Читать книгу Хроника кровавого века 6. Танцы с волками - Евгений Петрович Горохов - Страница 1

С этим человеком в октябре 2004 года меня познакомил приятель Эдик Володанский. Случилось это после выхода на экраны сериала «Штрафбат», сценарий к которому я написал. Мне в голову пришла мысль снять фильм о том, как сотрудники НКВД в июне 1941 года, узнав о немецком наступлении, бросили лагерь с заключёнными. Те организовали оборону и отбили атаку врага. Для более реалистичного описания деталей, требовался человек, служивший в НКВД. Эдик взялся мне помочь. Спустя несколько дней он позвонил:

– Лёня, я нашёл старичка, бывшего энкэвэдэшника. Удивительное дело, когда он услышал твою фамилию, очень хотел с тобой встретиться.

– Наверное, посмотрел фильм «Штрафбат», теперь не терпится поделиться своими воспоминаниями, – решил я.

– Послезавтра приведу к тебе этот ржавый винт сталинского репрессивного аппарата, – рассмеялся Эдик.

«Ржавый винт сталинского репрессивного аппарата» оказался бодрым старичком, невысокого роста с профессорской бородкой. Назвав своего собеседника «старичком», я слегка кокетничаю, мне самому за семьдесят, но людей, которым стукнуло восемьдесят и более, я считаю «древними рептилоидами», а мой гость из их числа.

– Барсков Андрей Анатольевич, – старичок крепко пожал мою руку. Он пришёл с черной кожаной папкой: – Вы даже представить не можете Леонид Прохорович, как я рад нашей встрече. Прочитал пару ваших книг, и последний фильм посмотрел.

– Присаживайтесь Андрей Анатольевич, – я указал рукой на кресло. Сам разместился рядом на диване: – Как впечатление о фильме?

– Сюжет закручен лихо, но полностью оторван от реальности, – Барсков удобно расположился в кресле. – У вас в фильме в штрафном батальоне служат рядовые, на самом деле там служили проштрафившиеся офицеры. Находились они в штрафбате не более трёх месяцев или до ранения. После чего считались искупившими свою вину, и направлялись в обычные части. Уголовники, пожелавшие кровью смыть судимость, воевали в штрафных ротах. Там же проходили службу осуждённые военным трибуналом рядовые и сержанты Красной армии. Штрафбат и штрафная рота, независимые друг от друга воинские подразделения. Не избежали вы Леонид Прохорович дурного поветрия, измазали грязью сотрудников НКВД. Хотя долг свой на войне они выполняли с честью.

– Это в вас кастовая гордость взыграла, Андрей Анатольевич, – усмехнулся я. – Вспомните, какие зверства творились в сталинских лагерях! Как ярко их описывает Солженицын. Он указывает пятьдесят – шестьдесят миллионов человек репрессированных в нашей стране. Александра Исаевича Солженицына можно назвать совестью нашей эпохи.

– Философ Александр Зиновьев, критиковавший советский строй, и за это высланный из СССР, заявлял: «Солженицын как мыслитель есть абсолютное ничтожество. А в смысле понимания реальности – стопроцентная концептуальная фальсификация». При упоминании о репрессиях, все ссылаются на Солженицына. Но откуда он взял такие цифры?! Им нет ни одного документального подтверждения. 1 февраля 1954 года из МГБ Никите Хрущёву была подана справка о репрессиях.

Барсков расстегнул свою папку, достал футляр для очков и листок бумаги.

– В этом документе было указано, – Андрей Анатольевич надел очки, – число осуждённых за контрреволюционные выступления и антигосударственную деятельность коллегией ОГПУ, тройками НКВД, Военной коллегией и военными трибуналами за период с 1921 по 1954 годы составило 3777380 человек. Из них приговорённых к высшей мере наказания: 642980 человек, к лишению свободы 2369220 человек, на высылку и в ссылку отправлены 765180 человек.

