Читать книгу Хроника кровавого века 6. Танцы с волками - Евгений Петрович Горохов - Страница 2

Я решил вести дневник после того, как понял, что вовлечён в важные события. Всё началось буднично: в субботнее утро я собирался на службу.

– Дядька Прохор занемог, – матушка поставила передо мной стакан с чаем. – Зайди вечером его проведать.

Тащиться к дяде на Сухаревку мне не улыбалось, планы были другие. Мой университетский товарищ Вадик Журбин собирал компанию. В его коммуналке мы весело проводили время: танцевали с девушками под граммофон, потом парочками уединялись на общей кухне. Это у нас называлось: «Считать звёзды». В позапрошлую субботу я «считал звёзды» со смазливой машинисткой из «Промбанка» Верочкой Селиной. Хорошо она целуется! Надеялся повстречать её сегодня.

– Давай, завтра схожу? – я допил чай.

– Нет! – есть у моей матушки такая особенность, скажет спокойно, без крика, но перечить ей желания не возникает. Звенит в её голосе метал, да так, что вмиг замолкают самые голосистые хабалки в нашем доме.

– Хорошо, после службы пойду, – вздохнул я.

Дядька Прохор, брат-близнец моего отца. Он говорил, что Балакиревы, знаменитая фамилия среди уральских казаков. Военная служба отца пришлась на годы первой русской революции. Их казачий полк стоял в Москве, где он познакомился со своей будущей женой, моей мамой. В 1907 году, отслужив действительную службу, казак Андрей Балакирев вернулся в родную станицу Чаганскую. Отец надумал его женить, но Андрей ответил: в Москве у него есть невеста. Узнав, что он выбрал в жёны простую фабричную девку, старый казак выгнал сына из дома. Андрей приехал в Москву, женился, в 1908 году у него родился сын, то есть я. До службы в армии Андрей Балакирев окончил политехнический институт в Петербурге. В Москве он устроился инженером на завод Дангуэра1. Когда началась империалистическая война, его призвали в армию. Он погиб в июле 1917 года.

Братья моего отца: Прохор и Фёдор, со своими семьями жили в станице Чаганской. Во время Гражданской войны, уральские казаки воевали против советской власти. В конце 1919 года потерпев поражение от Рабоче-крестьянской красной армии, они решают добраться до города Форт-Александровский2, оттуда переправиться через Каспийское море на соединение с армией генерала Деникина. Идти пришлось по заснеженной пустыне, без провианта, отбивая атаки казахов Алаш Орды. Прохор взял в поход жену и сына, а Фёдор к тому времени овдовел. Его семья сгинула во время эпидемии тифа, свирепствовавшей в годы Гражданской войны.

В дороге Прохор схоронил жену и сына, а сам заболел тифом. Фёдор оставил его в лазарете города Форт-Александровский и уехал к генералу Деникину. Следы его затерялись в вихре Гражданской войны, а дядька Прохор, оклемавшись, отправился в Москву. Брат моей матери Владимир Холмогоров служил в ЧК. Он помог дяде Прохору устроиться. Прошлая жизнь моего дяди никому неизвестна, иначе меня вряд ли бы взяли на службу в ОГПУ3.

Весной этого года я, будучи студентом четвёртого курса юридического факультета МГУ, проходил преддипломную практику в Московской губернской прокуратуре. Однажды меня вызвал начальник Секретно-оперативного управления ОГПУ Генрих Ягода, и сообщил, что после окончания университета он заберёт меня к себе. Получив университетский диплом, я прикрутил два кубаря на алые петлицы,4 и стал оперуполномоченным Оперативного отдела ОГПУ.

1 октября 1929 года наша страна перешла на «непрерывную рабочую неделю». Это означало, что теперь суббота и воскресенье не у всех являются выходными днями. На предприятиях и в учреждениях составлялись табели, согласно которым выходные выпадали на любой день недели. Нововведение доставляло массу неудобств, ибо назначая свидание девушке, нужно учитывать свой и её табель. По этой причине не удалось мне свидеться с Верочкой Селиной. Глядя на падавший за окном снег, я сидел в своём кабинете и размышлял:

«Если долго не задерживаться у дяди Прохора, можно успеть на вечеринку к Вадику».

