Читать книгу Лабиринт мертвеца - Евгений Рудашевский - Страница 7

Я не расставалась с томиком «Оцеолы». Брала его в школу, сидела с ним на подоконниках почтовой станции, таскала его в парк Победы, когда Гаммер выгуливал там мопсов, и постепенно прочитала целиком. На первых страницах Майн Рид занудно описывал флору и фауну американской Флориды, и я испугалась, что таким же занудным будет весь роман. Я как-то читала другого писателя из папиного детства – Фенимора Купера. В его «Прерии» природа занимала чуть ли не половину книги! К последним главам я взвыла от тоски, а когда главный герой умер, лишь вздохнула с облегчением. К счастью, история Оцеолы, военного вождя Красных Палок, получилась более увлекательной – за флорой и фауной у Майн Рида начались дуэли, сражения и любовные страсти.

Сегодня Настя и Гаммер сказали, что после школы сбегают по своим делам, а потом зайдут ко мне обсудить Майн Рида. Вернувшись домой, я сразу поняла, что день для обсуждений выбран не лучший. Была пятница, и в доме царил бедлам. Мама суетилась в почтовой станции, папа спускался ей помочь, но при первой возможности возвращался на чердак – не успевал подготовить материалы для семинара филокартистов. Я согласилась немножко постоять за кассой, но покупателей встречала с негодованием, потому что пятница была днём, когда мама пекла корзиночки с повидлом, а кремовую розочку для них взбивала из дорогущего новозеландского масла. Нераспроданные корзиночки доставались мне, и я мысленно молила покупателей не подходить к холодильной витрине.

За кассу встала наша соседка по Безымянному переулку, иногда помогавшая маме в «Ратсхофе», и я помчалась к себе в мансарду, однако на лестничной площадке второго этажа меня перехватила бабушка Нинель. Ей позвонила двоюродная сестра из Полесска, Тамара Кузьминична, и пришлось включить четыре домашних телефона на громкую связь. Тамара Кузьминична вещала на весь дом, а мы на разных этажах по очереди поддерживали с ней разговор – в одиночку бабушка с двоюродной сестрой не справлялась. Неожиданная смена собеседника Тамару Кузьминичну не смущала. Наверное, ей представлялось, что мы дружно сидим у телефона. Перебивать её и тем более обрывать с ней разговор не стоило. Она могла обидеться. Обидевшись, Тамара Кузьминична приезжала к нам в гости, а этого следовало избегать любой ценой. Мы лишь изредка поддакивали, восклицали: «Ну надо же!» – или задавали короткие уместные вопросы, поэтому не слишком отвлекались от своих дел.

Когда я подменила бабушку, Тамара Кузьминична жаловалась на таксистов. На днях она вызвала машину до дачи, и водитель оказался до того бестолковым, что ему весь путь до Сосновки диктовал диспетчер – проговаривал самые очевидные повороты, а главное, так спокойно, вежливо: «Через двести метров поверните налево», «Прямо – три километра», «Вы приехали». Тамара Кузьминична испугалась, что водитель ей попался умственно отсталый, и тряслась на заднем сиденье от страха, а под конец высказала водителю всё, что о нём думала. Тамара Кузьминична продолжала возмущаться, а я едва сдерживала смех. Хотела объяснить, что в машине она слышала не диспетчера, а навигатор, но Тамара Кузьминична вдруг заговорила про пуховые куртки, и я не стала ей мешать. Вообще, слушать её было весело. Порой она не выговаривала сложные слова и переиначивала их на свой лад – могла бы составить собственный словарик с «курокодами» вместо «кьюаркодов», «падемией» вместо «пандемии» и «штампом вируса» вместо «штамма». Вечно у неё кто-нибудь учился в «регистратуре», то есть в «магистратуре», испытывал «энтуазизм» и ходил жаловаться в «мунипуцитет».

Я открыла «Оцеолу», чтобы пробежаться по тексту перед встречей с Настей и Гаммером, а Тамара Кузьминична заявила, что из-за коровируса и американских санации в Петербурге скоро закроют финскую «Лапландию», начнутся страшные распродажи и нужно будет не щёлкать клювом – ехать в Светлогорск за пуховиками.

