Читать книгу Брак по расчету. Златокудрая Эльза (сборник) - Евгения Марлитт - Страница 10

– Мама, – сказал Лео ласково, протягивая к ней свои маленькие ручки, – я буду умник, я больше никогда не буду бить Бергер, только позволь мне сидеть около тебя.

Она посадила его рядом с собой, невзирая на гневный взгляд, брошенный на нее стариком, и подала ему завтрак.

В это время в противоположную дверь вошел барон Майнау и на мгновение с видимым удовольствием остановился на пороге. Представившаяся его глазам картина была ему очень приятна – именно такую хозяйку желал он видеть в Шенверте. Она сидела в белом батистовом платье с высоким воротом; ее лицо было поразительно бледным, особенно в сравнении с цветущим детским личиком, а на светлом фоне стен ярко выделялись ее золотистые волосы. Вчера ее величественная осанка смутила его. Ее чудная фигура и гордая посадка головы, а также решительные речи настораживали: она вовсе не походила на смиренную и робкую девочку, какую он желал и для себя, и вообще для Шенверта. Это неприятное открытие сильно встревожило его, и он не мог простить себе, что позволил сиятельной родственнице из Рюдисдорфа перехитрить себя и связал свою жизнь с высокомерной, требовательной женщиной, гордой своими предками и знающей себе цену. Она была способна ограничить драгоценную для него свободу… Теперь он увидел ее выполняющей обязанности хозяйки, причем с таким скромным видом, что даже весьма неприятная наставница казалась около нее сносной… Его сын сидел возле нее, и старому дяде, по-видимому, был обеспечен хороший уход.

Весело пожелав всем доброго дня, он скорыми шагами направился к столу. Казалось, что вся яркость красок и свежесть летнего дня ворвались в комнату вместе с ним, так гордо, преисполненный жизненных сил, шел он по просторной столовой. Никто так ясно не ощущал этого, как больной старик, сидевший у камина; он нахмурил свои тонкие брови, и глубокий вздох вырвался из его груди. Его настроение от этого нисколько не улучшилось.

– Ну, Рауль, многие ли из твоих молодых prunus triloba[11] стоят в новом парке? – насмешливо спросил он у племянника, который в эту минуту подносил к губам руку своей молодой жены.

Легкая складка легла на его белом высоком лбу, но он тотчас же засмеялся.

– Каковы умники! «Только один домик» хотели они построить себе, и для этого им понадобились мои великолепные prunus, – сказал он с юмором. – К счастью, их поймали именно в тот момент, когда они добирались до самого лучшего экземпляра, моего любимца; в сущности, ущерб незначителен.

– Нет, значителен, и был бы таковым даже в том случае, если бы они отломили один только прутик, – резко прервал его гофмаршал. – Это уже слишком далеко зашло! Пока я был на ногах, никто не осмеливался даже листка коснуться; этих дерзких детишек надо было бы наказать, примерно наказать… Если бы этот хлыст был в моих руках!

– Я не нахожу удовольствия бить такое крикливое маленькое создание, да и мальчик показался мне очень бледным, – сказал барон Майнау медленно и с пренебрежением, направляясь к окну.

Какой контраст представляло напускное хладнокровие обыкновенно вспыльчивого Майнау с клокотавшей злобой его дяди!.. Донельзя раздраженный, повернулся он к племяннику, который, стоя у окна, тихонько барабанил пальцами по стеклу.

– Такому гуманизму «братья портные и сапожники» будут неистово аплодировать, он поможет тебе приобрести среди них популярность, но людям своего круга ты покажешься смешным, – заметил гофмаршал.

Майнау продолжал барабанить по стеклу, но видно было, что кровь бросилась ему в лицо.

– Мой милый Рауль, когда я смотрел на разыгрывавшуюся во дворе сцену, в мою голову невольно закралась подозрение: должно быть, правда то, что про тебя болтают.

– А что про меня болтают? – спросил Майнау и повернулся к дяде.

– Э, не горячись, друг мой! – отозвался тот.

Красавец Майнау, стоя в оконной нише, принял вдруг такой повелительный вид, точно требовал объяснений.

– Честь твоя тут не затронута, – продолжал дядя, – только, повторяю, ты делаешься смешным, допустив из принципов гуманизма побег преступника Штрольха, этого гессенца, который уже много лет занимался браконьерством в Шенверте; говорят, что ему помогло «высшее» лицо именно в ту минуту, когда жандармы готовились схватить его.