Мои созерцания хмурого ноябрьского неба прервал Валерка Воронов.

– Ты печатать ничего не будешь? – он подошёл к сейфу, снял с него печатную машинку «Ундревуд».

Три месяца назад начальник нашего отделения Григорьев заявил, что почерк у некоторых сотрудников корявый. Он приказал все сопроводительные документы печатать. В машинном бюро Оперативного отдела работают четыре машинистки, а печатных машинок пять. Замучившись ждать, когда у машинисток дойдут руки до моих документов, я выпросил у них свободную машинку. Через месяц уже довольно быстро печатал. Следом за мной научился печатать Валерка Воронов.

– Счастливчик, ты скоро домой пойдёшь, а мне ещё сутки тарабанить, – Воронов переместил «Ундревуд» на мой рабочий стол. Он улыбнулся: – Ну, ничего! Завтра сменюсь с суточного дежурства, и пойдём с моей Еленой Прекрасной в Нескучный сад. Будем гулять, держась за руки. Любоваться девственно чистым снегом. Нет ничего очаровательнее зимы. Пушкин это понимал лучше всех.

Валерка посмотрел в окно и продекламировал:

– Идёт волшебница – зима,

Пришла, рассыпалась, клоками.

Повисла на суках дубов.

Воронов в юности работал учеником типографского наборщика. Когда началась Гражданская война, ему исполнилось четырнадцать лет, он сбежал в Красную армию. Валерка прочёл уйму книг, но особенно любил стихи.

– Для чего держаться за руки?! Можно просто идти под ручку, – пожал я плечами.

– Не скажи брат, – покачал головой Валерка. – Если муж и жена идут под ручку, это означает, что любовь из их жизни ушла, остались лишь супружеские обязанности. Влюблённые шагают по жизни, держась за руки.

– Смешно будут выглядеть старики, держащие друг дружку за руки, – улыбнулся я.

– Нет, они будут выглядеть прекрасно! – Валерка взял печатную машинку и вышел из кабинета.

Проведя вечернее оперативное совещание, Григорьев распустил нас по домам. Сев на «букашку»,5 я поехал на Сухаревку. В сумрачной каморке дяди Прохора стоял прогорклый запах. Увидев меня, он улыбнулся и прошептал:

– Дождался я тебя Прошенька. Давеча бабушка твоя, Анна Андреевна, принесла мне щей, да не могу есть. Душа не принимает. Помирать мне скоро.

– Брось ты свои заупокойные речи дядя Прохор! Ты ещё поживёшь, – я придвинул табуретку и сел возле его койки.

– Нет Прошенька, настал мой час. Это я точно знаю, – дядя закашлялся. Выпил воды из кружки: – В Александровске, когда лежал в тифозном бараке, санитары, чтоб койку освободить, вынесли меня в сарай. Думали, всё одно скоро помру. Положили живого к покойникам. Но тогда знал я, что не время умирать. Хоть и слабый был, пополз к дому доктора. Он меня вернул в больницу. Тогда я выжил, а теперь всё, конец мне. Да и славно, с Дуняшей своей свижусь.

Рассказал мне дядя Прохор о своей первой жене Дуняше, которую он сильно любил. Убил её сошедший с ума станичный кузнец, потом сам повесился. Засиделся я у него допоздна. Подойдя к своему дому, увидел легковой автомобиль «Форд». За рулём сидел Серёга Кузьмин, один из водителей гаража ОГПУ.

– Григорьев приказал тебе срочно прибыть на службу, – Кузьмин закурил папиросу.

Воздохнув, я сел на заднее сиденье.

– Застрелился ваш Воронов, – завёл мотор Серёга. – Вырвался с дежурства на полчаса, приехал домой, а там его баба с хахалем в постели. Он тютя, вместо того чтобы порешить обоих, вышел в коридор и пустил себе девять граммов в лоб. Все бабы сволочи! Не зря я своей часто зубы кулаком чищу.