– Запиши их телефон!

– Записываю, – сказала я.

– Нина, и ты запиши, – обратилась она к бабушке.

– Мы все записываем, – заверила я Тамару Кузьминичну и действительно записала.

Тамара Кузьминична вновь заговорила про Сосновку и сказала, что там всё готово к мусорной вечеринке. Дача была перевалочным пунктом для нашего семейного барахла. Мы сами, наши родственники, дальние и близкие, жившие в Калининграде, Полесске и Советске, свозили туда рухлядь, которую пока было жалко выбросить, вроде подпорченной мебели, полысевших ковров, не до конца сломавшейся техники или красивого, такого удобного, но совершенно непонятно для чего нужного ящичка из-под бельгийских шоколадок. Потом мы собирались на даче и устраивали там мусорную вечеринку: жарили шашлыки и заказывали контейнер для достаточно отлежавшегося хлама. Тамара Кузьминична говорила про Сосновку, когда в трубке раздался папин голос. Папа, сидя в кабинете, перехватил у меня эстафету и сказал Тамаре Кузьминичне, что мусорная вечеринка состоится в июле.

Я вскочила со стула, но меня поймал дедушка. Он где-то потерял очки, и мне пришлось их искать. Я носилась по лестнице, заглядывала в комнаты. Всюду звучал голос Тамары Кузьминичны, у дедушки кричал телевизор, в комнате родителей бубнили повара из кулинарного подкаста, а снизу доносился гомон покупателей. Я ещё искала дедушкины очки, когда мне из библиотеки позвонила Людмила Степановна – напомнила, что завтра на двенадцать запланирован мастер-класс по посткроссингу. Я совсем забыла! Пообещала первоклашкам украсить открытки бабочкой из лепестков гвоздики, цветков чёрной бузины и усиков винограда. У меня было всё, кроме усиков винограда, и я не знала, где их раздобыть. Людмила Степановна продолжала что-то спрашивать про мастер-класс, а я на лестнице столкнулась с Гаммером и Настей. Они пришли обсуждать Майн Рида, и Настя привела Глеба – моего нового соседа по Безымянному переулку и нашего с Настей нового одноклассника. У меня голова пошла кругом!

Глеб с недоумением уставился на телефон, из которого доносился голос Тамары Кузьминичны. Я попросила Настю с Гаммером по возможности поддержать разговор – Тамара Кузьминична обрадовалась бы, узнав, что её слушают даже мои друзья, – и понеслась дальше. Нашла дедушкины очки, придумала вместо бабочки склеить сливу и так обойтись без усиков винограда, убедилась, что бабушка отдохнула и вернулась к разговору с двоюродной сестрой, перезвонила Людмиле Степановне и подтвердила, что мастер-класс состоится, потом взлетела на верхний чердак и рухнула на постеленный возле журнального столика плед.

– Безумный день!

Настя заказала нам из ((Британники» по громадному бургеру с говяжьей котлетой и коротенько пересказала Глебу историю «я таджика».

Кажется, Глеб не слишком обрадовался переезду в новый город и в школе вёл себя нелюдимо, однако Настя с ним познакомилась, и теперь они иногда гуляли по Калининграду. Настя при желании могла познакомиться с кем угодно, а Глеб ей сразу понравился. Он ходил в сером пальто и чёрных кожаных ботинках, носил очки в тоненькой оправе «Молескин» и даже в солнечную погоду брал на улицу зонтик, не очень-то доверяя калининградской погоде. Он был младше меня на полгода, но выглядел значительно старше – больше напоминал первокурсника, чем девятиклассника. Они с Настей неплохо смотрелись бы за столиком в каком-нибудь «Порт-о-Кофе». Сейчас Глеб, одетый в чёрные брюки и синюю водолазку, стоял в нашей штаб-квартире и явно не знал, куда приткнуться. На пляжных стульях сидели Гаммер и Настя, а дедушкин табурет Глеба как-то не прельстил. Он заложил руки в карманы брюк и, скрестив ноги, присел на краешек деревянного ящика с открытками. Сделал это, надо признать, довольно изящно.