– С официальным документом не поспоришь, – кивнул я. Разведя руками, добавил: – Но Солженицын не имел возможность получить статистически данные, он ссылался на свои лагерные наблюдения. Вы же не можете отрицать самого факта репрессий?!

– И не собираюсь, – вздохнул Барсков. Он положил листок с цифрами в папку: – У нас мажут чёрной краской то время, называя палачами всех сотрудников НКВД и МГБ. А ведь у многих жертв репрессий, у самих были руки по локоть в крови, и вред нашему государству они принесли немалый. Но, к сожалению, были и сотни тысяч безвинно осуждённых, много тех, кто понёс за свои деяния несоизмеримо жестокое наказание. Это беда того времени.

– Вот видите, вы признаёте справедливость моих аргументов! – я хлопнул себя по коленке.

– Отчасти, – кивнул Барсков. Он улыбнулся: – Но давайте вернёмся к Александру Исаевичу Солженицыну, названному вами: «Совесть нашей эпохи». Во время войны он служил в артилерии. Командовал батареей звуковой разведки. Эти подразделения, хотя находились во фронтовой полосе, но не на передовой. В атаки Александр Исаевич не ходил. Так как артиллерийских орудий под командой Солженицына не было, обстрелам и бомбёжкам не подвергался. Жизнь на фронте у него была спокойной. Я это имею право говорить, так как почти всю войну прослужил на передовой в штрафной роте.

– Вы ветеран НКВД, и если как вы заявляете, служили в штрафной роте, то вероятно в заградотряде, – усмехнулся я. – Невелика смелость, прятаться за спинами штрафников.

– Не совсем так, – покачал головой Барсков. – Войну я начал штрафником в 1942 году. Был ранен, после госпиталя попал в обычный пехотный полк, там повторно оказался ранен. В госпитале, записался на командирские курсы. После них, находясь в офицерском резерве 42 армии на Ленинградском фронте, был направлен командиром взвода в штрафную роту. Со временем стал командиром штрафной роты. В атаку ходил вместе со штрафниками. Единственной моей привилегией было то, что в атаке у меня было несколько добровольных телохранителей. Их грудь защищалась стальными пластинами. Такие были на них самодельные бронежилеты. В сущности, защита эта была номинальная. Меня несколько раз ранило, но после госпиталей я добивался, чтобы направляли в свою роту.

– Извините за бестактность Андрей Анатольевич, – покраснел я.

– Вы прощены, Леонид Прохорович, – улыбнулся Барсков. – Мне хотелось бы продолжить о Солженицыне. На войне было несколько способов «откосить» от передовой. Про так называемые «самострелы» все слышали. Метод ненадёжный, «самострел» попадал в штрафную роту. Если же ему удавалось обмануть особиста, после излечения в госпитале, опять передовая. В начале войны многие окруженцы вышедшие из немецкого тыла, объявляли себя фашистскими агентами, надеясь угодить заключёнными в лагерь. Но в октябре 1941 года в НКВД вышел соответствующий приказ: не принимать на веру такие самооговоры без соответствующих доказательств. Эта возможность «откосить» отпала. Солженицын придумал для себя оригинальный способ. В 1943 году он стал рассылать своим знакомым письма, в которых осуждал Сталина. Иосиф Виссарионович был Верховным главнокомандующим, в военное время такие высказывания считались «вражеской пропагандой», и строго карались. Смею вас уверить, эта практика всех воюющих государств. Несмотря на военную цензуру, Солженицын два года писал такие письма безнаказанно. Он был арестован 8 февраля 1945 года. На следствии Александр Исаевич принялся оговаривать всех: жену, друзей, даже случайных попутчиков. В общей сложности он написал доносы на пятьдесят с лишним человек. Однако по его делу осуждённым оказался лишь Николай Виткевич, друг Солженицына. Он командовал отдельной ротой химической защиты на 2-ом Белорусском фронте. Попав в лагерь, Солженицын дал добровольную подписку о сотрудничестве с оперативной частью, и получил агентурный псевдоним «Ветер».

