Читать книгу Господин следователь. Смерть на обочине - Евгений Шалашов - Страница 6

Почему авторы книг про попаданцев не предупреждали, что в прошлом времени существовала шестидневная рабочая неделя?[10] Про крестьян не говорю – у них работа ни в какие графики не укладывается, все зависит от сезона и от того, подоена ли корова, нет ли, но наш брат-чиновник? Ему-то за что?

Хорошо, что у меня имеется некая «прививка» – как-никак в школе работал, приходилось вести уроки и по субботам. Как говаривал мой коллега, бывали «субочие работы».

Еще, как на грех, Наталья Никифоровна накормила меня завтраком раньше, чем обычно, и, когда я вышел из дома, взглянул на часы, обнаружил, что до начала трудового дня еще целых полчаса. Чтобы не выглядеть в глазах сослуживцев чересчур правильным и трудолюбивым (да и дел у меня нет), решил сделать небольшой крюк, обойдя пару кварталов и прудик, именуемый Чистым.

Читал, что в Москве прежние Поганые пруды стали именоваться Чистыми после основательной чистки, устроенной Александром Меншиковым[11], а отчего здешний прудик так назван, не знаю. Спрашивал у людей, те только пожимали плечами – мол, всегда так звали.

К некоторому удивлению обнаружил, что, несмотря на позднюю осень и раннее утро, возле водоема, обрамленного старыми березами, столпился народ, а двое городовых шарят по дну пруда баграми. Третий – Фрол Егорушкин – пытается отогнать праздных зевак. Время от времени ветеран русско-турецкой войны кричал:

– Не толпитесь тут! Расходитесь!

Куда там! Несмотря на то, что мужчинам положено сейчас находиться на работе, женщинам на кухне, а «школярам» – на занятиях, никто даже не почесался. По-хорошему – надо бы выставлять оцепление, но кого в него ставить? Вот и устроили бесплатное представление. Развлечений в Череповце мало, а тут что-то интересненькое происходит. И я даже догадался, что именно. Определенно, здесь кого-то утопили, либо кто-то утопился. Если утопленник – так и хрен с ним, а если убийство, то очень плохо. Завтра у меня встреча с Леной и знакомство с ее теткой.

Толпа, при виде судебного следователя, расступилась, и я прошел к городовому.

– Здравия желаю, ваше благородие! – козырнул мне Егорушкин.

– Здравствуйте, господин фельдфебель, – поздоровался я в ответ, прикладывая два пальца к козырьку собственной фуражки. Кивнув на парней, без особого энтузиазма орудовавших баграми, спросил: – Утопленник? Или утопленница? Надеюсь, не криминал?

– Утопленник. Самоубийца, – бодро доложил Фрол. Подавив кривую ухмылку, добавил: – Вроде опять любовь. – Вздохнув, пожал плечами: – Какая-такая любовь в пятнадцать лет? Гришка Петров, из Александровского училища. Час уже его ищем, заразу такую. Гляньте, если не лень – вещички лежат и предсмертная записка сверху. Записку-то я велел пока вместе с барахлом оставить, потом в участок сдам.

Я кивнул и пошел посмотреть вещи самоубийцы.

На берегу пруда, на пожелтевшей траве, валялись черные штаны, рубашка и летние туфли с матерчатым верхом. А сверху и на самом деле лежала записка, придавленная камушком. Взяв бумажку, прочитал: «Изменщица ты проклятая, Туся! Из-за любви к тебе я топлюся!»

Прочитав, вернул писульку на место. Криминала тут нет, не мой случай. Можно бы и на службу идти. Потоптался немного, потом задумался.

Чем-то меня эта записка смутила. Чем именно? Возможно, тоном, не свойственным для самоубийцы. Сразу же вспомнилось предсмертное письмо Виссариона Щетинкина: «Я травлюся сам», написанное собственным пальцем, да еще и какой-то багровой жидкостью, вроде крови. Написано просто, но я до сих пор содрогаюсь, представляя воочию этот текст.

Топлюся… Туся…

Мальчишка решил покончить жизнь самоубийством?

В принципе, вполне возможно, особенно если речь идет о подростках. Но мне кажется, парень нашел бы иной способ, чтобы покончить счеты с жизнью. Повесился бы, вены вскрыл. Мой однокурсник, служивший в армии, узнав об измене любимой девушки, пошел в караул и застрелился. Гришка, при желании, мог изготовить какой-нибудь самопал. Отыскать медную трубку труднее, нежели в моем времени, но реально. Есть завод Милютиных, есть кузницы. Правда, спички тут дорогие, но раздобыть порох – пустяк. Свинец в дефиците, но в ствол можно и железку забить.

Застрелиться бы не застрелился, но попробовал бы.

Нет, все равно, текст записки мне не нравился. Влюбленный подросток написал бы что-то пафосное, а здесь какая-то пошлятина, в духе песни из очень старого фильма[12].

Или что-то такое:

Текст больше похож на стеб, на розыгрыш, а не на записку самоубийцы. Кому-то это может показаться смешным, но такой способ самоубийства, как утопление, мне казался более подходящим для девушки, а не для юноши. Не исключено, что в этом виновата русская литература. Бедная Лиза – героиня одноименной повести Николая Михайловича Карамзина, бросившаяся в воду из-за несчастной любви, вызвала в свое время массу подражаний. Девушкам непременно хотелось топиться, а была ли любовь несчастной и была ли она вообще любовь – какая разница?[13]

Нет, не верю в «самоутопление».

Еще разок осмотрел одежду утопленника и его обувь. Кажется, пасьянс сложился. Поэтому подошел к Егорушкину, полюбопытствовал:

– Фрол, а что за Туся такая? Какая-нибудь красавица местная? Ты же всех здешних Дульциней знаешь.