Глеб в целом уловил суть нашего расследования. Пока Настя рассказывала ему о трёх разных штемпелях, марке с виноградом и пляже с коровами, я почувствовала, как глупо всё это звучит. «И чудненько! – подумала я. – Так даже веселее».

Глеб никак не прокомментировал нашу идею прочитать именно «Оцеолу». Я начала пересказывать роман, но тут приехал заказ из «Британники». Настя по айфону уговорила курьера подняться на чердак и пообещала ему, что будет в маске, потом нацепила сетчатую маску вроде той, которую Лана Дель Рей выбрала для недавней обложки «Интервью», и встретила напуганного нашей домашней суетой курьера у дымохода. Папа, работавший на нижнем чердаке, не обратил на доставку внимания, однако заинтересовался запахом, и я отдала ему половину своего бургера – тот был действительно огромным. Пока мы ели, Гаммер предложил нам как-то себя назвать, и мы стали наперебой предлагать самые нелепые названия, только Глеб молчал. К бургеру он не притронулся. В конце концов сошлись на «Детективном отделе „Почтовой станции Ратсхоф”», и Гаммер закадровым голосом произнёс:

– Штаб-квартира детективного отдела. Четырнадцать минут восьмого. Экстренное совещание. Гончарова докладывает о результатах анализа важнейшей зацепки – романа…

– Мы поняли! – Настя не дала ему договорить.

Я сказала, что повествование в книге вёл молодой плантатор Рэндольф. Телохранителем у него служил мускулистый эфиоп Чёрный Джек, а ещё там был мулат Жёлтый Джек, который любил квартеронку, встречавшуюся с Чёрным Джеком.

– Кварте-что? – не поняла Настя.

– Квартеронку. То есть дочь белого мужчины и женщины-терцеронки.

– О да. Так сразу стало понятнее…

– В общем, мулат возненавидел сестру Рэндольфа и натравил на неё огроменного аллигатора.

– Это тот Чёрный? – опять вмешалась Настя.

– Думаю, речь о Жёлтом, – заметил Глеб.

– Спасибо! Хоть кто-то меня слушает.

– И я слушаю! – отозвался Гаммер.

– Да все тебя слушают, – вздохнула Настя. – Давай дальше.

– Сестру Рэндольфа спас индеец-семинол Оцеола. Она в него влюбилась, а Жёлтого приговорили к сожжению, и он сбежал – прыгнул в озеро. Все подумали, что его съел аллигатор.

– Тот самый? – уточнила Настя.

– Нет. Того аллигатора убили.

– Сколько у них там аллигаторов?!

– Много! Это Флорида девятнадцатого века. Слушай, Насть, я так буду до утра рассказывать! Вот, значит… Все подумали, что Жёлтый погиб, и расстроились.

– Почему? Они же собирались его казнить? – теперь вмешался Гаммер.

– Они хотели его сжечь! И посчитали, что Жёлтый в итоге легко отделался.

– Понимаю…

– Потом Рэндольф влюбился в сестру Оцеолы…

– …которого любила сестра Рэндольфа?

– Да. И всё у них четверых было хорошо, пока не началась война. Тут, – я потрясла книгой, – об этом подробно. Суть в том, что американцы захотели выселить семинолов на Запад и забрать их земли, которые сами же раньше им выделили. Индейцы переезжать отказались и восстали, а восстание возглавил Оцеола. Рэндольф, ясное дело, воевал за американцев, однако они с Оцеолой остались друзьями.

– Это как?

– Ну вот так. Потому что Рэндольф воевал… нехотя. Да и вообще он был славный. И, кстати, на него напал Жёлтый! Выяснилось, что никакой аллигатор его не съел. Жёлтый выжил и стал вождём племени «полунегров», обитавших в болотах реки Амазуры.

– Просто огонь! – воскликнула Настя.

– Дальше тут всякие страсти. Рэндольф ревновал Маюми…

– Это кто?

