Читать книгу Война глазами ребенка - Евгений Яськов - Страница 6

Вторую неделю шла война, но деревня Рудня жила своей обычной жизнью. С раннего утра бабы доили коров, шли с ведрами к колодцам, начинали топить печи. Была, конечно, и разница между нынешней и довоенной деревней. Сразу бросалось в глаза, что основная масса жителей – это старики и старухи и женщины с детьми. Молодых мужиков не было. И еще одна особенность отличала нынешнюю деревню – исчезли лошади. Все они, за исключением старых и хромоногих, с началом войны были реквизированы.

Мы жили не в самой деревне, а в поселке Затон, находящемся в полутора километрах от Рудни на левом холмистом берегу небольшой речушки Спонич, впадавшего в Сож. В поселке было около десяти хат, в которых, так же, как и в деревне, обитали старики и старухи и женщины с детьми, так что в этом отношении наш поселок ничем не отличался от деревни.

В начале июля 1941 г. поступило распоряжение властей: все, кто в состоянии был держать лопату, должны были каждое утро приходить на окраину Рудни к Сожу копать противотанковый ров. Он должен был одним концом упираться в Сож, а другим – в Спонич. Таким образом, по замыслу его проектировщиков, он должен был помешать движению немецких танков, которые, переправившись через Сож со стороны Старого Села, двигались бы дальше в направлении Тарасовки и далее – на Брянск. Наверное, считалось, что это самое танкоопасное направление, хотя за всю войну я не видел здесь ни немецких, ни наших танков. Может быть, действительно выкопанный противотанковый ров был этому причиной.

Каждое утро к месту, где должны были рыть ров, приходили из Рудни жители. Из окрестных деревень их привозили на повозках. Это были в основном молодые женщины и их дети. От нашей семьи в этой работе участвовали мама, тетя Аня и мы – двоюродная сестра Лариса и я. Нам тогда было по пять лет. 102-летняя прабабушка Домна и бабушка Арина с двухмесячной Светой оставались дома. А дед получил ответственное задание: ему поручили угнать в Брянскую область колхозное стадо.

Длина рва была около километра, глубина – четыре и ширина – около десяти метров, так что объем работы был приличный, а в качестве инструментов – только лопаты и ведра. Вначале работали только лопатами, потом, когда появилась глубина и выбрасывать землю стало трудно, в ход пошли ведра. В них насыпали песок и с помощью веревок вытаскивали наверх. В первые дни работы было шумно: смеялись, шутили, брызгались песком. Постепенно, по мере того, как ров углублялся, становилось все тише и тише.

Кому было раздолье на этом рытье, так это нам, детям. Желтенький чистый песочек, превращаясь в холмы вдоль рва, позволял нам образовывать в них различные земляные фигуры, ходы. Их мы старались защитить от сыпавшихся из ведер все новых и новых порций песка.

Днем объявлялся перерыв на обед. Ров мгновенно пустел. Женщины усаживались кучками вокруг домотканых скатертей, на которые выкладывалась принесенная из дому снедь. Продолжался обед недолго. Потом ров снова заполнялся. На этот раз – до самого вечера. Ужинали уже дома. И так каждый день.

Каждое утро появлялся немецкий самолет-разведчик. В народе его называли рамой. Какое-то время он кружил над рвом, наверное, фотографировал. Невдалеке, в лесочке бухали наши зенитки. Женщины втыкали в песок лопаты и, прикрывая глаза рукой от солнца, вглядывались в небо, втайне надеясь, что наконец-то его собъют. Самолет же, покружив, улетал невредимым. Женщины, раздосадованные этим обстоятельством, с какой-то злостью – то ли на немца, то ли на наших зенитчиков – снова брались за лопаты.

К концу июля противотанковый ров был вырыт. Вот он – ровный, глубокий, с отвесными стенами! Сходу его не пройдешь! Так он и простоял до самого конца войны, постепенно обсыпаясь и мельчая. Много лет спустя это была всего лишь неглубокая канава. Может быть, и сегодня ее можно разглядеть. И не сведущему человеку вряд ли может прийти в голову мысль, что когда-то это был непроходимый противотанковый ров.

В начале августа 1941 г. в поселок вошла какая-то воинская часть. Это был тревожный сигнал, так как красноармейцы не пошли дальше, а стали рыть вдоль Сожа траншеи и окопы. В нашу хату на постой встал капитан со своими помощниками. Это был невысокого роста, широкоплечий молодой командир. Он больше молчал, но глаза его были все время в работе. Он быстро все схватывал и отдавал короткие указания.