Насмешливая улыбка мелькнула на губах Майнау.

– Вот как? Неужели слухи об этом маленьком грешке дошли до тебя, дядя? – спросил он. – Как не восхищаться искусным плетением паука, ведь за какую бы ниточку ни задела несчастная муха, ее неминуемо тянет к центру… Этот гессенец был действительно пренеприятной личностью: он у меня под носом убивал моих лучших оленей. Еще если бы это было из страсти к охоте, я, пожалуй, посмотрел бы сквозь пальцы, а то ведь он делал это по нужде… Fi done[12]! Прежде, конечно, было иначе – тогда владельцы Шенверта имели полное право расстрелять такого надоедливого субъекта без всяких последствий и даже сделать себе перчатки из его кожи. Боже! Неужели право натягивать на свои пальцы кожу ближнего может способствовать осознанию своего могущества?

При этих словах гофмаршал развернулся и устремил пристальный, испытующий взгляд на говорившего. Потом повернулся к нему спиной и принялся отбивать такт своей палкой по бронзовой решетке камина с такой силой, что она зазвенела.

– Многочисленные преимущества нашего сословия лишили нас злополучных новейших идей, – продолжал Майнау, – а того, что оно дает нам взамен, я не хочу… Мошенник, который очистит лавку брата сапожника или портного, будет точно так же наказан, как и браконьер, ворующий мою дичь! Нет, это не в моем вкусе! Его посадят в тюрьму, и поскольку по выходе из нее ему положительно нечего будет есть, он в этот же вечер снова примется за добывание пропитания в моих лесах. В таком случае я, как и в былые времена, сам совершаю расправу и устраняю молодца с дороги: будучи в Америке, он не сможет мне вредить.

– Глупости! – сердито буркнул старик.

А Майнау тем временем подошел к кофейному столу и погладил кудрявую головку Лео.

– После завтрака мы с тобой поедем кататься, мой мальчик: мы должны показать маме наших фазанов и другие редкости Шенверта. Ты согласна, Юлиана? – спросил он ласково у жены.

Она ответила утвердительно, не поднимая глаз от вышивания.

Майнау закурил сигару и протянул руку к шляпе. Лиана встала.

– Могу я просить тебя уделить мне несколько минут? – обратилась она к нему.

Она стояла пред ним высокая, стройная, недоступно-важная. Он видел вблизи белизну ее бархатной, матовой кожи, какая почти всегда бывает у рыжеволосых, видел ее серо-голубые глаза, бесстрастно смотревшие на него.

Он вежливо подал ей руку.

– Берегись, Рауль! Прекрасная дама привезла массу интересного из Рюдисдорфа, – сказал гофмаршал шутливо, грозя ему вслед пальцем. – Она лучше всякого архивариуса знает свои фамильные традиции. Я сейчас узнал от нее, что один из Майнау числился на службе у сиятельных Трахенбергов.

Майнау порывистым движением опустил руку, на которую опиралась его молодая жена. Молча, с угрюмым видом подошел он к двери, широко распахнул ее и пропустил Лиану вперед.

Она подняла на него глаза, только когда они остановились у другой двери, в которую он предлагал ей войти. Как только Лиана вошла в комнату, ей бросилось в глаза висевшее на противоположной стене, подобно легкому облаку, резко выделявшемуся на ярком фоне обоев, изображение воздушного существа с упрямым, гордым поворотом пленительной головки, с плоской грудью, узкими плечами, худенькими, детскими руками, тонувшего в волнах желтоватых кружев. Оно выступало из массивной рамы подобно белой бабочке, привязанной за нитку и напрасно порывающейся куда-либо лететь. То был портрет первой жены Майнау, и Лиана испугалась, догадавшись, что она в комнате Майнау. Неверным шагом приблизилась она к окну.

– Я вас не задержу, – сказала она, отказываясь от кресла, которое он ей придвинул.

Опершись рукою о край письменного стола, она невольно сдвинула с места один из больших фотографических портретов в овальных рамках, украшавших стол.

– Герцогиня, – сказал Майнау, как бы представляя ее, и осторожно поставил портрет пышной красавицы на прежнее место.

Неожиданно для Лианы он подошел к окну, у которого она стояла, и наполовину спустил штору. Солнечный луч, играя на лбу молодой женщины, заставил ее опустить глаза.

