Читать книгу Господин следователь. Смерть на обочине - Евгений Шалашов - Страница 5

Первая любовная записочка в моей жизни. И в этой, и в той. В прошлой моей реальности никто записочек не писал. Если только в школе, но это уже выветрилось из памяти. Девушки либо эсэмэски отправляли, либо сообщения в социальных сетях. Короткие, со смайликами. Что пишут девушки в девятнадцатом веке?

Увы, о любви ни слова. Красивым и четким почерком (надеюсь, что Лены) написано: «Ув. И. А. В ближайшее воскресенье мы с тетушкой собираемся гулять на Соборной горке. Буду рада, если Вы сумеете к нам присоединиться в 10:00. Е.»

Ну да, а ты чего ожидал? Письма Татьяны? Его за девушку мужчина писал.

Сегодня пятница, до воскресенья еще целый день ждать. Но это хорошо. Надо обдумать линию своего поведения, посоветоваться с умными людьми. Или хотя бы с одной умной женщиной.

За ужином, увлеченно разделывая запеченного с картошкой шекснинского судака, я спросил:

– Наталья Никифоровна, нужно что-то дарить девушке, если она приглашает на свидание?

– Лена приглашает на свидание? – удивленно переспросила квартирная хозяйка. – Наедине?

После визита Литтенбранта, когда Наталья Никифоровна села вместе с нами, мы начали столоваться вместе. И ей удобнее, и мне веселее.

– Нет, разумеется, барышня будет не одна, а со своей тетушкой, – уточнил я.

Все-таки это не дорога от гимназии до ее дома, да еще вместе с подругой. А тетка, если умная, в сторонку отойдет, позволит племяннице поболтать с кавалером. Не станет, как Татьяна, постоянно околачиваться рядом.

Наталья Никифоровна, хоть и шапочно, но была знакома с теткой Елены – Анастасией Николаевной Десятовой, в девичестве Бравлиной. Судьбы у обеих женщин была чем-то схожи. Мужья умерли, детей бог не дал. Правда, у Десятовой супруг имел чин статского советника и полную выслугу, поэтому и пенсия у Анастасии Николаевны была соответственная и ей не нужно было держать квартирантов.

– Лена – умная девушка, – кивнула Наталья Никифоровна. – Познакомитесь с тетушкой, а если понравишься Анастасии Николаевне, она тебя в гости пригласит, получишь статус официального кавалера, там и до жениха рукой подать, если родители не будут против. А что подарить…

Мой консультант по сердечным вопросам призадумалась, потом посоветовала:

– С подарком можно вообще не мудрить. Сладости, конфеты какие. Только шоколадные плитки в лавке Истомина не бери – они у него с полгода лежат. Там вообще все старое – пряниками гвозди заколачивать можно, а конфеты-подушечки на дорожках рассыпать, вместо камушков. Лучше к Терентьеву зайди, там все свежее. Купи шоколадных конфет, с полфунта. Вручать станешь тетушке, но смотри при этом на девушку.

– Не мало, с полфунта? – забеспокоился я, переводя в уме фунты в граммы. Двести граммов конфет – как-то несолидно.

– Если ты к ним в гости домой придешь, лучше фунт, – пояснила Наталья. – А на прогулке, куда Анастасия Николаевна конфеты денет? На ходу вы их есть не станете, а в ридикюль полфунта войдет.

– Анастасия Николаевна – что за женщина? С нею можно как-то договориться?

– О чем? Чтобы вам где-нибудь в уголочке поцеловаться? И думать забудь. Бравлины всегда своих девушек в строгости держали. В прежние времена только за то, что Лена тебя больного навещала – пусть и с подружкой, ее бы уже в монастырь определили, месяца на три, на хлеб и воду.

Суровые нравы. Неужели все правда? Даже не верится. Девятнадцатый век на дворе!

Ужин закончился. Моя квартирная хозяйка, убирая со стола посуду и складывая несъеденные кусочки для Тишки, подняла на меня взор и строго сказала:

– Пятница сегодня.

Ну да, помню. Если завтра суббота, сегодня пятница. И рыба на ужин – значит, день постный. И что такого, что пятница? Зачем напоминать, да еще с назиданием?

А, понял, что имела в виду хозяйка. У нас ведь не только постные дни, но и ночи. Я в прошлую среду проштрафился – добавил и себе, и хозяюшке лишний грех. Наталья Никифоровна переживает, что тянет с исповедью. Этак можно про какой-нибудь грех и забыть. Ладно, не стану лишний раз расстраивать хозяйку.

