Читать книгу Пленэрус - Евгений Штиль, Андрей Щупов - Страница 9

Кажется, это был конкурс. Соревнование зубов – у кого более ровные, без кариеса и прочие дела. Такое Павел Куржаков видел впервые и таращился, что есть сил, даже глаза ладонями протирал. А претенденты один за другим выходили на сцену, вытягивались в стройную шеренгу и все как один резиново раздвигали губы. При этом подобно культуристам чуть покачивали торсами. Два с лишним десятка человек – и все с улыбчивым оскалом, с кокетливо разведенными руками! И среди всех этих кумачовых десен с ванильно-снежной эмалью ярким пятном выделялось золото партии, а именно зловещая улыбка Ёмы. Павел не понимал, как его допустили до конкурса, но видел, что члены жюри одобрительно покачивают головами и один за другим ставят Пугачеву высшие баллы. И оттого улыбка литератора становилась все более широкой и зловещей. Пугачев знал, на что давить, и на каких людских струнках играются главные шлягеры. В ход было пущено самое примитивное оружие – а именно власть золотого тельца. Разумеется, все видели, что зубы у Ёмы не свои и даже не из фарфора, однако солнечный металл затмевал разум, слепил, как лазерная указка. Конкурс шел своим чередом, но даже Павлу, не слишком искушенному в подобного рода действах, становилось ясно, что Ёма победит с разгромным счетом. И ладно бы конкурс – Павла пугала сама легкость, с какой люди подавались на уловку. А Пугачев уже открыто смеялся со сцены – сипло и неприлично громко. В зале раздались первые робкие хлопки, а вскоре уже все вокруг рукоплескали и что-то даже бравурно начинали скандировать. Павел толкнулся от кресла и взлетел вверх. Настолько резко, что ударился макушкой о потолок и очнулся.

Он был в ПАЗике – вместе с прочими коллегами. Машину безжалостно трясло на колдобинах, людей колотило о борта и спинки сидений. Таким немудрящим образом мироздание наказывало пассажиров за вчерашнюю пьянку.

Автобус басовито гудел и рвался вперед, стеклянным лбом размазывая встречных мух и бабочек, сайгаком подскакивая на дорожных изъянах. Было слышно, как громко и опасно икает на заднем сидении красавчик Костя, как жалобно постанывает во сне Юра Лепехов. Держась за сиденье, Павел оглянулся. Вразброс и вповал в салоне расположилась писательская братия. Кто-то громко храпел, кто-то посвистывал носом, густо пахло то ли бензином, то ли чем-то не менее огнеопасным. Зажатый между гитарой и пузатой китайской сумкой, Шура Бочкарев с благоговейным ужасом взирал на дремлющих соседей. Кажется, он единственный был трезв аки стеклышко. Спасибо Василию Гаврилюку, настоявшему на правиле неспаивания малолетних поэтов. Законы господа писатели в массе своей не уважали, однако в данном случае подчинились.

Павел жадно приник к щелочке приоткрытого окна, потянул в себя холодящий воздух. Город давно остался позади, снаружи бежал и вздрагивал лиственно-хвойный лес, но Павлу все равно было плохо. Как говорят в таких случаях: «Вчера казалось, что можно, сегодня оказалось, что это только казалось».

То есть пить он умел, – вернее, полагал, что умеет, но избегать дурнотных состояний по выходу из «крымских мероприятий» у него никак не получалось. Собственно, и умение свое он определял, как знание точного порога, над которым стоит опустить занесенную ногу. Ведь почему народ надирается до кошачьего мява? Да потому что пьет, не видя никаких запретительных семафоров и гаишных жезлов. Между тем, доза у каждого своя – вполне разумная и веселая. Есть мозги – обозначь пунктиром дистанцию, а после следи за нужным разгоном, держа поблизости пару тормозных башмаков.

К слову сказать, собственную склонность к неискренности Павел открыл именно в процессе пития. Потому как честные порядочные люди во все времена напивались в зюзю самыми первыми. Иначе и быть не могло – им предлагали, они не отказывали, не пытались ловчить и обманывать. А чего, казалось бы, проще: напои фикус на ближайшем подоконнике, вылей лишнее в снег, на землю, в салат соседа, наконец. Все лучше, чем травить организм. Павел этим лицемерным искусством владел в совершенстве. Однако не учитывал одного: с возрастом доза усваиваемых ядохимикатов менялась – и, увы, не в сторону увеличения. Если раньше он дергал рукоять экстренного торможения после двух стаканов сорокаградусной, то теперь предупреждающий красный загорался в самые непредсказуемые моменты – уже даже не после стаканов, а после смешнущих рюмашек. Понимая это, он старался юлить – не допивал, всячески изворачивался, за что и ощущал смутное раскаяние перед коллегами. Можно было, конечно, говорить твердое «нет», никто бы не стал неволить, но тогда и смысл пребывания за столом закономерно ставился бы под сомнение. Иными словами, пребывание превращалось в прозябание, и самое смешное, что сомнение возникало не только в чужих головах, но и в своей собственной.