– Ну, – сказал Майнау, покончив со шторой и продолжая стоять лицом к окну, – могу я узнать, каковы твои желания, Юлиана? Они как-то связаны с Рюдисдорфом, как говорил дядя? Он был сегодня в дурном расположении духа; твое замечание, вероятно, еще более раздражило его.

– Я была вынуждена сделать это, – сказала Лиана спокойно, но решительно.

– Как! Он опять решился оскорбить тебя? Он дал мне слово…

– Оставьте это, – прервала она его, сопроводив эти слова спокойным, но горделивым движением руки. – Он очень болен, и я не забываю об этом ни на минуту. А что касается его злобных нападок, то я стану до тех пор отражать их в рамках приличия, пока он не прекратит это делать.

Майнау окинул ее пристальным, испытующим взглядом.

– Это очень благоразумно, – произнес он медленно. – Таким образом у нас водворится мир, которого я страстно желаю… Поверь мне, ничто не может так радовать человека, собравшегося путешествовать, как уверенность, что у него дома все обстоит так, как он того желает.

– Об этом-то я и хотела поговорить с вами. Вы…

Он весело улыбнулся.

– Право, Юлиана, это никуда не годится, – прервал он ее. – Если бы кто-нибудь мог подслушать нас, то непременно разразился бы смехом… Воля твоя, но ты должна наконец решиться переменить «вы» на «ты», хотя бы ради замковой прислуги, которая может счесть такое обращение за особенный, вовсе не приличествующий мне знак уважения. Такого поклонения я не желаю, более того, не заслуживаю ввиду моих многочисленных недостатков.

При этих словах он невольно окинул взглядом письменный стол и оконную нишу, в которой стояла массивная, чудной работы резная мебель. Лиана следила за его взглядом. И в самом деле, тут была целая картинная галерея портретов красавиц в дорогих бронзовых рамах; там – прелестное аристократическое личико с томным взглядом, за ним – гордо откинутая головка, а между ними танцовщицы в самых соблазнительных костюмах и позах. В центре стола, где, по ее мнению, приличнее всего было бы стоять портрету Лео, красовался под стеклянным колпаком, на белой бархатной подушке, светло-голубой и уже полинявший атласный башмачок.

Лиане не были внове такого рода мужские причуды: ее подруги в институте не раз рассказывали ей об этом. Но тут она впервые видела собственными глазами пример такого поклонения. Она сильно покраснела. Майнау заметил это.

– Воспоминания несчастного времени моих «безумств», – прокомментировал он весело и так сильно щелкнул указательным пальцем по колпаку, что звон стекла раздался по всей комнате. – Боже мой, как надоело мне все это созерцать, но мужчина должен держать данное слово! В минуту увлечения я поклялся обладательнице сего свято хранить свидетеля ее торжества и храню, но он ужасно мешает мне, особенно когда я пишу письма: своим большим размером он уязвляет мой изящный вкус и постоянно напоминает мне, как непростительно я был глуп в то время… Но еще раз прошу тебя, Юлиана, – сказал он серьезнее, – обращаться ко мне более непринужденно, и это пойдет лишь на пользу тебе как хозяйке дома… Будем добрыми друзьями, Юлиана, верными товарищами без притязаний на сентиментальность. Ты увидишь, что, несмотря на мое непостоянство, я надежен в дружбе и умею свято хранить ее…

– Я согласна, хотя бы ради Лео, – сказала она, с необыкновенным тактом выходя из затруднительного положения. – Я желала поговорить с тобой и сообщить тебе, что ребенок в весьма ненадежных руках, что ты должен немедленно принять меры…

Он не дал ей закончить.

– Это я предоставляю тебе! – воскликнул он нетерпеливо. – Прогони эту особу хоть сейчас, только избавь меня от вмешательства… Умоляю тебя, не подражай Валерии! Той хотелось непременно сделать из меня домашнего полицейского, и поначалу она проливала горькие слезы, потому что я не соглашался делать выговоры ее горничной за каждый дурно приколотый бантик!.. Еще прошу тебя никогда не горячиться, Юлиана, при любых обстоятельствах не горячиться! Чем спокойнее, бесстрастнее и равномернее потечет наша жизнь в Шенверте, тем благодарнее буду я моему доброму другу… Впрочем, дядя уже списался с новой гувернанткой, которая имеет отличные рекомендации.