У постояльцев была полуторка и они каждое утро уезжали в Ветку, а вечером возвращались. Напрямую с поселка в деревню проехать нельзя было, так как здесь не было моста. Большой деревянный мост был в деревне, через который проходило сообщение между Веткой и Добрушем. Чтобы попасть на этот мост, нужно было делать круг. Через день красноармейцы соорудили через Спонич, рядом с нами небольшой бревенчатый мост и теперь командиры имели прямое сообщение с Рудней. Экономия – не более 20 минут, но в военное время это могло иметь решающее значение.

Вечером, по возвращении командиров из Ветки, они садились за стол ужинать, тихо о чем-то беседуя между собой. К этому времени дед уже вернулся из своей командировки. Он терпеливо выжидал, когда командиры кончат свой ужин. У него много накопилось вопросов, ответы на которые он хотел от них получить.

В Первую мировую войну, или, как говорил дед, Германскую, он в чине прапорщика воевал в Восточной Пруссии под командованием генерала Самсонова, попал в окружение. В одной из стычек был тяжело ранен, но солдаты его вынесли. Ранение было тяжелое, в голову. Шансов донести его до своих почти не было. Поэтому солдаты, войдя в одну из немецких деревень, попросили хозяина одного из домов приютить у себя раненого русского офицера и, если можно, вылечить. Тот согласился. Через несколько месяцев деда поставили на ноги. Правда, из-за тяжелого ранения в дальнейшем он участия в военных действиях не принимал, был комиссован.

Вопросы, которые мучили деда, касались как той, так и этой войны. Слишком много общего было в начальных этапах этих войн. Прежде всего, дед никак не мог понять, чтобы русские армии, хорошо подготовленные, сразу оказывались в мешках. И тогда, и сейчас. В чем дело?

Капитан прямого ответа на этот вопрос не давал, что-то говорил про неожиданность, внезапность и т. д. Деда такой ответ не устраивал и тогда он пытался добиться ответа на другой вопрос: сдюжим или нет? Капитан пытался деда успокоить, но уверенности в его голосе не было. Деда это злило.

В один из вечеров капитан, стараясь особенно не волновать деда, сказал ему:

– Отец, ты человек военный и хорошо понимаешь, что на войне всякое может быть. А чтобы «это всякое» не вылезло потом боком, лучше заранее принять соответствующие меры.

Дед сразу догадался, о чем идет речь, и, без обиняков, спросил: «Уходите?». Капитан улыбнулся:

– Пока еще нет, но…надо подготовиться к приходу незваных гостей. В первый же день их появления из твоего хлева исчезнет все, может только корову оставят. Так что подумай, как быть с живностью.

Потом, указав на этажерки, заполненные книгами, он продолжил:

– Посмотри – здесь же половина книг в красных переплетах с золотыми звездами. Это же подарок для гитлеровцев! Увидев все это, они порезвятся! Сын, наверное, командир?

Дед кивнул, а потом добавил: «И зять тоже».

Капитан хмыкнул:

– Ну, вот видишь…твои командиры сгрузили тебе все это. Они сами должны были их читать, может быть, польза была бы.

Тетя Аня, присутствовавшая при этом разговоре, осторожно спросила:

– А как же быть с другими книгами, которые не в красных обложках?

Капитан посмотрел на нее, взял с этажерки первую попавшуюся ему на глаза книгу и медленно прочел: «И-и-и. А-а-а. Бабель «Конармия».

– Что касается конармии, – сказал он, – то с немцами она не воевала и у них, наверное, к ней каких-либо претензий нет, но вот к Бабелю… Здесь ответ однозначный.

– А вот эту?

Тетя Аня сама выбрала одну из книг и протянула капитану. Тот открыл ее и прочел:

– М.Ю.Лермонтов «Герой нашего времени». Вообще говоря, к царским офицерам у немцев отношение уважительное, но вот понятие о героях у них другое, да и герои у них теперь те, что бомбят наши города и убивают наших людей.