ПАЗик подпрыгнул особенно резво, отчего упал с лавки икающий Костик, вскрикнул испуганно Юра Лепехов, и башней Невьянской накренился спящий по соседству Вячеслав Галямов. Павел движением баскетболиста качнулся к проходу, в последний момент успел поддержать мэтра под локоть. Падение не состоялось, а пробудившийся Галямов сладко причмокнул губами.

– Спасибо, Павлуш. Ммм… Скоро приедем?

– Спите, спите, еще нескоро.

– Вот и ха-а-ашо… – Галямов протяжно зевнул, а Павел уложил мэтра поудобнее, накрыл чьей-то курткой. Попутно рассмотрел царапины на кистях пожилого коллеги. Не иначе – друг Антошенька постарался. Павел ностальгически улыбнулся. Галямовского кота он помнил прекрасно. С него, собственно, и началась его дружба с Вячеславом Марковичем.

Говоря точнее, началось все с продранных колготок.

На дне рождения мэтра, куда Куржакова пригласили впервые, хозяйский кот Антон напал на секретаршу Леночку, разодрав ей колготки. Верно, к тому все и шло. Кот и до этого достаточно вольно поглядывал на гостей – явно что-то замышлял, неспешно примерялся. Разогреваясь перед назревающей пакостью, планомерно обошел всю выставленную в прихожей обувь, нагадив куда только можно. Когда же добрая Леночка попыталась погладить «киску» и объяснить, что так делают только невоспитанные коты, Антон тут же наглядно продемонстрировал все плюсы мужского доминирующего начала. Игнорируя наставления слабого пола, он обошел Леночку сзади и совершил нападение. Попутно выяснилось, что мечтой оставить на земле след обуреваемы не только господа писатели, – кот Антон питал ту же слабость. След, оставленный им, был сделан когтями правой ударной лапы, и импортный капрон, конечно, лопнул, кишочками выпустив позорные петли. Сама Леночка также получила весьма впечатляющие царапины. Словом, под визг секретарши и крики гостей Антона бросились ловить по всем комнатам. Более всех переживал, разумеется, сам хозяин.

– Просто не знаю, что делать с этим стервецом! И красавец, и ума палата, а позорит перед людьми. Ладно бы только обувь, – он на прически прыгает, физиономии царапает, шапки чужие насилует. Но ведь не злой! – Галямов прижимал дрожащие руки к груди. – Вот честно вам говорю, – все исключительно от молодой дури. Он вроде как царь, и люди вокруг него – крепостные. А кастрировать дурака – жалко. Не душегубы все-таки…

Павел заметил мелькнувший в детской комнатке хвост и шагнул следом. Было ли это наитием свыше, он не знал. Но обстоятельства граней явно знали, куда разворчивать вереницу событий. Никогда ранее усмирять котов Куржакову не приходилось, но вот втемяшилось же в голову! А может, пожалел расстроенного Галямова… Так или иначе, но, юркнув в детскую, он запер за собой дверь и остался с красавцем Антоном наедине.

Что любят коты и чего они не любят, Павел представлял себе смутно, однако в двух вещах не сомневался – а именно в том, что все нормальные коты обожают играть, и что кошачье племя памятливо на подлости и жестокости. Поэтому все должно было вершиться, как в школе будущего: весело, азартно и предельно честно. Именно такое развлечение он и предложил взобравшемуся на шторы Антону.

Между прочим, кот был и впрямь хорош. Черный, пушистый, с белоснежной грудкой и такими же по-балетному очаровательными лапками. Одна беда, лапки эти легко и просто по желанию хозяина выстреливали отменного качества коготками – острыми, как швейные иглы, загибающимися на концах, как рыболовные крючки. Для боевых гравюр – безусловное украшение, но для семьи Галямовых – подлинная драма.

Павел присел на колени, ладонью пришлепнул рядом с собой. Умница кот все понял правильно – прыгнул вниз и поступью Багиры приблизился к существу «гомо сапиенс мизерабль». В сущности, оказывал милость и проявлял снисхождение, за что и был немедленно наказан. Не разводя антимоний, Павел левой рукой помаячил перед глазами Антона, а правой несильно дернул за ухо. Прыжок влево-вправо, осечка! Павел дал легкого щелбана Антону по ребрам и снова дернул за ухо. Кот с мявом взлетел в воздух, взмахнул жутковатыми когтями и снова промазал.