– Откуда у вас такая информация?! – вскричал я.

– Вы забываете, где я служил, – улыбнулся Барков. – Однако позвольте мне продолжить. Я хорошо изучил лагерную жизнь. Смею вас заверить, что большинство заключённых считали ниже своего достоинства «стучать» на своих собратьев. Наиболее слабые, под давлением обстоятельств, шли на сотрудничество с оперативной частью. Но попадались единицы, которые «стучали» самозабвенно. Это сексоты по жизни! Александр Исаевич Солженицын из их числа. Он взахлёб доносил на своих товарищей. Но ему этого было мало. Он писал доносы даже на тех, кто находился на воле. Его друг, Кирилл Симонян в 1952 году в МГБ прочитав донос на себя, ахнул. Спустя три года, когда Солженицын оказался на свободе, Симонян припомнил ему этот пасквиль. Исаевич ответил: «Утопая, я обрызгал тебя на берегу». Для оправдания своей трусости, мерзавец всегда прикрывается высокими идеями! Как писатель Солженицын убог, язык его сложен для восприятия. Он так и остался бы самиздатовским графоманом, ни попади его рукопись «Архипелаг ГУЛАГ» Хрущёву. Никита Сергеевич сам повинен в массовых репрессиях, но старался всё свалить на Сталина. Он приказал издать книги Солженицына. Впрочем, власти вскоре осознали, какой вред имиджу страны наносят книги Александра Исаевича. У нас их перестали печатать, но стали издавать на Западе. Вскоре туда перебрался Солженицын.

У меня не было желания продолжать эту тему, а Барсков сказал:

– Мне Леонид Прохорович хотелось бы поговорить о вашем отце.

– Что вас может интересовать? – пожал плечами я.– Мой отец Борис Петрович Пинас долгое время преподавал во ВГИКе. Написал множество сценариев, по которым сняты фильмы.

– Это ваш отчим, а я речь веду о вашем отце, чьё отчество вы носите.

– Здесь я мало чем могу помочь, – пожал плечами я. – В нашей семье о нём не упоминали. Мать лишь однажды вскользь заметила, что отец пропал без вести на войне. Он служил в НКВД, причастен к репрессиям. Вероятнее всего, перебежал на службу к немцам.

– Сотрудники НКВД, за редким исключением, никогда не переходили на службу врагу, – жёстко сказал Барсков. – В вермахте существовал приказ: расстреливать на месте комиссаров и сотрудников НКВД. Я был знаком с вашим отцом, Прохором Андреевичем Балакиревым. Смею вас уверить, он был порядочным и честным человеком. Он погиб впервые дни войны.

– Вы служили вместе с ним?

– Нет, – покачал головой Барсков. – Я был заключённым в том лагере, где начальником служил ваш отец.

– Вы были репрессированы?

– Никакой политики, сплошная уголовщина, – улыбнулся Андрей Анатольевич. Барсков снял очки, положил их в футляр: – Угодил на малолетку за кражи. В 1940 году, в восемнадцатилетнем возрасте переведён в лагерь, которым руководил ваш отец. Лагерь находился в Коми АССР. В начале войны, когда немцы пошли на Ухту, перед ними практически не было воинских частей. На их пути был наш лагерь. Ваш отец велел всем заключённым уходить к Ухте, а сам с бойцами лагерной охраны занял оборону против егерей. Они два дня держали рубеж, но не отошли. Все погибли, но немцев не пропустили. Прохор Андреевич передал мне свои тетради.

– Почему именно вам?!

– Я был первый, кто подвернулся ему под руку, – улыбнулся Барсков. Он раскрыл свою папку: – Прочтите, многое узнаете о том времени.

Андрей Анатольевич передал мне увесистую стопку общих тетрадей, вечером я уселся за чтение дневников отца.

***

Дневник Прохора Андреевича Балакирева: