Читать книгу Война глазами ребенка - Евгений Яськов - Страница 10

Заканчивался октябрь. По ночам в окно больше никто не стучал. Мы думали, что дядя Алексей был последним из окруженцев, зашедшим в нашу хату, но ошибались. Оказалось, что последним был не он, а наш отец.

Однажды глубокой ночью в дверь сильно постучали. То, что стучали в дверь, а не в окно и притом сильно, нас насторожило. Окруженцы никогда в дверь не стучались, а немцы и полицаи по ночам не ходили. Дед сразу выскользнул во двор. В пришельце, стоявшем за дверью, он не сразу узнал своего зятя, хотя ночь была светлой. Перед ним стоял бородатый хлопец, нисколько не напоминавший того, кого он видел перед войной. Только по голосу и обращению к нему по имени и отчеству дед, наконец, признал в пришедшем своего зятя, нашего отца.

Оказалось, что 12-я армия, в которую входила его дивизия, попала под Уманью в окружение. Из него удалось вырваться только небольшой группе командиров, среди которых был и он. Сначала они пытались догнать своих, но вскоре стало понятно, что это вряд ли удастся – слишком быстро удалялась от них линия фронта. Немцы катили на машинах, мотоциклах, делая в сутки по 40-60 км., а они шагали пешком, да еще с остановками в деревнях, где помогали крестьянам за еду и ночлег.

Группа постепенно редела. Через полмесяца их осталось двое, а потом отец и вовсе остался один. На Украине не было больших лесов, пригодных для партизанской войны, а также родственников, к которым можно было бы на первое время приткнуться. Поэтому оставался один вариант – идти в Белоруссию, где были и леса и родственники. Кроме того, отца не оставляла в покое мысль о нас – добрались ли мы до деда или нет. Выработан был и план: дойти до дедовой хаты, выяснить, не обнаруживая себя, – там мы или нет, а потом – сразу в лес. К партизанам. Как этот план осуществлялся на деле, отец рассказал в своей книге «Жизнь длиной в 100 лет», изданной в Москве в 2012 г.:

«Дед впустил меня только в сени, чтобы дети не увидели. Он зажег керосиновую лампу и позвал женщин. Их взору предстал не то мужик, не то хлопец в рваной крестьянской одежде, в котором они тоже не сразу признали своего зятя, а жена – мужа. Только всмотревшись в меня, они, наконец, поняли – кто стоит перед ними.

Когда женщины выплакались – кто из сострадания, кто от радости увидеть живым любимого человека, я начал сбивчиво рассказывать о своих злоключениях после начала войны. Дед задавал вопросы. Если его устраивал ответ, то он одобрительно качал головой, если – нет, то начинал теребить усы.

После моего рассказа и ответов на вопросы деда все, за исключением жены, пошли спать. При этом дед еще не принял никакого решения о дальнейших действиях. Слишком все быстро и неожиданно произошло, надо было обдумать, что делать дальше.

Оставшись вдвоем, я стал расспрашивать жену и та поведала о их дорожных мытарствах после отъезда из Черновиц. Мы говорили, говорили и не могли наговориться. Слишком много хотелось узнать и о многом рассказать. Когда сквозь щели дверей стал пробиваться со двора свет, я спохватился – надо уходить. И немедленно! Именно такой вариант предусматривался моим планом после выяснения – доехали они или нет. Но я не предусмотрел одной простой вещи. Планировал я, исходя из своих потребностей и возможностей, а выполнять план после встречи с родными приходилось уже, учитывая интересы и возможности всей большой семьи и прежде всего жены, у которой на этот счет были свои резоны.

– Как уходить? – с волнением спросила она. – А дети? Ты же их еще не видел! Только не сегодня! Нет-нет! Завтра! Завтра!

Я заколебался. Потом, поразмыслив, решил, что один день ничего не решает. Более того, повидав детей, я еще более духом воспряну. Договорились, что я проведет день в хлеву, потом встречусь с детьми и только после этого уйду в лес».

О появлении отца я еще не знал. После завтрака я хотел уйти на улицу, но мама меня задержала. Она стала доставать платья и примерять их. Наконец, выбрала из всех самое нарядное. Меня же заставила надеть матросский костюмчик, который я ни разу после приезда в деревню так и не надел. Я ничего не понимал – зачем все эти одевания и переодевания, но было приятно снова увидеть нас в городской одежде, от которой мы уже отвыкли.