– Сестра Оцеолы! До Рэндольфа доходили грязные слухи, и он весь терзался. Вот, послушайте: «Кровь как будто сжигала моё сердце. Я испытывал такую страшную боль, что едва удержался, чтобы не застонать». Всё серьёзно. Рэндольф даже дрался на дуэли с одним адъютантом, но потом они с Маюми… сейчас найду… Вот! «Между нами как будто прошёл электрический ток, наши души и сердца слились в счастливом единении».

– Там вся книга такая?

– Потом Рэндольф заподозрил, что его сестра тайком встречается с Оцеолой, и очень разозлился, ведь он был единственным мужчиной в доме и хранил честь семьи.

– Подожди. – Настя, запутавшись, мотнула головой. – Почему он разозлился?!

– Потому что его сестра белая, а Оцеола – индеец.

– И?! Он же сам там крутил со своей Маюми!

– Ну, ему можно, он мужчина. А для женщины это позор.

– Ну и муть…

– Слушай, тут много весёлого. Сосед Рэндольфа, тоже плантатор, однажды порол раба и так разошёлся, что умер от ярости. Точнее, от инсульта, вызванного яростью. Но книга добрая, про любовь.

– Я так и поняла.

– Дальше идут сражения, перестрелки, набеги. Рэндольф их подробно описывает, а потом ему надоело всё это описывать, и он только говорит, что за семь лет войны у американцев сменилось семь генералов и они были дураками. В конце Жёлтый со своими полунеграми похитил сестру Рэндольфа и устроил пожар на его плантации. Рэндольф с друзьями бросился в погоню, но чуть не погиб в горящем лесу Даже потерял сознание, но Чёрный Джек оттащил его в озеро.

– А Чёрный там откуда?! – возмутилась Настя.

– Он всегда был рядом.

– Ты не говорила.

– Я о многом не говорю. Книга большая.

– Ясно. А дальше что?

– Дальше Рэндольф и Чёрный попали в плен. Жёлтый закопал их по шею в землю, а вокруг развёл костёр.

– Да что у них за пиромания такая – всех сжигать?! Заняться больше нечем?

– Тут прискакал Оцеола с Красными Палками и спас Рэндольфа. Ну а Жёлтого наконец убили.

– Сожгли?

– Нет. Его, скажем так, укусили змеёй.

– Надо же!

– В итоге Оцеола и сам умер в тюрьме, семинолы сдались и переехали на бесплодные западные земли, а свои плодородные земли уступили американцам. Рэндольф женился на Маюми и заново отстроил сгоревшую плантацию.

– Хеппи-энд, – подытожила Настя.

Настя и Гаммер, смеясь, обсудили «Оцеолу», а когда они притихли, Глеб уточнил:

– И как это связано с «я таджиком»?

Я развела руками. Видимой связи между романом Майн Рида и болгарской открыткой я не нашла. В «Оцеоле» не было ни речных пляжей с коровами, ни дряхлых пыжиков. И Светлогорск с Заливиным, тогда ещё названные Раушеном и Риндерортом, не упоминались.

– Что теперь? – спросил Гаммер.

Он выглядел разочарованным.

– Ясно что! – отозвалась Настя. – Летим во Флориду!

– Ну да… – Я и сама была немножко разочарована.

Расследование зашло в тупик.

На следующий день я пошла в отдел искусств нашей библиотеки. Он располагался в здании виллы, и мастер-классы я проводила именно там. Первоклашки остались довольны. В сентябре я завела им общий профиль на сайте посткроссинга и теперь сама же отправляла украшенные ими открытки. Подождала, пока малышню заберут родители, и вернулась в пристройку библиотеки – заглянула к Людмиле Степановне в отдел комплектования, чтобы подписать дипломы победителей читательского конкурса. Людмиле Степановне нравился мой почерк, и она изредка доверяла мне подобную работу.