Ругая весь женский род, Серёга гнал машину по ночным московским улицам. В дни моего детства, то есть до революции, проезжую часть мостили булыжником. Камни тщательно подгоняли, рабочие долго возились с одной улицей. За годы Гражданской войны, Москва обветшала, мостовые пришли в негодность. Город в порядок стали приводить четыре года назад, принялись укладывать булыжник в мостовые. В виду того, что везде нужно менять мостовое покрытие, дорожники работали быстро. Как в старину тщательно булыжники не подгоняли, засыпали щели песком. Дождь и талые воды вымывали песок, колёса автомашин выворачивали булыжники из мостовой, делая огромные дыры. Теперь езда в автомобиле по московским улицам превращалась в муку. Серёга гнал автомобиль, крепко держась за руль. Я же прыгал словно мячик. Но всему приходит конец, даже сумасшедшей езде по разбитым дорогам.

В кабинете, я вспоминал наш последний разговор с Валеркой. От горьких дум меня отвлёк звонок дежурного.

– Балакирев, на Сретенке убийство, возможно контрреволюционный теракт. Нужно подъехать разобраться, – рокотал в телефонной трубке бас Ивана Сысоева.

Опять сумасшедшая езда с Кузьминым, благо до Сретенки недалеко. Остановились возле милицейского оцепления. Едва я вылез из автомобиля, ко мне подошёл коренастый мужичок в клетчатой кепке и двубортном пальто.

– Недремлющее око ГПУ пожаловало, – усмехнулся он. Протянул руку: – Начальник третьего отделения МУР Александр Журавлёв.

– Прохор Балакирев, оперуполномоченный ОГПУ, – я пожал его руку.

– Начальник МУР Эдуард Карлович Синат и прокурор Андрей Владимирович Филиппов уже отметились, – Жуков достал из кармана пачку папирос «Сафо», протянул мне.

– Спасибо, не курю.

– Каюсь, грешен, поздно вам позвонил, – Журавлёв прикурил папиросу от спички. – Мы не сразу обнаружили партбилет у потерпевшего.

Жуков отдал мне красную книжку члена ВКП (б).

– Судя по партбилету, покойный Гоглидзе Авель Автандилович. Картина пока до конца не ясная, возможно контрреволюционный террористический акт, – начальник отделения МУР затянулся папиросой.

– Да чего тут неясного Александр Николаевич, обычный гоп-стоп с разменом, – подошёл высокий парень в реглане и с портфелем в руке.

– Агент второго разряда Лобанов, – указал на него Журавлёв. Он усмехнулся: – Николай, товарищ Балакирев по фене не ботает, так что будь любезен говорить нормальным языком.

– Разбойное нападение с убийством. Чистая уголовщина и никакой политики, – улыбнулся Лобанов.

– Откуда это ведомо? – я положил партбилет Гоглидзе в нагрудный карман гимнастёрки.

– Вещи у потерпевшего отсутствуют, – агент МУР вынул руку из кармана реглана. Он хлопнул ладонью по портфелю: – Здесь для разбойников ничего ценного нет, потому и не взяли. Хотя странно, портфель из крокодиловой кожи, пятьдесят целковых стоит.

– Вот что Николай, я поеду в МУР, попытаюсь установить, где жил Гоглидзе. Ты портфель с документами товарищу Балакиреву отдай. Закончишь здесь, потолкуем, – Журавлёв швырнул окурок на землю. Он посмотрел на меня: – А вы товарищ чекист ознакомьтесь с документами, и милости прошу к нам в Большой Гнездиковский переулок.6 Посмотрим, что наработали по этому делу.

Журавлёв уехал, Лобанов принялся составлять схему места происшествия, а я положил портфель на заднее сиденье своего «Форда». К нам подъехал «Паккард», из которого вылезли начальник Оперативного отдела Паукер, командир особой дивизии ОГПУ Фриновский, и ещё какая-то шишка. Судя по шпале в петлицах, начальник городского отдела ГПУ.