Отец в это время стоял в хлеву, приникнув к щели в воротах и с нетерпением ожидал появления своих детей. Время от времени из дверей хаты кто-то из родственников выходил, но жена с детьми не показывалась. Им начало овладевать беспокойство. У ног его, поскуливая, вертелся Додик, держа на весу перебитую лапу. Он узнал отца и жаловался ему. Отец тоже мог бы пожаловаться, но кому? «Непобедимая и легендарная» армия неожиданно оказалась опрокинутой. А ведь готовились! И вот теперь он – боевой командир Красной Армии скрывается в хлеву от немцев вместе с дворовым псом. Стыдно не только перед родными, но и перед самим собой!

Наконец, дверь хаты распахнулась и на пороге показались мы. Мама одной рукой прижимала к груди конверт со Светой, а другой подталкивала впереди себя меня. Подойдя к хлеву, она приоткрыла дверь, протолкнула вперед меня и застыла в проеме со свертком на руках. «Вот и мы!» – торжественно произнесла она. Отец так описывает впечатление, испытанное им от встречи с нами.

«Солнечные лучи освещали [жену] сзади, образовав вокруг ее головы нимб, что делало ее похожей на святую Марию с младенцем на руках. Молодая, красивая женщина… стояла и вопрошающе смотрела на меня. На ней было лучшее ее платье, которое я подарил ей. А рядом был сын в матросском костюмчике, в который он был одет, когда уезжал из Черновиц.

Мне надо было что-то сказать, как-то выразить свою радость, но мысли смешались в голове, в горле что-то забулькало. Тогда я протянул руку, чтобы погладить своего сынишку, но тот спрятался за мать. Жена поняла, что он меня не узнал, и, вытащив его из-за спины, тоненьким голоском, растягивая слова, проговорила: «Сы-ы-нок, это же твой па-а-па». Сын удивленно смотрел на меня и не мог поверить, что этот бородатый мужик в рваной одежде – его отец. Наконец, овладев собой, я стал убеждать его, что я – действительно я. Скорее всего, убедили его в этом не мои слова, а мой голос, который он помнил. Осмелев, он спросил: «Папа, а почему ты такой страшный?». Я неудачно пошутил: «Чтобы испугать немцев». Жена засмеялась и ее смех на какое-то время вернул меня в то далекое предвоенное время. Я уже более уверенно подошел к ней, заглянул в конверт, где безмятежно спала моя крошечная дочь, и погладил сына».

Увидев своих детей, отец обрел спокойствие, а вместе с ним – еще большую решимость действовать в соответствии с намеченным планом. Когда мама услышала об этом, она сказала:

– Бодик! Да куда ты такой пойдешь? Тебя такого грязного, обросшего и вшивого и в партизаны не возьмут! Надо сначала привести себя в порядок!

Доводы мамы оказались для отца убедительными. Решено было на один-два дня отложить осуществление его намерения, чтобы придать ему вид, который никого бы не пугал. Дед истопил баню, бабушка приготовила чистое белье и верхнюю приличную одежду, мама его постригла, ну а он сам сбрил бороду.

После бани отец сел за кухонный стол. Перед нами оказался молодой парень лет 18-19, хотя ему в то время было 28. Как вспоминал сам отец, посмотрев на себя в зеркало, он увидел перед собой деревенского паренька, который в 1931 г. уезжал поступать в военную школу. Хотя прошло с тех пор около 10 лет, но те 700 км., которые пришлось ему прошагать от Черновиц до Гомеля, кормясь изредка только тем, что подавали сельские жители, вернули его в юношеский возраст.

Мы окружили отца и разглядывали его, так как и в таком виде он не был похож на того, кого все знали по довоенным встречам. Женщины охали, ахали, шутили и смеялись. Деда дома не было, а им и в голову не пришло принять меры предосторожности. Дверь в хату оказалась открытой и к нам неожиданно зашла соседка. Как ни странно, хотя и с трудом, она узнала отца. А это означало, что завтра, а может быть уже и сегодня, вся деревня будет знать о его возвращении. Отец сразу понял, что на плане придется поставить крест, так как, если он уйдет, то жену, а может быть и других родичей, замучают в гестапо, выпытывая его местонахождение.

Дед, узнав о случившемся, сильно расстроился, накричал на женщин, но потом взял себя в руки и отправился к старосте, которому сказал, что его дочь с мужем бежали с Западной Украины и он их приютил как беженцев, не имеющих ни кола, ни двора. Староста все это выслушал и не стал задавать никаких вопросов. Это в общем не имело никакого значения, так как было сделано главное – сообщено старосте о прибытии родственников, то есть выполнено требование приказа немецких властей.