Небольшое L-образное помещение было завалено стопками новеньких книг и журналов. Справа был закуток с компьютером, где сидела Людмила Степановна, а слева вдоль розовой стены стояли шкафы с инвентарными книгами и шкафы с ящиками генерального каталога. В дальнем конце помещения на подоконнике возвышалась гора книг, отобранных на списание. Я взглянула на корешки: «Серебряные башмачки» Гарднер, «Мио, мой Мио!» Линдгрен, «Экстрим на сером волке» Донцовой, «Смерть демона» Стаута, четырнадцатый том из собрания сочинений Фейхтвангера и всё в таком духе – ничего интересного для себя не отыскала и села за стол возле окна. За полчаса подписала дипломы и собралась уходить, но, помедлив, подошла к каталожному шкафу и вытащила из него узкий длинный ящичек под номером тридцать два: «Р – РОЖ».

В генеральном каталоге учитывали весь библиотечный фонд. Каждую книгу записывали на отдельную каталожную карточку с указанием автора, издательства и всех доступных экземпляров. Иногда на карточку попадало сразу несколько томов одного собрания сочинений, но в целом найти нужное произведение было нетрудно. Я водрузила ящичек на стол и пробежалась пальцами по плотному ряду карточек. Остановилась на Джоне Риде. За ним шёл Майн Рид. Оказалось, что выданный мне «Оцеола» – не единственный. В библиотеке хранилось пять отдельных изданий «Оцеолы», опубликованных с восемьдесят шестого по девяносто первый годы «Приволжским книжным издательством», «Радио и связью», «Правдой», новосибирским «Детлитом» и московским «Детлитом», который мне и достался. Ещё было два издания «Оцеолы» в собраниях сочинений Майн Рида пятьдесят шестого и девяносто третьего года. Всего – двадцать три экземпляра семи разных изданий. И это без учёта вычеркнутых, то есть списанных экземпляров. Удивительно! Зачем библиотеке столько «Оцеол»? Наверное, в папином детстве Майн Рид был действительно популярен.

– Деточка, Оленька, ничего там не напутай!

Людмила Степановна даже не выглянула из своего закутка – по звукам догадалась, чем именно я занимаюсь. Голос библиотекаря вывел меня из ступора. Я вернула ящичек на место, выскочила из отдела комплектования и заторопилась по лестнице на третий этаж пристройки. Не поленилась и заказала в старшем отделе двадцать два экземпляра «Оцеолы» – двадцать третий лежал у меня в мансарде. Лена не очень-то обрадовалась, но я сказала ей, что готовлю доклад о Майн Риде, и она не стала спорить. Вообще, на один читательский билет выдавали не больше пяти книг, но ведь я не собиралась тащить «Оцеолу» домой! Хотела быстренько пролистать его здесь, в библиотеке. Пока Лена звонила в книгохранение, пока там собирали мой заказ и пока укладывали его на полку библиотечного лифта, я написала Гаммеру о своей безумной затее. Гаммер меня привычно поддержал.

Вскоре передо мной оказалась стопка из двадцати двух томов. В первых четырёх я ничего интересного не увидела, а в пятом обнаружила серую лузгу подсолнечника, должно быть, оставленную кем-то из читателей ещё в советские годы. Вспомнила волосок, найденный в одной из книг Коперника, – учёные заполучили образец его ДНК и в дальнейшем опознали его останки. Я сфотографировала лузгу, сбросила снимок в общий чатик нашего детективного отдела, следом написала про волосы Коперника. Он, кстати, месяц жил в Кёнигсберге, лечил местного советника. Об этом я тоже написала в чатике.

«Огонь!» – ответила Настя.

«О!» – ответил Гаммер.

Глеб ничего не ответил.

«Думаешь, семечку тоже оставил Коперник?» – следом спросила Настя.

«Скорее „я таджик”», – написал Гаммер.

Глеб опять промолчал.

Переписка в чатике меня развеселила. Следующие экземпляры «Оцеолы» я листала без трепета и не так внимательно. Заскучав, открыла старенький оранжевый том «Оцеолы» из шеститомного собрания Майн Рида, изданного в пятьдесят шестом году «Детгизом», и… нашла вход в лабиринт, о котором столько говорил Гаммер. Это был он, никаких сомнений! Круг окончательно сузился: поначалу охватил всего Майн Рида, затем – его отдельное произведение, а теперь сфокусировался на конкретном библиотечном экземпляре, после долгих поисков угодившем мне в руки.