Читать книгу Альбом Времени №7. Повесть и рассказы - Евгений Скоблов - Страница 4

После открытого урока по русской литературе, кучка отличившихся учеников, среди которых был и я, сгрудились около учительского стола Евгении Михайловны. Все протягивают свои дневники, кто-то из девочек тетрадки с изложением, чтобы получить свои отличные и хорошие отметки. Мы – семиклассники и для нас ещё пока очень важны оценки, выставленные нашими учителями в дневниках и тетрадях по всем предметам. Это через год-полтора самые отчаянные и «отвязные», крутые и всезнающие будут демонстрировать своё равнодушие и «пофигизм» в отношении отметок и записей классного руководителя на полях дневника. А некоторые, особенно сообразительные заведут себе по два дневника – один для «хороших» оценок и благодарностей, другой, соответственно, для всего остального. Интересно, как это я сам не догадался до такого простого решения… Это – образец зарождающегося понятия об «умении жить» в нашем непростом мире, который, впрочем, нам казался простым и понятным в 1975 году. Но ни тогда, ни позже, да и сейчас «уметь жить» я не научился, если иметь в виду что-то вроде наличия двух дневников. Что-то в глубине души (помимо прямых указаний родителей и учителей) мне подсказывало, что всё должно быть по-честному. Отличился – получи похвалу, провинился, получи по заднице… Неосознанно я чувствовал, что стоит лишь один, максимум два раза пойти против совести и это сойдёт с рук, ложь станет обычным делом, и в мелочах и в крупном, а в итоге всё закончится, мягко говоря, не очень хорошо. Здесь я бы хотел сказать отдельное спасибо моей маме, которая не выносила лжи и связанных с ней подлости и двуличия. Пару раз, ещё в младших классах за попытку соврать я был ею нещадно избит… и мы к вопросу о том, говорить ли правду или что-то иное больше не возвращались.

После того урока, где я удачно ответил по творчеству Николая Васильевича Гоголя, мне очень хотелось, чтобы в дневнике красовалась очень красивая и очень красная «четвёрка» с плюсом по русской литературе. Во время ответа «с места» я выдал экспромт состоящий из собственного представления о произведениях классика (к тому времени мне удалось прочитать весь «украинский цикл» Н. В. Гоголя), который оказался в целом созвучным с требованиями программы советской школы. И Евгения Михайловна сказала, что это был бы лучший ответ на уроке, если бы я закончил своё выступление «выводами», о которых она говорила на прошлом занятии. А поскольку не додумался, то не «пятёрка», а «четыре» и даже с «плюсом», что тоже прекрасно характеризует моё отношение к русской литературе в целом. И я был рад, поскольку очень любил предмет (в числе истории, географии физкультуры и английского), но за свои письменные работы почему-то почти всегда получал «тройки». Именно в «тройках» и очень редких «четвёрках» была моя толстая общая «литературная тетрадь», которую я завёл в начале учебного года, хотя вести такие тетради ученикам не позволялось.

Я стоял среди других учеников, склонившись к столу учителя и вдруг почувствовал, что сзади кто-то довольно сильно отпускает мне «леща» по пятой точке. Я не глядя отмахнулся, но удары не прекращались. Обернулся и увидел широкую улыбку одноклассника – охламона по фамилии Тырмак. Здоровенный детина для своих лет (примерно на голову выше меня), таким образом развлекался, и, видимо, ему было очень весело. Евгения Михайловна этого видеть не могла, она была занята выставлением отметок в классный журнал, дневники и тетради. Она также не заметила, как я сначала оттолкнул Сергея (так звали Тырмака) и сказал: «Э-э, чувак, завязывай!». Но он остановиться не смог и упустил момент, когда шутка вышла за рамки шутки и нужно было прекратить. Просто оставить меня в покое и выйти класса. Евгения Михайловна обратила свой взор на нас только тогда, когда я, возможно сам того не желая, резко развернулся и провёл очень сильный и очень точный удар правой в челюсть Тырмака.

Это было ужасно. Голова Сергея откинулась, самого его отбросило примерно на два шага и, хотя на ногах он устоял, глаза, что называется «поплыли». Я тут же очень пожалел об этом. Никогда больше ни «до» ни «после» мне не было так больно и стыдно от собственного поступка. Я повернулся к учителю и увидел БОЛЬ в её глазах, за стёклами очков. Это была боль и за Тырмака, и за меня… Не помню точно, что она тогда сказала, но голос её дрожал и это усилило трагизм ситуации.