Очистив себя от грязи и вшей, переодевшись в чистую одежду, отец мог бы на какое-то время расслабиться, передохнуть. Тем более, что не надо было искать пристанище, а рядом были родные ему люди. Но расслабиться не получалось. Наоборот, возникло тревожное ожидание ареста. Мама, ничего не говоря, приготовила узелок с необходимыми вещами и положила его на дно шкафа.

Прошло несколько часов, потом дней, но немцы не появлялись. Отец, чтобы не сидеть без дела, стал заниматься с нами, детьми, а потом и делать кое-что по хозяйству. Правда, особой нужды в его помощи не было, так как хозяйство было небольшое – всего одна корова, да и женщины со всеми делами справлялись сами. Но это участие в ведении хозяйства отвлекало его от тревожных мыслей, ослабляло напряженность.

Вскоре стало ясно, что запасов картошки и зерна до лета не хватит – семья увеличилась. Теперь она насчитывала шесть человек взрослых и трое детей. Особенно болезненно воспринял приближение этой продовольст-венной проблемы отец, так как чувствовал себя, как говорили в народе, дармоедом. На семейном совете, собранном по этому поводу, дед сказал отцу, что надо «выходить в люди», так как таких, как он, в деревне несколько человек и немцы их не трогают.

Отец буквально на следующий день, следуя совету деда, пошел «в люди», то есть стал предлагать свои услуги жителям окрестных деревень. В Рудне это делать он стеснялся. Надо сказать, что «дело пошло», так как в деревнях остались одни старики и женщины с детьми и нужда в помощи со стороны была большая. Отец не чурался никакой работы: пахал, косил, молотил, чинил крыши, благо крестьянские навыки ему были привиты с детства. Как результат – он стал приносить домой кое-какие харчи и уже садился за стол на правах равноправного едока.

Следуя примеру мужа, мама тоже решила внести свой вклад в решение этой проблемы. Она стала ходить по деревням и менять на продукты привезенное из Черновиц барахло. Если в деревнях в то время и возникли серьезные трудности с продовольствием, так как немцы основательно вычистили все хлевы, оставив только одних коров, но все же кое-какие запасы оставались, то в отношении промышленных товаров – платьев, туфель, ботинок и т. д. дело обстояло еще хуже. Все это можно было купить лишь на базаре втридорога или выменять на продукты. Поэтому походы мамы оказались еще более успешными. К тому же выяснилось, что за вещи можно достать соль, которая на оккупированной территории была дороже золота. Ее нельзя было ни купить, ни выменять на продукты.

Усилиями отца и мамы продовольственная проблема отступила на задний план. Но вместо нее появилась другая – теснота. Хата состояла из двух половинок. В передней, являющейся одновременно и кухней, находилась русская печь, на которой ютилась прабабушка Домна, и нечто вроде топчана возле печки, на котором спали дед и бабушка, и кухонный стол, придвинутый к самому окну. Во второй половине хаты располагались тетя Аня с Ларисой и мы вчетвером. Получалось, что в небольшой хате жило 9 человек. Тесновато, конечно, но ни дед, ни бабушка никогда ни к кому не предъявляли никаких претензий. Все делилось поровну, ко всем было одинаково внимательное отношение. Тем не менее, чувствовалась некоторая напряженность в отношениях, особенно когда собиралась вся семья.

Отец это хорошо чувствовал. Более того, он считал, что виновником этого является он, так как пришел в чужой дом и теперь мозолит всем глаза. В буквальном смысле он был примаком и это его угнетало. Выход из положения виделся такой – снять пустующую хату или построить свою. На то и другое нужны были деньги, которых не было. Поэтому он внутренне переживал, но терпел.

Была еще одна проблема, может быть гораздо более серьезная, которая не давала отцу покоя, – как уйти в партизаны? От прежнего плана пришлось отказаться, но что дальше? После мучительных размышлений он пришел к мысли, что надо податься в партизаны всей семьей. Жена предвоенными тренировками и марш-бросками была подготовлена для этого, да и сын мог бы не только выдержать, но и оказаться полезным. Загвоздкой была Света. Ей тогда исполнилось полгода и в партизаны ей не то что идти, но и ползти было еще рано. Надо было оставить ее у кого-нибудь из дальних родственников, но готовых взять ее к себе, не находилось. Обременять себя лишними заботами никто не хотел, да и платить было нечем.

Время шло. Впереди была зима. Ее приближение требовало от всех деятельного участия в подготовке к ней. И отец отложил осуществление своего плана. Тем более, что не только не знал – куда пристроить малышку, но и где эти партизаны. Об их существовании никто ничего не знал, а сами они о себе пока не давали знать.