструкторское бюро.

– Должен ли я понимать это…

– Вы должны торопиться, профессор. За нами гонится История!

– Я свободен? – спросил Зандлер.

– До свидания. Впрочем, а как мы назовем свой самолет?

– Об этом еще рано думать…

– Нет. Мы придумаем ему имя сейчас. – Мессершмитт отмерил несколько крупных шагов. – Придумал! Мы назовем его «Штурмфогель»! «Альбатрос»! «Буревестник»! «Буря-птица»!..

Глядя в спину уходящему Зандлеру, Мессершмитт очень явственно представил себе, как десятки конструкторов из разных стран лихорадочно, наперегонки, разрабатывают идею применения реактивной тяги для самолетов… Десятки конструкторов… И русские в том числе… Русские!