– Какая красавица? – фыркнул наш Дон Жуан, польщенный словами следователя. – Девка как девка. Маленькая она еще, рано красавицей становиться. Да вы гляньте – вон ревет, – кивнул городовой на полненькую белобрысую девчушку, уткнувшуюся в ствол старой березы. Не красавица, но девчушка симпатичная. – Танька Демидова. У нее отец кочегаром на пароходе работает, в рейсе сейчас. Девке пятнадцать. Замуж вроде пока и рано, но дурить уже можно.

Как правильно сказал городовой, словно о моем времени, а не об этом.

– Она об утопленнике сообщила? – спросил я.

– Не она, – покачал головой Фрол. – Спиридон Савушкин, младший унтер, мимо пруда случайно проходил. Барахло увидал, записку и в участок бегом прибежал. Антон Евлампиевич велел нам пойти, разобраться, меня старшим поставил. Багры взяли, уже с полчаса ищем, только грязь подняли. Верно, в какую-нибудь яму попал, враз не отыщешь. А Танька позже явилась и сразу в рев. Мол, Любка всем наврала, что она с Митькой из Александровского училища целовалась, а она ни с кем, кроме Гришки, не целовалась. Ей его дружки сказали – мол, Гриша топиться пошел на Чистый прудик. Вот ведь дурак какой. Хватит на его век девок. Если бы я каждый раз топился, прудов бы не хватило. Тьфу ты, прости господи! – Фрол сплюнул в сердцах. Посмотрев на городовых, переставших шерудить дно и виновато разводивших руками, вздохнул:

– Эх, придется мне парней в воду гнать. – Посмотрев на сумрачное осеннее небо, сдвинул фуражку и вдумчиво почесал затылок. Переведя взгляд на меня, спросил: – А может, ваше благородие, парней пожалеть? Вода-то уже холодная. Всплывет Гришка, куда денется.

– В участке никого нет? – поинтересовался я. Решил уточнить, чтобы Фрол не подумал, что речь идет о начальнике. – Пьяница какой-нибудь, бродяга? Сидит, лавку казенную протирает, а он бы нам здесь пригодился.

Подумал про себя – какой же вы циник, товарищ кандидат наук! Вам бы о простом народе следовало заботиться, а вы его в холодную воду готовы сунуть. Но я же не весь народ готов сунуть, правильно? Только тех, кто это заслужил. В воспитательных, так сказать, целях.

– Как на грех, на рассвете Петьку Ягодина выпустили. Он парень неплохой, печник, едва ли не самый лучший, а вот вчера в трактире начудил – мало того, что не рассчитался, так еще и зеркало дорогущее раскурочил. Знал бы, что так случится, его бы в пруд и погнал. Теперь придется самим лезть.

Фрол искоса посмотрел на окружающую толпу и скривился. Я бы тоже скривился. Представив, как городовые полезут в пруд, в холодную воду, покачал головой. Мне с этими парнями еще работать, а полицейский, сверкающий голой задницей перед обывателями – это не есть гуд. Коллеги мы или нет? Придется выручать. Вот здесь именно тот случай, когда можно твердо сказать: мальчика не было.

– Фрол, не нужно никуда парней гнать.

– Думаете, так всплывет? – с надеждой спросил Егорушкин. – А что я Антону Евлампиевичу скажу?

Ишь, шельма. Намекает, что доложит приставу – мол, господин следователь посоветовал. Я городовым не начальник, но какой-никакой авторитет.

– Там и всплывать некому, – усмехнулся я. – Вот сам посуди – штаны лежат и рубаха, а где остальное?

– Что остальное? – не понял Егорушкин.

– Осень на дворе, а где у парня шинель, фуражка? – принялся перечислять я. – Опять-таки, обувь у него летняя. И подошвы чистенькие, словно он не по земле шел, а по воздуху летел. Тебе не кажется, что Гришка не утонул, просто решил девчонку свою разыграть? Услышал, что зазнобушка с кем-то целовалась, решил проучить. Сейчас, небось, сидит где-нибудь и ржет.

Фрол Егорушкин стукнул себя по лбу и витиевато выругался. Если бы повторил его фразу, получилось бы нечто этакое: «Твою мать, с присвистом, да канделябром через скотный двор!»

– У нас о прошлом годе такой же случай был, – сказал фельдфебель. Потом поправился: – Не тютелька в тютельку, но схожий. Сын мельника батькину бритву сломал – палочку решил построгать. А бритва английская, пять рублей стоит! Как сломал, испугался, что порка будет, в лес убежал и сидел там два дня. Мы тогда все пески изрыли, найти не могли. Мать чуть с ума не сошла. Думали, не покончил ли с собой от страха? Пришел, конечно, когда оголодал. Батьке и бритву жалко – пять рублей деньги большие, и сына – голодный весь, драный.

– И что мельник? – полюбопытствовал я.

– Как что? – усмехнулся Фрол. – Два дня сыночка кормил, в бане парил, клещей вытаскивал, а потом всыпал ему за все сразу – и за бритву, и за то, что в лес убежал. Еще за то, что отца опозорил.

Егорушкин уже бил каблуком сапога, словно конь копытом.

– Ребята, кончай работу! – крикнул он своим подчиненным. Обернувшись ко мне, снова отдал честь. – Спасибочки вам, ваше благородие, за подсказку. Сейчас мы в реальное училище сходим, потом к Гришке домой.

Фрол вместе с городовыми отправился разыскивать Гришку, а я подумал, что мельник поступил непедагогично, выпоров сына, но правильно. Еще подумал, что перехвалил я Егорушкина. Рано ему в приставы. Или напротив, подойдет? Зачем мне нужен умный пристав?