Лиана вынула из кармана какие-то бумаги.

– Мне было бы всего приятнее, если бы она вовсе не приезжала, – сказала Лиана. – Может быть, ты просмотришь эти бумаги – это не займет много времени. Вот мой аттестат из института. Я неплохо знаю новейшие языки; что же касается произношения, то о нем ты сам можешь судить. По прочим предметам у меня тоже хорошие отметки; кроме того, я не решилась бы взять на себя обучение мальчика, если бы сама не занималась серьезно и с охотой… Ты сделал бы меня счастливой, если бы согласился, чтобы я одна занималась воспитанием Лео, тем самым ты позволил бы мне достигнуть избранной мною цели в жизни.

Он несколько раз прошелся быстрым шагом по комнате и потом, явно удивленный, остановился перед ней.

– Такие речи в устах женщины для меня новы, я еще никогда не слыхал ничего подобного, – сказал он. – Я охотно поверил бы тебе, Юлиана, будь ты поопытнее и лет на десять старше.

Полунасмешливым, полупрезрительным взглядом окинул он свою галерею красавиц и остановил его на портрете первой жены.

– «Лев еще не пробовал крови!» – говорим мы обыкновенно слишком самонадеянному и неопытному человеку. Кто знает, может быть, во многих из этих головок были задатки добродетели, пока общество не увлекло их в свой водоворот, – продолжал он, указывая на ряды портретов. – Ты воспитывалась в институте и по возвращении домой оказалась свидетельницей – извини меня – падения рюдисдорфского величия… Ты не знаешь, насколько прекрасной может быть жизнь. Когда-то графиня Трахенберг упивалась ею до пресыщения.

При намеке на расточительность матери Лиана вспыхнула.

– Что мне отвечать тебе, – заговорила она тихо, – когда ты не хочешь верить, что у девушки может закалиться душа после поучительного примера? Позволь мне быть откровенной, как это подобает добрым друзьям, – продолжала она быстро и энергично. – Я, подобно тебе, предначертала себе план своей жизни и буду ему следовать. Прежде всего прошу тебя не класть более ничего в верхний ящик моего письменного стола, это золото пугает меня, да и к чему оно мне?

– И ты хочешь, чтобы я поверил тебе, после того как ты только вчера заявила о своих правах облачаться в горностай и уверяла, что сумеешь сохранить их за собой? Где же ты хочешь щеголять? Ведь не в классной же комнате! При дворе, конечно, на паркетах дворца, а для этого много надо, в чем ты сама скоро убедишься. Придет время, когда ты попросишь меня увеличить сумму, получаемую тобой «на булавки». Вот эта, – он указал на портрет первой жены, – обладала таким талантом, приобретешь его и ты.

– Нет! – решительно воскликнула Лиана. – Никогда! А теперь позволь мне сказать в свое оправдание: да, я горжусь своими предками – это были честные и благородные люди из рода в род, и для меня ничего нет приятнее, как освежать в памяти историю их жизни. Но ведь я не могу заставить уважать себя за их достоинства и никогда не похвалилась бы унаследованным мною блеском перед людьми, которые умеют правильно расставить приоритеты. Но там, где проявляются гордость и кичливость своим богатством и положением, – там я взываю к моим предкам.

Он с минуту стоял перед ней молча, скрестив руки на груди.

– Я хочу спросить тебя: почему только тут, в Шенверте, у тебя такие глаза, Лиана? – медленно проговорил он.

Она с испугом отвела от него свои горевшие воодушевлением глаза.

– Мне хотелось бы знать твое решение, – произнесла она в замешательстве. – Могу ли я быть матерью Лео и его единственною наставницей и устроишь ли ты так, чтобы и гофмаршал не стеснял в этом свободы моих действий?

– Это будет нелегко, – сказал Майнау и провел рукой по лбу. – Но это не помешает мне предоставить тебе полную власть… Посмотрим, кто в тебе победит – идущая к своей цели, невзирая на все препятствия, или дочь княжны Лютовиской!

– Благодарю тебя, Майнау, – сказала она по-детски радостно, не обратив внимания на его последнее ироническое замечание.

Он хотел было поцеловать ей руку, но она отвернулась и быстро пошла к двери.

– Не надо этого: добрые товарищи и так поймут друг друга, – сказала она, оглянувшись на него с веселой улыбкой.