Тетя Аня от этих разъяснений совсем сникла, так как эта деревенская библиотека была собрана в основном ее руками и она дорожила каждой книжкой. Наконец, в надежде на то, что хоть что-то можно будет сохранить, она протянула капитану сказку Ершова «Конек-Горбунок». Тот засмеялся:

– Ну, может быть, Горбунка и не тронут, но, с другой стороны, кто их знает, как они к нему отнесутся? Может быть, и в нем увидят какую-нибудь опасность.

Потом, посерьезнев, подытожил:

– Понимаете, вообще говоря, дело не в Коньке-Горбунке. Вы думаете, они будут разбирать эти книги, листать их? Для них вся ваша библиотека – большевистская зараза. И они ее сожгут, глазом не моргнув, как они это сделали у себя дома с неугодными им книгами. А вместе с ними и…

Он не договорил, чтобы не пугать нас, но все и так поняли, что он имел в виду. А потом закончил:

– У них только одна книга, которую они читают, это та, что Гитлер написал.

На следующий день дед собрал семейный совет. Вопросов было два: что делать с живностью и библиотекой? Что касается живности, то ее у нас было мало: корова Зорька, полугодовалый кабанчик Борька и пять курочек с петухом. Были еще дворовый пес Додик и кот Кеша, но их в расчет не принимали, как не представляющих интереса для немцев.

Вопрос о корове не обсуждали. Не потому, что немцы вроде бы ее не тронут. Корова в деревне – кормилица и ни один крестьянин никогда на нее руку не поднимет. Другое дело – кабанчик, но он был еще мал, да и от предыдущего сало еще оставалось. С ним решили пока повременить. А вот с курами управились быстро, их решили подарить красноармейцам: пусть сил поднаберутся, может лучше воевать будут.

С библиотекой было потруднее. Сжечь книги, по которым учились, которые читали, которые собирали в течение всей жизни – это было мучительно трудно. Тетя Аня предложила их рассортировать по степени опасности. Прабабушка, бабушка и мама ее поддержали. Дед был в затруднении. Потом, погладив свою седую бороду, сказал, указывая на нас, детей:

– Малых (он делал ударение на «ы») надо сберечь, поэтому рисковать не будем. Останутся живы – новых книг накупят.

После этого подошел к этажерке, взял книжечку в черном кожаном переплете, погладил ее и положил за образа. Это была библия, с которой он никогда не расставался.

– А остальные, – скомандовал он, – выносите во двор!

Книги выносили охапками и перебрасывали через плетень, отделявший двор от огородов. Там дед сгребал их вилами в кучу. Она получилась достаточно большой – около метра в высоту. После этого он растребушил над ней несколько обмолоченных снопов и застыл в нерешительности. Надо было теперь все это поджигать, но он медлил. Наконец, прошептав какую-то молитву и перекрестившись, он поджег солому с разных сторон.

Как ни трудно было решиться сжечь библиотеку, но исполнить задуманное оказалось еще труднее. Огонь быстро побежал вверх по куче, превратившись на верху ее в огненный столб. Какое-то время он повисел над ней, а затем стал медленно оседать, а затем и вообще исчез. Перед нами лежала все та же куча, но только покрытая золотистым саваном. Через некоторое время в нем стали появляться черные проплешины, которые, увеличиваясь в размерах, стали соединяться друг с другом. И вот перед нами уже не золотистая, а черная куча, из нутра которой временами выскакивали огненные язычки.

Дед воткнул в середину кучи вилы и вытащил из нее какую-то книгу. Переплет ее и края обуглились, но внутри текст оставался нетронутым и можно было прочесть, что там написано. Стало ясно, что сжигать книги мы не умеем и надо это делать как-то по-другому. Дед, подумав какое-то время, стал разгребать кучу. Книги, лежавшие снаружи ее, обуглились, а внутри – остались невредимыми и даже цвет их обложек сохранился.

Новый способ сожжения книг, который решил применить дед, заключался в следующем. Он растребушил пару снопов на свободном от книг месте и поджег их. Мы же должны были вырывать из книг листы, комкать их и бросать в огонь. Здесь, однако, выяснилось, что толстая пачка листов тоже не сгорала, а лишь обугливалась. Когда я одну такую обуглившуюся пачку разъединил, то увидел Конька-Горбунка, выскакивающего из котла с кипящей смолой. Оказывается, не только смола, но и огонь ему был не страшен.