Можно после ужина часок-другой почитать. Как раз из Устюжны приехал очередной «Жиль Блас», Наталья Никифоровна его уже прочитала, передала мне – дескать, читайте, потом перескажете. На французском!

Читаю, учу язык, самому интересно стало. Есть какая-то прелесть в чтении романов на языке автора.

За пару часов с трудом, но осилил повесть «Le Capitaine Burle»[9]. На французском ее пока пересказать не смогу, но хотя бы понял, в чем суть.

Уже разделся, приготовился лечь, как на кухне что-то загрохотало и зазвенело. Не иначе наш рыжий обормот хулиганит. Придется идти, выяснять – в чем там дело? Хозяйка-то, наверное, уже спит.

Нет, не спит. Наталья Никифоровна, в одной только ночной сорочке заметает осколки разбитой чашки. Сорочка, разумеется, не секси, что носят женщины в моем времени, более строгая, целомудренная. Но все равно, ночнушка, она ночнушка и есть. Короче, чем дневная рубаха, рукавов нет. А свет лампадки помогает домысливать остальное.

– Сама виновата, – вздохнула Наталья. – Забываю, что чашки теперь нельзя на край стола ставить. У, зверюга страшная! Так бы и убила!

Хозяйка склонилась и принялась наглаживать «зверюгу», который как ни в чем не бывало уже терся о ноги хозяйки. Подумаешь, какая-то чашка.

– Новую купим, – отмахнулся я.

Ничего фривольного в мыслях не было, просто решил помочь хозяйке собрать осколки, попытался взять из ее рук веник, а та, разумеется, не хотела, чтобы мужчина занимался женской работой. И сорочка сама по себе взлетела вверх. Потом мы оба забыли, что нынче пятница, а когда вспомнили, осознали, что опять нагрешили.

– Почему в жизни все странно? – рассеянно подумал я вслух.

– О чем это ты?

– Разве можно любить сразу двоих?

Наталья лежала, уткнувшись носом в мое плечо. Услышав вопрос, немного приподнялась и отстранилась.

– Ваня, когда ты со мной – это разве любовь? – усмехнулась хозяйка. – Растешь ты, взрослеешь, а юношей часто к взрослым женщинам тянет. С Леночкой у тебя любовь, со мной естество мужское играет.

Про естество мужское Наталья могла и не говорить, сам знаю. Играет, да еще как. Но если у тебя в голове двадцать девять, или тридцать (не знаю, исполнилось ли?) лет, а телу двадцать. бывает трудно себя контролировать.

– Тебе не обидно? – поинтересовался я. – Мы здесь в одной постели, а разговоры ведем о другой женщине.

– Обидно, нет ли, какая разница? – вздохнула хозяйка, опять прижимаясь ко мне. Погладив по груди, сказала: – Ласковый ты, Ваня, и хорошо мне с тобой. Стыдно сказать, но спасу нет – как хорошо. Меня раньше так никто не ласкал. Что с супругом покойным, что с любовником моим единственным все просто было – ложись, подол задирай. Ну, любовник-то хоть помогал.

Мне отчего-то резануло по сердцу воспоминание женщины о ее бывшем муже, о любовнике, хотя и знал об обоих раньше. Инстинкт собственника, не иначе.

– С тобой, Иван Александрович, словно счастья немного получила. Мне через три года сорок лет стукнет, понимаю, недолго радоваться осталось. Но я и тому рада, что сейчас есть. Могло бы и этого не быть.

Повернувшись к женщине, принялся поглаживать ее по спине, по плечам. Вздохнул:

– И почему нельзя сразу двух жен иметь?

– Ой, Иван Александрович, ты меня уморил, – засмеялась хозяйка. – Хочешь, как у турок или арабов, гарем завести? Не забывай, что у нас не восточные женщины, а русские бабы, пусть и дворянки. Леночка – девушка хорошая, но что будет, если ей мужа с кем-то делить придется? И тебя убьет, и меня. Тебя убьет, ладно, заслужил, а меня-то за что? И я сама Елену убью, если она на моей кухне хозяйничать примется.

– Можно прислугу нанять, – предложил я. – Тогда и ссориться не о чем.