Сергей Тырмак был слабым учеником, умом, смекалкой и физической ловкостью не отличавшийся. Но человеком он был беззлобным, достаточно щедрым и в общем, обыкновенным весёлым шалопаем. После окончания восьмого класса его родителям объяснили в администрации школы, что обучение в девятом классе Сергею не по силам и будет лучше, если он поступит в техническое, в крайнем случае профессионально-техническое учебное заведение.

Евгения Михайловна продолжала что-то говорить, и я почувствовал, что в её возмущении от произошедшего, кроме собственно, оценки моего безобразного поступка, было что-то ещё. Через много лет, вспоминая этот случай, я понял что. За нестандартностью и некоторыми странностями в поведении Тырмака, она усматривала слабость и отставание в развитии. Наши учителя всегда видели и знали больше, чем мы. Они, что называется, кожей чувствовали своих учеников, опираясь на многолетний педагогический и жизненный опыт. И ей было очень жаль Сергея… Блин, я сам едва не расплакался, прямо там, на месте.

Сергей взял портфель и, опустив плечи, став при этом чуть ли не в полтора раза меньше в размерах, тихонько вышел из класса. Девочки, стоявшие рядом словно онемели, они никак не ожидали от меня такой злой и нехорошей прыти… Господи, как же мне было стыдно! Я попытался всем объяснить, как было дело, и за что, собственно я его ударил, но прозвучало это не убедительно, как оправдание.

Евгения Михайловна молча взяла мой дневник, молча вывела мою «четвёрку» и молча отдала дневник. С тех пор все мои усилия по русской литературе, вплоть до выпускного экзамена в десятом классе, оценивались не выше оценки «хорошо», хотя я любил, знал гораздо больше, чем этого требовала программа и претендовал на более высокую отметку. На устном экзамене по литературе я ответил на «отлично», но Евгения Михайловна, похвалив меня перед членами комиссии (состоящей ещё из двух преподавателей и завуча) и поставив в пример другим ученикам, аккуратно поставила «четвёрку» в экзаменационную книжечку, и я знал почему. Впрочем и за сочинение, на которое отводилось шесть часов, и которое я с удовольствием написал (по книге Леонида Ильича Брежнева «Малая земля»), на мой взгляд очень хорошо и без единой грамматической ошибки, я тоже получил «хор»., но не был удивлён, потому как знал, что виноват…

А что же Тырмак? В тот же день, через два урока он подошёл ко мне на перемене, протянул руку и предложил «мир». Но с условием, что «в ответку» он даст мне по физиономии. Честно говоря, я был в совершенно разобранном состоянии, но руку ему пожал. А он, чисто символически приложил мягкий кулак к моей щеке. После окончания занятий мы шли вместе до угла улицы Двадцать пятого октября и болтали о всякой всячине…

В дальнейшем, на некоторое время мы стали если не друзьями, то хорошими приятелями и даже в летние каникулы несколько раз, вместе с другими ребятами ездили на рыбалку в районный посёлок Маломолинцы.

Ну и что тут можно изменить, или «подправить», спросите вы. И вправду, что было, то прошло… Но дело в том, что я не помню одной детали во всей этой истории. Я не помню, извинился ли я перед Сергеем Тырмаком. И попросил ли прощения у Евгении Михайловны за свой, неоправданно жестокий поступок. Это не отпечаталось в памяти, как все остальные детали. Сорок пять лет – слишком большой отрезок времени, по сути, целая жизнь.

И вот… раз уж я не в силах изменить того, что произошло тогда в классе русской литературы, то я, по крайней мере, в силах представить, что принёс извинения учителю литературы сразу после того, как Тырмак покинул класс. А потом, когда Сергей подошёл ко мне мириться, попросил прощения у него самого. И, если этого вдруг не случилось тогда (поскольку точно не помню), то пусть произойдёт сейчас… и тогда.

Итак.

Уважаемая Евгения Михайловна, прошу меня простить за то, что я ударил своего товарища в Вашем присутствии… Нет. Прошу простить за то, что повёл себя недостойно и ударил человека.

Сергей, я глубоко опечален этим своим поступком. Сквозь десятилетия я страдаю, вспоминая этот день и этот случай. Я знаю, что ты меня простил ещё тогда, но этого было недостаточно, а вот теперь, может быть, в самый раз.

Не могу с уверенностью утверждать, что всё о чём я написал может иметь для кого-то значение. Кто-нибудь, прочитав всё это, сочтёт мои идеи полной ерундой, и, разумеется, по своему будет прав. Но мне кажется, что где-то там, в другом измерении что-то может поменяться. Может быть, станет немного теплее.

Во всяком случае, мне очень хотелось бы.