– Ну-ка Балакирев, покажи товарищу Люшкову из Харькова, как лихо работают сотрудники центрального аппарата ОГПУ, – кивнул Паукер на незнакомца. Начальник нашего отдела говорит с сильным акцентом. Карл Паукер бывший австрийский военнопленный, во время Гражданской войны воевал в рядах Красной армии. Злые языки шепчутся, что он продвинулся по службе за счёт умения рассказывать смешные истории. Тем и приглянулся товарищу Сталину. Иосиф Виссарионович назначил его начальником охраны Кремля, а дальше Паукер перебрался на должность начальника Оперативного отдела Секретно-политического управления ОГПУ.

– Пока мне похвастаться нечем Карл Викторович, – развёл я руками. – Фамилия потерпевшего Гоглидзе.

– А портфель?! У Гоглидзе был портфель? – вырвалось у Паукера.

– Так точно! Портфель был.

– Немедленно сделай опись всех документов находящихся в портфеле, и доложи мне письменным рапортом.

– Карл Викторович, Балакирев сам знает свои обязанности, – тронул Паукера за рукав шинели комдив Фриновский.

– Езжай к себе, всё оформи. Утром представишь рапорт, – кивнул Паукер.

Начальники сели в «Паккард» и уехали, чем сильно обрадовали Николая Лобанова.

– Ну вот, шишки разъехались, можно обстоятельно поработать, – сдвинул он свой кожаный картуз на затылок.

– Мне тоже нужно ехать, выполнять указание начальства, – я достал блокнот из нагрудного кармана, написал карандашом номер своего служебного телефона. Вырвал листок и протянул Лобанову: – Как вернёшься к себе, позвони. Подъеду к вам.

У себя в кабинете я стал разбирать бумаги из портфеля Гоглидзе. Это были расчётно-платёжные ведомости Винного завода № 1 в Тифлисе. Вдруг из общей кучи платёжек выпал вчетверо сложенный листок. Я развернул его и прочитал:

«МВД

Заведующий Особым Отделом

Департамента полиции

12 июля 1913 года

Исходящий № 2898

Совершенно секретно

Лично

Начальнику Енисейского охранного отделения

А.Ф. Железнякову

Входящий № 152

23 июля 1913 года

Милостивый Государь Алексей Фёдорович!

Административно высланный в Туруханский край Иосиф Виссарионович Джугашвили-Сталин, будучи арестованным в 1906 году, дал начальнику Тифлисского губернского жандармского управления ценные агентурные сведения. В 1908 году начальник Бакинского Охранного отделения полиции получает от Сталина ряд сведений, а затем по прибытии Сталина в Петербург, Сталин становится агентом Петербургского Охранного отделения полиции. Работа Сталина отличалась точностью, но была отрывочной.

После избрания Сталина в Центральный комитет партии в г. Праге, Сталин по возвращению в Петербург, стал в явную оппозицию правительству и совершенно прекратил связь с Охранкой.

Сообщаю Милостивый Государь об изложенном, на предмет личных соображений при ведении Вами розыскной работы.

Примите уверения в совершеннейшем к Вам почтении

Ерёмин».

Я дочитал до конца и руки затряслись: это был мой смертный приговор. Из бумаги следует, что Иосиф Виссарионович Сталин – провокатор Охранки. Об этом знал Гоглидзе, теперь он мёртв. Следом моя очередь!

«Интересно, сколько ещё человек осведомлены об этом документе?» – я глотнул остывший чай. Чуть было не подавился: – Паукер слишком явно интересовался портфелем! Он хотел, чтобы я быстрее сделал опись документов».

Я прошёлся по кабинету. Выходит, Паукер знал о бумаге, возможно в курсе Фриновский и этот Люшков из Харькова. Паукер требовал от меня рапорт о бумагах Гоглидзе. Значит, он ждёт, что я укажу в нём о документе жандарма Ерёмина. А не фальшивка ли это?!

***