– Трудно, Иван Александрович, хорошую прислугу найти. Сама обжигалась. Наняли как-то девку из деревни – это еще когда муж был жив. Дров наколоть, воды наносить. Работы немного, поутру только, жалованье положили два рубля в месяц. Вроде девка трудолюбивая, покладистая, а она деньги у нас украла, двадцать рублей. А у подруги моей – не здесь, в Устюжне, горничная хахаля приводила, хозяйскую наливку вместе с ним пила, потом водой разбавляла. Крупу воровала, муку с маслом. Вроде понемногу, но все равно – неприятно. Беда с прислугой! Даже если хорошая попадется, то глаз да глаз нужен. Не присмотришь, делать ничего не станет. Кто прислугой командовать станет? Я одно скажу, Лена другое, кого слушаться? Горничная – пусть она золотая, но все равно хозяйский дом для нее чужой. И кухарка, пусть и того толковей, лучше хозяйки ни щи, ни кашу не сварит. Одно дело для себя варить, другое для других.

Хозяйка немного помолчала.

– Понимаю, про двух жен ты в шутку сказал, не может этого быть, но представила, как у вас с Леной ребенок родится. У вас счастье, радость, а мне каково?

Мне снова стало жалко Наталью Никифоровну, которую я теперь именую только по имени-отчеству, а она, потянувшись, прижалась ко мне еще плотнее и хмыкнула:

– А мне, Иван Александрович, предложение сделали.

– Предложение? Кто сделал? – удивился я.

Вообще-то, хотел возмущенно взреветь: «Кто посмел?» Моей квартирной хозяйке, да еще и любовнице, делают предложение, а я про это не знаю? Между прочим, меня нужно в первую очередь спросить, соглашусь ли, чтобы Наталья отдала кому-то руку и сердце.

– Сватается ко мне Петр Генрихович Литтенбрант, – пояснила хозяйка. – Хотела тебе попозже сказать, но какая разница?

Ничего себе! Литтенбрант сватается?! Получается, я сам зазвал в дом гремучую гадину, которая воспользовалась моим доверием. Влезла, понимаете ли, гадюка в сапогах, прямо в душу! Нет, не зря он мне показался похожим на аглицкого джентльмена. Английскую культуру люблю, писателей тамошних, архитектуру, сериалы про Шерлока и инспектора Барноби уважаю, но саму Англию терпеть не могу. От нее России сплошные пакости – то наше Поморье захотят присоединить к английской короне, то Петра Великого отравят (версия, хоть не доказана, но мне нравится), да и других бед от англов хватает. И пусть Петр Генрихович не англичанин, а остзейский немец по крови, это ничего не меняет. Влез, мерзавец, в мой дом (ладно, в квартиру, которую снимаю) и украл сердце моей женщины. Или еще нет?

– Когда ты с ним увидеться успела? – спросил я тоном супруга, узнавшего, что обзавелся рогами.

– С тех пор, как ты его в гости приводил, ни разу не виделись, – засмеялась хозяйка. Легонько щелкнула меня по носу, потом поцеловала и поинтересовалась: – А вы, Иван Александрович, ревнуете, что ли?

Я попытался ответить, но получилось нечто нечленораздельное, вроде рычания. Кое-как справившись с собой, ответил правду:

– Есть немного. – Подумав, добавил: – Понимаю, что права ревновать тебя у меня нет, но все равно – (чуть не сказал – словно серпом по важному месту) – будто резануло меня…

– Вот, Иван Александрович, все мужчины одинаковые, – хмыкнула хозяйка. – Самим на сторону ходить вроде не зазорно, а коли женщина сходит – беда. Но я тебе не изменяла, да как бы смогла? Не вру – мы с Петром Генриховичем единственный раз виделись.

– Один раз виделись, а он уже в жены зовет? – удивился я.

– Говорит, понравилась очень. Мол, мечта я всей его жизни. Он, как в Нелазское вернулся, письма мне пишет. Сначала писал о природе, об охоте, потом стихи принялся посылать.

– Литтенбрант стихи пишет? – удивился я.

Наталья Никифоровна откинулась на подушке и с чувством прочла:

– Подожди, но это же не его стихи, – опешил я. – Это Пушкин.

– Я знаю, кто эти стихи написал, – парировала хозяйка. – А что здесь плохого? Зачем самому писать, мучиться, если на свете столько прекрасных стихов? Все равно Петр Генрихович лучше Пушкина или Лермонтова не напишет.

Крыть нечем. Не то, что следователь-охотник Литтенбрант, но, пожалуй, никто другой лучше Пушкина не напишет. Можно сто раз сказать, что поэты моего времени сильнее, нежели Александр Сергеевич или Михаил Юрьевич, но это только слова.

– Как стихи перестал писать, предложение сделал – дескать, он сам вдовец, и я вдова, но оба еще не старые, почему бы не пожениться?

– И что ты решила? – поинтересовался я, стараясь оставаться спокойным.