Дед вилами подбрасывал горящие части книг, не давая им угаснуть, а мы рвали и рвали страницы и бросали их в книжный костер. День клонился уже к вечеру, но целых, невредимых книг было еще много. За этой работой и застали нас вернувшиеся из поездки командиры. Капитан, посмотрев на нас, перепачканных сажей, сказал:

– Оказывается, сжечь книги не легче, чем написать их.

Потом посоветовал деду не мучиться, а все книги – и обуглившиеся и полуобгоревшие – закопать в землю. Через некоторое время пришли два красноармейца, вырыли рядом с костром глубокую яму и мы стали сбрасывать туда все, что осталось от библиотеки. Потом засыпали яму землей. Так как не вся вынутая земля оказалась снова в яме, то сверху образовался круглый холмик. Мы обступили его, как бы прощаясь с тем, что было еще недавно частью нашей жизни. Капитан, увидевший эту сцену, сказал:

– Только креста еще не хватало – и приказал красноармейцам холмик срыть, землю разбросать по огороду, чтобы место над погребенной библиотекой ничем не выделялось. Красноармейцы быстро это сделали. Мы молча, как с похорон потянулись в хату.

18-го августа, днем к хате подъехала полуторка. Командиры стали переносить в кузов свои пожитки. Капитан, подойдя к деду и, положив ему руку на плечо, проговорил:

– Все, отец, уходим. Получен приказ. Завтра заявятся непрошеные гости. Знаю, что вы на нас в обиде, но…сила пока не на нашей стороне. Надо потерпеть.

Потом добавил:

– Вы один-на-один остаетесь с супостатом – не горячитесь, главная ваша задача сейчас – остаться живыми и сохранить детей.

Полуторка отъехала, перебралась по сооруженному красноармейцами мосту на другую сторону Спонича и стала удаляться в сторону Рудни. Мы же стояли и провожали ее глазами, пока она не затерялась среди рудницких хат. К вечеру из поселка ушли все красноармейцы. Об их недавнем присутствии напоминала лишь брошенная ими армейская фура с большими колесами, выкрашенная в зеленый цвет. Одно колесо у нее было сломано, запасного, наверное, не нашлось, а маленькие от крестьянских телег для нее не подходили. Теперь она стояла, приткнувшись к нашему плетню.

Хотя к наступлению этого момента мы готовились – все равно все произошедшее оказалось для нас чересчур быстрым. Многие дела, которые надо было сделать, дед откладывал, может быть, надеясь, что их не надо будет и вовсе делать. Дед корил себя, что затянул с кабанчиком:

– Надо было отдать его красноармейцам. А что теперь с ним делать? Да и некогда с ним возиться. Есть дела поважнее.

Действительно, надо было срочно закопать документы и фотографии, среди которых много было военных, и семейные реликвии, которыми дед дорожил. Это были: георгиевские кресты, карманные часы с дарственной надписью и никелированный самовар, на передней панели которого было выгравировано: «Прапорщику такого-то полка, такой-то дивизии Прищепову И.А. за отлично проведенные стрельбы на маневрах». Была еще одна реликвия – это шинель, в которой дед пришел с Германской, но ее он решил не зарывать. Она была сильно изношена, в нескольких местах порвана и заштопана, так что, по его мнению, не могла представлять какой-либо интерес для германцев.

И еще было одно «сокровище», которое хранила мама и которое следовало закопать в первую очередь. Это было отцовское обмундирование: фуражка, синие брюки-галифе, новенькие хромовые сапоги, портупея и много других вещей, положенных красному командиру.

Для надежности дед решил сделать три схрона: для документов и фотографий, реликвий и обмундирования. Документы и фотографии положили в белый ридикуль, привезенный из Черновиц, обмотали его мешковиной и поместили в старое, сплюснутое цинковое ведро. Георгиевские кресты и часы дед обернул чистой полотняной тряпицей и засунул в самовар. Для отцовского же обмундирования потребовался большой мешок. Мама аккуратно все в него сложила, а узел завязала веревкой. Теперь осталось последнее – выбрать места и закопать.

Когда стемнело, дед взял мешок с обмундированием, а мама и тетя Аня – другие, приготовленные для схрона вещи и ушли в сторону Сожа. Часа через два они вернулись. Мы ждали их. Дед, увидев нас, уверенно произнес:

– Ну, все, дети. К приходу незваных гостей мы подготовились. А дальше – помоги нам Бог!

Ночь была для всех тревожной, потому что после нее наступала совсем другая, пока еще непонятная нам жизнь.