– Что решила… – в раздумчивости протянула Наталья Никифоровна, потом сказала: – Наверное, приму его предложение. Знаешь, Ваня, надоело мне одной жить. Понимаю, счастье с тобой привалило, но надолго ли? И оно незаконное, некрасиво. Ты парень молодой, с Леночкой Бравлиной поженитесь – дай бог вам любви и деток. А я что? Опять квартирантов-недорослей брать? Петр Генрихович мужчина еще не старый, симпатичный. Правда, большого капитала не нажил, все жалованье у него шестьсот рублей, но при своем доме, да в Нелазском, жить можно припеваючи.

– Тебе пенсию за мужа перестанут платить, если замуж выйдешь? – спросил я, слегка обеспокоившись будущим своей квартирной хозяйки. Она теперь мне не чужой человек. Странно, что жалованье у Литтенбранта меньше моего. Неужели это от чина зависит? А выслуга не учитывается? Или у него выслуга маленькая?

– Пенсию за покойного мужа перестанут платить, – кивнула Наталья Никифоровна. – Не платят вдовам, если они во второй раз замуж выйдут. Но у меня кое-какие сбережения есть, – похвалилась хозяйка. – Не очень много, но рублей двести скопила. Если замуж надумаю выходить – не бесприданницей к Петру Генриховичу пойду, с капиталом. И дом этот можно хорошо продать – триста рублей, а если с мебелью, то и пятьсот дадут, не меньше.

– Подожди, как это, дом продать? – опешил я. – А я куда?

– Здесь и останешься, на улицу никто не погонит, – успокоила меня хозяйка. – У нас с вами, Иван Александрович, уговор на год был, его не нарушат. Станешь новому хозяину деньги за квартиру платить, вот и все.

– Нормально, – фыркнул я. – Представляю, объявление висит: «Продаю дом вместе с квартирантом».

– Объявление, положим, писать не стану, нет надобности. На мой дом желающие и так найдутся. А ты, если захочешь, всегда новое жилье отыскать сумеешь, – невозмутимо ответствовала Наталья Никифоровна.

– Где я его найду?

Эгоизм чистейшей воды. Но дом этот мне нравится… и хозяйка. В том смысле, что и в постели хороша, а уж готовит-то как божественно! Но мешать Наталье Никифоровне обзавестись мужем не стану. Впрочем, даже если бы и пытался, все равно бы не смог. Да и зачем это мне? Значит, придется смириться.

Наталья Никифоровна потерлась щекой о мое плечо и сказала:

– Иван Александрович, ты не переживай так. Не завтра я дом примусь продавать, да из города уезжать. Пока то-сё, сколько времени пройдет? Месяца три, не меньше. Я ведь не барышня семнадцатилетняя, чтобы очертя голову замуж выскакивать. Мне и на дом Петра Генриховича нужно посмотреть, и на село. Вдруг не понравится? Кто знает, как он живет? Он же охотник, а для них главное, чтобы было куда подстилку кинуть да собак обустроить.

Вряд ли у Литтенбранта в селе Нелазское охотничий домик – лесная избушка на курьих ножках или заимка. У него жена крестьянкой была, стало быть, хоть какой-то дом должен быть.

– А что ты самому Петру Генриховичу отписала? – поинтересовался я. – Согласие дала?

– То самое и отписала. Мол, нет я вам не говорю, но и да пока не могу сказать. Мне все обдумать нужно. А я, хотя и вдова, решение – выходить замуж или нет, принимаю сама, но нужно с родней посоветоваться. И отец с матерью у меня живы, и сестры старшие есть. Но для начала хотела бы с вами пообщаться. Приезжайте в Череповец, пообедаете у меня, поговорим.

– Ты меня заранее предупреди, когда Литтенбрант приедет, – пробурчал я. – Чтобы мне за стеночкой не страдать, я на этот день номер в гостинице закажу.

– Ох, и дурак же ты, Иван Александрович, – вздохнула хозяйка. – Неужели ты думаешь, что сразу его в постель пущу?

Примерно так я и думал. Ребята они взрослые, чего тянуть-то?

– Но, Иван Александрович, имей в виду – если Петру Генриховичу согласие на замужество дам, тебя к себе больше не подпущу. Один раз изменила, всю жизнь каюсь.

Ух, а до чего хороша Наталья Никифоровна! Повезет господину сельскому следователю, если она согласие на брак даст.

– Понимаю, чего уж там… – сказал я, подгребая ее к себе и принимаясь целовать ее лицо, шею, плечи, потом спустился чуть ниже.

– Ваня, да сколько можно?! Ах ты…